Аэций. Клятва Аттилы

Часть 8. Зеркон

Весть о том, что Аэция заточили в Маргусе, а его сторонников лишают жизни, привела Зеркона в такой испуг, что поначалу он хотел немедленно улизнуть из города, не оставив находившимся на его попечении сыновьям Аэция никакой записки. Ночь для него пролетела без сна. Он провел её в гавани у знакомого норка, державшего питейное заведение для моряков, и только под утро, слегка успокоившись, принял решение позаботиться о племянниках, отправив обоих в Норик к дальней родне. Возле торговой площади на́нял здоровенного детину-носильщика, и тот на закорках понес его прямо к дому, окруженному дикой ветвистой порослью и стоявшему несколько на отшибе в довольно пустынном месте.

За полсотни шагов до входной двери носильщик остановился и тихо предупредил сидевшего за спиной Зеркона, что за домом наблюдают какие-то люди. От страха перепуганный карлик едва не хлопнулся в обморок.

— Г-г-где? — воскликнул он шепотом, решив, что за ним началась охота, как за другими сторонниками опального полководца.

Носильщик показал глазами на высокий по-зимнему голый кустарник неподалеку от входа в дом. Весь потный от ужаса, карлик вытянул голову и посмотрел в ту сторону. Сквозь тонкие ветки виднелись темные зловещие силуэты. Однако, приглядевшись получше, карлик заметил расшитые шерстяные накидки и накинутые поверх высоких причесок узорчатые покрывала.

— Так это же… наши п-пчёлки, — с легким заиканием слетело с его губ.

— Какие пчёлки? — не понял носильщик. По простоте душевной он и представить себе не мог, что Зеркон называет пчелками юных девиц, карауливших его племянника Гаудента. Из сыновей Аэция Гаудент был более рослым, и его выдавали за старшего брата. В полдень юноша всегда покупал лепешки и, как только выходил из дома, девицы слетались навстречу, словно пчёлки на мёд. И каждая норовила вложить ему в руку какой-нибудь ценный подарок, чтобы обратил внимание именно на неё. «Куда только смотрят их благочестивые матери», — каждый раз удивлялся Зеркон.

— Отправляйся обратно. Ты мне больше не нужен, — велел он носильщику, а сам, проворно скользнув на землю, подбежал к кустам и давай их трясти и кричать. — Убирайтесь! Убирайтесь, бесстыжие создания!

Притаившиеся за кустами девицы с визгом кинулись в рассыпную. Зеркону хотелось как следует их припугнуть, чтобы не вздумали вернуться. В доме из-за особых предосторожностей не держали ни слуг, ни рабов, и кроме Зеркона отгонять назойливых соглядатаев было некому.

Ворвавшись в дом после битвы с пчёлками, он ринулся в спальню и застал племянника возле открытого платяного сундука. Гаудент одевался.

При взгляде на него Зеркон невольно почувствовал зависть, как чувствовал её перед всяким, кто в отличие от него обладал великолепной стройной фигурой. Обладая высоким ростом, Гаудент продолжал беспрерывно расти, словно кто-то тянул его за уши. Немного портила облик излишняя бледность, но в остальном он сильно напоминал Аэция. Те же светлые волосы и ясные живые глаза. В Равенне его признавали самым красивым и статным юношей среди сверстников, но в свои шестнадцать он гораздо охотнее уделял внимание книгам, чем уходу за внешностью или физическим упражнениям, на которых по просьбе Аэция настаивал Зеркон.

Появление карлика на пороге спальни Гаудент заметил уже после того, как оделся. Молчаливый и сдержанный по природе он не проронил ни слова. Все его чувства при виде внезапно вернувшегося дядьки выразилась в потеплевшем взгляде и радостной улыбке, заставившей карлика испытать невольные угрызения совести за то, что хотел избавиться от этого милого приветливого юноши.

— Да, да, да. Я вернулся, — быстро проговорил Зеркон, отвечая на немой вопрос. — Со мной ничего не случилось. Точнее, случилось, но не со мной. Я почти не могу стоять на ногах по причине некоторых, хм, безотлагательных известий. Да, известий… Позови своего младшего братца. Вы нужны мне оба.

