Аэций. Клятва Аттилы

Часть 1. Убийство

Убийство

Май 430 г. Равенна. Западная столица Римской Империи

Вечерние сумерки стремительно наступали на сонный обезлюдевший город, и мешкать было нельзя. Близилась ночь — лучшее время для воров и разбойников.

Молодой служитель италийского храма Грунитис торопливо шел по узкой пустынной улочке, с опаской поглядывая на хмурые здания, чьи темные силуэты возвышались по обеим её сторонам. Не хуже воров и разбойников вели себя обитатели двухэтажных инсул, и приходилось всерьёз опасаться, что сверху плеснут помоями или, чего доброго, сбросят на голову прохудившийся глиняный кувшин и проломят череп.

Озираясь на окна, Грунитис поневоле отвлекся и не сразу заметил, что впереди из проема между домами выскочил плотный приземистый человек и заметался от дома к дому, словно испуганное животное, загнанное охотниками и потерявшее ориентир. Почти тотчас же следом появился второй — значительно выше ростом и шире в плечах. Не успел Грунитис опомниться, как эти двое кинулись ему навстречу, заставив сначала замедлить шаг, а после и вовсе остановиться.

Издали их можно было принять за кого угодно, но когда подбежали ближе — картина слегка прояснилась. Тот из них, что повыше, оказался немолодым мужчиной весьма благородного вида. А тот, что пониже — не менее благородной женщиной, закутанной в длинную шелковую накидку.

— Помогите, ради всего святого, — взмолилась она, подбегая к служителю первой. В сгустившихся сумерках её облик казался мертвенно-бледным, а в потемневших глазах застыли смятение и ужас.

— Нет ли поблизости какого-нибудь убежища? — произнес её спутник, придерживая себя за бок и как будто запыхавшись от быстрого бега. — За нами гонятся вооруженные негодяи в масках.

— Грабители? — пробормотал опешивший служитель.

— Нет, не похоже. Скорее, чьи-то наемники. Некоторые из них в доспехах.

— Это заговорщики, — срывающимся голосом пояснила незнакомка. — Они хотят убить моего мужа. Ворвались к нам в дом, перебили охрану, перебили рабов. Нам едва удалось спастись.

При этих словах Грунитис взглянул на мужчину, лицо которого искажала густая тень, и внезапно его узнал.

— О, так это вы…

— Не называйте имен, прошу вас, — поспешно проговорила женщина. — Опасность уже близко. Я чувствую её дыхание.

— Вы правы, не будем терять драгоценное время, — заражаясь её беспокойством, проговорил Грунитис. — Ступайте скорее за мной. Неподалеку отсюда находится бази́лика Урсиана. Под сенью храма вы будете в безопасности. Какими бы ни были намерения ваших врагов, они не посмеют обнажить оружие в священном месте.

Сказав это, он повернулся и быстрым шагом направился в обратную сторону, чтобы самой короткой дорогой вывести своих спутников к базилике. Все трое двигались в полном молчании, словно были бесплотными призраками, а не живыми людьми. По счастью их никто не преследовал. До базилики оставалось пройти совсем немного, и, казалось, опасность уже миновала, но когда они вышли на площадь, покрытую синеватой мглой — навстречу им выплыли несколько факелов и озарили её полыхающими огнями.

— Это они, они, — прошептала женщина, испуганно прижимаясь к мужу.

У факельщиков и у тех, кто за ними следовал, на лицах белели причудливые маски. За плечами, словно знамена, развевались кроваво-красные плащи. Казалось, это какое-то дьявольское шествие, выступавшее из мрака ночи в ярких сполохах огней.

— Бегите скорее к храму. Они еще далеко, — подбодрил своих спутников Грунитис и первым помчался к порталу базилики, видневшемуся за серыми мраморными колоннами.

Мягкая обувь скрадывала шаги, но одеяние было светлым и привлекало внимание. Служителя сразу заметили. Послышались крики и топот десятков ног. Ожившая площадь мгновенно наводнилась бегущими наперерез. Факельные огни полетели вперед, озаряя путь.

Достигнув преддверия храма, Грунитис поворотился, чтобы впустить в него беглецов, а самому обратиться к преследователям с увещевательной речью. Однако то, что происходило сзади, повергло его в смятение. Супружеская чета, которую он вел к базилике, значительно подотстала. Казалось, мужчина вот-вот потеряет сознание. Он еле шел и сильно пошатывался при каждом шаге. Жене приходилось поддерживать его под локоть.

Не видя иного выхода, Грунитис подбежал к нему и, крепко обхватив за торс, что есть сил, потащил к базилике.

— Кажется, я ранен серьезнее, чем подумал вначале… — произнес несчастный слабеющим голосом и повис на руках своего спасителя.

— Прошу вас, одно усилие. Только одно, — прошептал Грунитис, чувствуя, что не удержит тяжелую ношу, но мужчина его не услышал. Одежда на нем промокла от крови, а тело совершенно обмякло. Выскользнув из объятий служителя, он без сознания рухнул на мостовую.

Жена безуспешно дернула его за руку, силясь поднять. Грунитис схватил за другую.

— Тяните. Быстрее, — проговорил он в запале и поволок упавшего к храму, до которого оставалось всего лишь несколько спасительных шагов.

Преследователи были уже близко. Настолько близко, что красноватые отсветы факелов озаряли величественную колоннаду храма. Пятеро или шестеро загородили собою вход. Остальные рассредоточились возле колонн. Военная выправка чувствовалась во всем: и в том, как они горделиво держат спину, и в том, как привычно сжимают рукояти обнаженных мечей.

— Уберите оружие. Вы находитесь в священном месте! — воззвал к ним Грунитис всей мощью своего голоса.

