Из истории культуры древней Руси

Вопроса о том, как и чем собирался Даниил отплатить князю за испрашиваемую милость, Д.С. Лихачев не касался: «Холоп или дворянин, Даниил нашел средства отшутиться у князя, нашел привычный путь шуткой вымолвить себе милость…»[222]

Поскольку ответа на этот вопрос дано не было, нам придется заняться такой темой, как «Даниил и князь», во всех ее аспектах. Прежде всего, следует определить отношения Даниила и Ярослава Владимировича до написания «Слова».

Откуда родом Даниил? Исследователи называют его родиной и Суздальскую землю, и Новгород, и Переяславль Русский. Суздальщина появилась в результате искусственного объединения Даниила с псевдо-Даниилом; автор «Моления», сын рабы переяславского князя, по всей вероятности, действительно был уроженцем северо-востока.

На новгородском происхождении автора «Слова» настаивал С.П. Обнорский[223], но его вывод основывается лишь на одном разделе «Слова Даниила Заточника». Говоря о произведении в целом, Обнорский характеризует язык Даниила как «нормальный русский литературный язык старшего периода; он смыкается по своим чертам с языком таких наших оригинальных памятников… как Русская Правда, творения Владимира Мономаха и др.»[224] Таким образом, язык «Слова» во всем его объеме Обнорский сопоставляет не с новгородскими, а с южными киевскими памятниками. Новгородизмы же он уловил во вставке о злых женах. Вставной характер раздела о злых женах явствует из обрамляющих его вспомогательных фраз: раздел предварен словами «Глаголеть бо в мирскых притчах…», а завершается он типичным для нарушающих общий смысл вставок: «Еще возвратимся на предняя словеса». Оба приведенных Обнорским примера находятся именно между этими фразами и, следовательно, относятся к обширной выписке, сделанной Даниилом из «Слова о злых женах», которые и следует, по авторитетному утверждению С.П. Обнорского, относить к новгородским памятникам.

Итак, по данным языка, Даниила следует считать южанином, хорошо владевшим литературным языком, представленным киевскими памятниками. Косвенно о южном происхождении Даниила может говорить и разобранная выше фраза о его беседе с князем Ростиславом. Из трех тезок только брат Ярослава Владимировича мог применить к себе крылатую фразу о нищенском княжеском уделе, но он никогда не был во Владимиро-Суздальской земле[225]. В начале 1190-х годов Ростислав Владимирович воевал с половцами на юге под началом Ростислава Рюриковича, а к 1195 г. судьба превратила его в подручного князя Давыда Смоленского и здесь, в Смоленской земле, Ростислав Владимирович воевал с врагами своего сюзерена. По раскладу враждующих сил братья оказались в разных лагерях; Ярослав (адресат Даниила) был союзником Всеволода Большое Гнездо, а Ростислав служил тем князьям, с которыми Всеволод начал длительную тяжбу, в частности из-за Треполя, отчины «Володимеричей».

Беседа Даниила с князем Ростиславом Владимировичем могла происходить только где-то на киевско-переяславском юге, где до 1182 г. жил Ярослав Владимирович и до 1195 г. — его брат Ростислав.

Даниил предстает перед нами сравнительно молодым человеком («ун възраст имею»), который мог бы еще при желании поправить свои дела женитьбой на богатой невесте. Однако сейчас он настолько беден, что ему некуда привести свою невесту, и он может рассчитывать только на положение зятя-приймака: «Или ми речеши: женися у богата тестя чести великие ради; ту пий и яжь» (и веселися — Б.Р.) (XXXVII). Юность Даниила относительна: он знал и более хорошую жизнь, когда мог приглашать к себе друзей и ставить перед ними «трапезы многоразличных брашен». Теперь же он плохо одет, живет в доме с дырявой крышей, где «каплями дождевыми аки стрелами сердце пронизающе». Даниил успел получить хорошее образование, прочитать множество книг: «Аз бо, княже, ни за море ходил, ни от философ научихся, но бых аки пчела, падая по разным цветам совокупляя медвеный сот, тако и аз, по многим книгам исъбирая сладость словесную и разум и совокупих, аки в мех воды морские» (XLVI). Его начитанность в ходовой литературе XII в. несомненна. Знал он и русскую летопись (см. XXII).

От князя ему нужно не просто незначительное подаяние — Даниил несколько раз говорит о злате и серебре, раздаваемых княжьим людям, о том, что «мужи злата добудуть, а златом мужей (князю) не добыта» (XXIII). Даниил хочет быть огражденным от разных обид «страхом грозы» княжьей. Возможно, что он много потерял от нарушения его иммунитета княжескими тиунами и рядовичами, и теперь он самому себе советует: «Не имей собе двора близ царева двора и не дръжи села близ княжа села: тивун бо его аки огнь трепетицею накладен и рядовичи его — аки искры. Агце от огня устережешися, но от искр не можеши устеречися…» (XXVI). Это известное место в «Слове» вовсе не является каким-то антикняжеским выпадом, как его часто хотят представить; здесь явно видна горечь судьбы мелкого землевладельца, разоренного княжескими рядовичами, может быть, без ведома князя. И очень маловероятно, что здесь речь идет о рядовичах того самого князя, к которому так подобострастно обращается наш автор — ведь на озеро Лаче его мог упрятать и Всеволод.

Себя Даниил косвенно причисляет к «мужам», т. е. к привилегированному сословию, дорожащему рыцарской честью: «…мужеви лепше смерть, ниже продолжен живот в нищети» (XI). Возможно, что в свои молодые годы Даниил успел и повоевать, как это приличествует настоящим «мужам»: он знает, что воевать под водительством хорошего князя так же легко, как пасти коней в огражденном загоне; он знает, что «безнарядием полки погибають» «без добра князя» (XXIII). Знаменитая фраза о том, что Даниил не храбр на рати, появится только в «Молении» у псевдо-Даниила, а здесь ее еще нет. Даниил рассуждает точно так же, как дружинные летописцы, считая, что князю или царю «мужи злата добудуть, а златом мужей не добыта» (подразумевается лежащее втуне сокровище).

Даниил был уже ранее знаком с князем Ярославом и пользовался его благорасположением: «Но видих, господине, твое добросердие к собе и притекох к обычней твоей любви…» (VI). Даниил беседовал когда-то с князем Ростиславом (как было предположено выше, родным братом Ярослава) и очень лаконично, без пояснений напоминает об этом Ярославу, что может свидетельствовать об их давнем знакомстве еще в те времена, когда и князь, и юноша-книжник были еще где-то на киевском юге. Больше того, по одному намеку Даниила (XXV) мы можем предполагать, что Даниил оставил отчий дом и последовал за князем: «князь щедр — отец есть слугам многим: мнозии бо оставляють отца и матерь, к нему прибегают». В более позднее время, расставшись с Ярославом, Даниил состоял с ним в переписке, получая письма от князя: «…глас твой сладок и образ твой красен; мед истачають устне твои. И послание твое — аки рай с плодом» (XIX).

Посмотрим, что же, со своей стороны, предлагал Даниил князю Ярославу Владимировичу, от которого он ожидал, в случае успеха своей челобитной, и злата с серебром, и иммунитета — «заборони» от ненасытных рядовичей; и ограждения от всяческих обид «страхом грозы» княжьей. Даниил на протяжении всего своего послания расхваливает себя, прежде всего, как умного человека и красноречивого оратора. Проследим это по всем 66 разделам «Слова»:

I. Первые строки вступления открываются торжественным гимном собственному уму и рассудительности Даниила: «Вострубим яко в златокованные трубы в разум ума своего!..» Дважды говорится здесь о мудрости; себя Даниил называет «смысленным», т. е. рассудительным.

II. Похвалив во вступлении свой разум и рассудительность, Даниил начинает хвалить свою речь и свое ораторское искусство; «Бысть язык мой яко трость книжника скорописца и уветлива уста аки речная быстрость…»

XIII. Даниил описывает преимущества богатства, прежде всего, с точки зрения внимательности людей к речам богатого и бедного. «Богат возглаголеть — вси молчат и вознесут его слово до облак… Их же ризы светлы, тех речь чиста».

XXVII. Автор противопоставляет богатых неразумных людей бедному мудрецу. Нищий мудрец, т. е. сам Даниил, подобен золоту в грязном сосуде, а неразумный богач подобен красивой шелковой наволочке, набитой простой соломой.

XXVIII. «Аз бо… одеянием оскуден есмь, но разумом обилен… Бых мыслию паря, аки орел по воздуху».

XXIX. Для выявления своего ораторского искусства Даниил использует вычурную метафору. Он говорит, что, если поставить глиняный сосуд под поток его языка, «да накаплють ти слажше между словеса уст моих». Добрые словеса не только «сладостью напаяють душу», но и покрывают печалью сердца безумных.

XXX. В средней, кульминационной, части «Слова», уже раскрыв князю свои таланты и уверив его в своем уме и красноречии, Даниил называет одну из тех заманчивых для него сфер, где он может применить на практике оба своих главных качества, — это сфера дипломатии: «Мужа бо мудра посылай и мало ему кажи, а безумного посылай — и сам не ленися по нем ити». Опять на первом месте словеса и понятливость исполнителя. Разум удержит командированного с дипломатическим поручением от всяких увиденных им соблазнов, а неумный человек вместо выполнения посольских дел окажется в каком-нибудь злачном месте: «Очи бо мудрых желают благых, а безумного — дому пира (дому пировного)». Косвенно с этой же темой переездов из страны в страну связано и противопоставление богатого бедному: «Богат муж везде знаем есть и на чюжей стране друзи держить, а убог во своей невидим ходить» (XIII).

XXXI. Раздел посвящен доказательству того, что глупых не стоит и учить. Снова все сводится к умным речам: «Псом бо и свиниам не надо бе злато ни сребро, ни безумному драгие словеса». Слово «безумный» у Даниила означает просто неумного, глупого человека.

XXXIII. Здесь Даниил называет вторую сферу приложения ума и мудрости «смысленного» мужа: «Князь не сам впадает в вещь (злую), но думци вводить: З добрым бо думцею думая, князь высока стола добудеть, а с лихим думцею думая, меншего лишен будеть». Даниил ведет речь не о боярской думе, не об официальном совете при князе, а об одном умном советнике, об одном думце, беседующем с князем сам-друг. Единственное число этой фразы прямо ведет нас к постижению главного замысла «Слова».

XLII. Высказав две заветных мысли о своей пригодности для княжьих посольств и мудрых советов, Даниил по непонятной для нас причине переходит к обличению злых жен. Прежде всего, порицается мужчина, «иже кем своя жена владееть», мужчина, женившийся «прибытка деля», и категорически отрицается такой выход из нищеты, как женитьба у богатого тестя.

Среди женоненавистнических сентенций, сформировавшихся за пределами челобитья Даниила и в неизвестное нам время к нему присоединенных[226], есть афоризмы, близкие к посольским мыслям Даниила: «Лутче есть во утле лодии ездети, нежели зле жене тайны поведати; утла лодиа порты помочит, а злая жена всю жизнь мужа своего погубить». Здесь речь идет, разумеется, не о каком-то мелком житейском секрете, а о такой важной тайне, раскрытие которой может погубить всю жизнь неосторожного мужа. Слова о хранении тайны тоже входят в комплекс представлений о дипломате и советнике.