— Не лукавь, служитель, — раздался насмешливый и грубоватый ответ. — Священное место вовсе не здесь, у входа, а там — за колоннами, внутри.

Окруженный со всех сторон одинаково безликими масками, Грунитис не сразу понял, кто это говорит.

— Лучше не вмешивайся. Отойди в сторонку, — услышал он снова и, оглядевшись по сторонам, увидел, что голос принадлежит стоявшему поодаль верзиле. В руке он сжимал копье. Плоская вымазанная белым маска с узкими черными прорезями для глаз закрывала лицо до кончика волевого раздвоенного подбородка.

— Я буду мешать вам столько, сколько потребуется, — упрямо возразил Грунитис, не имея другого оружия, кроме умения убеждать. — Спасение одного человека, кем бы он ни был, принесет спасение каждому. Убийство же ляжет на совесть каждого тяжким грузом…

— И не только грузом, — подхватила женщина, воодушевившись, как видно, его самоотверженной речью. — За убийство последует суровое наказание. Как только о нападении станет известно, вас живо найдут и утопят в болоте за городской стеной. Уйти от наказания не удастся. Я узнала вас даже под масками. Но если не тронете моего мужа, клянусь своим нерожденным ребенком и собственной жизнью, что буду молчать…

— Ты будешь молчать, — усмехнулся верзила и, размахнувшись, с силой метнул копье.

Возле плеча служителя раздался сдавленный женский вскрик, и следом наступила странная мертвенная тишина.

У Грунитиса не было сил пошевелиться, не было сил дышать. Верзила в маске медленно подошел и, выдернув копье из упавшего тела, несколько раз всадил его снова. Сначала в бившуюся в конвульсиях женщину. Потом в её мужа. Грунитис угадал это по глухим ударам и предсмертным клокочущим хрипам, от которых в жилах мгновенно застыла кровь.

В это время где-то вдали громыхнуло, и следом над городом разверзлась ветвистая нестерпимо яркая молния. Нижний её конец ударил прямо в площадь, на мгновение ослепив Грунитису глаза.

— Молись, — услышал он властный окрик, и чья-то рука толкнула его в спину, заставив упасть на колени рядом с убитыми.

От испуга и смятения молитва забылась. Неистовое биение сердца перепутало мысли.

«Сорви с них маски, Господи…» — успел прошептать Грунитис, и в следующее мгновение ему в спину воткнулось согретое кровью острие копья.

Августа

— Ха-ха-ха, какие они смешные, — безудержно расхохотался маленький император при виде усопших, неподвижно лежавших на трех покрытых багровыми покрывалами постаментах.

В полутемной мраморной зале, предназначенной для прощания с мертвыми, нарочно притушили свет погребальных лампадок, чтобы сгладить жестокую картину смерти, но Флавий Плакид Валентиниан в свои неполные одиннадцать лет нисколько не боялся подобных зрелищ. Рано оставшийся без отца, рассудительный не по годам, он выглядел слишком слабеньким только внешне. Темные выразительные глаза казались несоразмерно огромными на худосочном тонкоскулом личике, словно нарочно созданном болезненным и тусклым, чтобы тревожить заботливую мать.

Галле Плакидии только что исполнилось сорок два. Первые признаки старения уже коснулись её некогда безупречного облика, но она успешно затеняла их всевозможными средствами и выглядела все той же черноволосой дивой, что и в молодости, когда без оглядки влюбилась в короля Атаульфа и сбежала к нему из осажденного Рима. Их первенец умер внезапно от какой-то неведомой хвори, а вскоре был убит и сам Атаульф.

После этого Галлу Плакидию вернули в Равенну и едва ли не силой заставили выйти замуж. Второго мужа она не любила, называла его пучеглазой жабой. Он умер вскоре после рождения сына, которого нарекли по имени прадеда Валентиниана Великого. Следом преставился император Гонорий, восседавший на западном троне когда-то единой, а теперь разделенной надвое Римской Империи. Своих детей у Гонория не было. Валентиниан доводился ему племянником и должен был унаследовать трон, но власть в Равенне захватил узурпатор. Пришлось идти на поклон к императору Феодосию, правившему на востоке Империи. Валентиниану он приходился двоюродным братом и после долгих сомнений согласился помочь. Правда, за это потребовал передать ему побережье Иллирика и привилегию оставаться советником во всех делах. По его приказу узурпатора свергли, Валентиниана провозгласили императором, а Галлу Плакидию — августой.

Вернувшись в Равенну регентом при малолетнем сыне, она окружила его вниманием и заботой, многократно большей, чем это необходимо для безопасности юного императора. Кроме Валентиниана, у неё подрастала старшая дочь, на которую она, впрочем, не тратила и малой доли своего внимания. Все силы и помыслы этой благороднейшей женщины полностью обратились на сына. За здоровьем Валентиниана следили всевозможные лекари и предсказатели, а безопасностью занимался Констанций Феликс, которого Феодосий направил в Равенну присматривать за Галлой Плакидией.

И вот Констанций Феликс убит. Вместе с женой и безвестным служителем храма лежит бездыханный в этой черной погребальной зале, и лицо его сковано мучительной маской смерти…

В глубине души августа не слишком сожалела о смерти соглядатая Феодосия, постоянно диктовавшего ей, что делать, но приходилось притворяться расстроенной, чтобы не вызвать подозрения у самого Феодосия, вполне способного лишить её регентства и титула августы.

К счастью Валентиниан ничего об этом не знал, иначе, кто знает, как изменилось бы его отношение к матери.

Возле постаментов с усопшими они стояли вдвоем. Телохранители остались снаружи у входа. За разговором матери и сына наблюдали лишь те, чей дух навеки покинул бренное тело. Потешаясь над их останками, Валентиниан продолжал давиться от хохота.