Улыбка на губах Гаудента померкла.

— Карпилион сейчас на конюшне, — произнес он с виноватым видом.

— На конюшне? Что ему там делать? — почуяв неладное, переспросил Зеркон.

— Конюх запер, — ответил Гаудент в своей немногословной манере.

У Зеркона душа рванула в пятки.

— За что?

— За то, что побил его сыновей.

— О-обоих? — обомлел Зеркон, испугавшись, что кому-то проломили череп.

— Один из них отделался синяками, — пояснил Гаудент, догадываясь, видимо, о чем он думает. — А вот другой…

— Убит?! — воскликнул карлик.

— Пока еще нет, но Карпилион грозился отрезать ему то, что болтается спереди.

— О, боги, — ахнул Зеркон и рванулся из спальни. — Скорее к конюху! Надеюсь, успеем, пока твой братец не исполнил свою угрозу.

*

Возле конюшни происходила какая-то возня. Кто-то кого-то мутузил. Валял по земле. И всё как полагается: ругань, крики, клочья по сторонам. Дело было к вечеру. Молодые равеннские забияки слегка перебрали вина.

Зеркон вопросительно взглянул на племянника, но тот помотал головой. Дерутся чужие.

Вот и пусть дерутся. Карлик бочком, бочком, пробрался к запертой двери. Выбегая из дома, он прихватил с собой железный лом и теперь вручил его Гауденту.

— Ломай запор, пока нас никто не видит, — шепнул, выпучивая глаза.

Гаудент попробовал, но не вышло. Запор у конюха был добротный. С той стороны двери́ посыпался град ругательств. Зеркон аж растрогался, уловив знакомые интонации.

— Дай-ка сюда, — велел он племяннику, перехватывая лом. Подналег на дверь, поднатужился, прикладывая не только силу, но и умение, и со скрежетом выломал запор.

Из конюшни выскочил брат Гаудента Карпилион. Вид у него был отчаянный. Весь в синяках и царапинах, в разорванной на плече одежде он походил скорее на юного варвара, чем на сына известного римского полководца, от которого унаследовал разве что русый оттенок волос. По уговору с Аэцием его выдавали за младшего брата. Карпилион в это верил и страшно гордился, что не уступит в сноровке значительно более рослому Гауденту.

— Ну-ка, ребятки, бегом отсюда, — окликнул Зеркон племянников и первым сорвался с места.

В сумерках он казался таким же мальчишкой, как и Карпилион, но бежал значительно медленнее и скоро запыхался. Благо бежать было недалеко.

— Заприте ставни и дверь, — велел он, племянникам забегая в дом. — И ведите себя потише. Как будто нас нет.

Некоторое время после этого карлик сидел на полу и никак не мог отдышаться.

— Почему ты сразу меня не вызволил? — услышал он, как разгневанный Карпилион упрекает брата.

— Я предложил тебя выкупить, но конюх потребовал слишком много, — рассудительно, как и всегда, отвечал Гаудент.

— Так надо было свернуть ему шею!

— И что потом? Превратиться в преступников и всю жизнь убегать от стражи?

— А, по-твоему, лучше оставить меня в этой грязной вонючей конюшне?

— По-моему, лучше занять у кого-нибудь, чтобы хватило на выкуп.

Каждый отстаивал собственную правоту. Оба ведь были по матери норками. А уж если норки сойдутся в споре, то никогда не уступят.

— Эй, довольно. Перестаньте браниться, вы же братья, — приструнил их Зеркон.

— Как здорово, что ты меня выручил, — сейчас же откликнулся Карпилион, бросаясь на колени рядом. — Я уж боялся, что придется промаяться несколько дней взаперти.

— Молчи лучше, негодяй, — огрызнулся Зеркон, хотя и подтаял внутри от доброго слова. — Опять тебя угораздило ввязаться в неприятности. Да еще с сыновьями уважаемого человека.

— А что надо было? Терпеть насмешки?! — вспылил Карпилион. — Они сказали, что мы с Гаудентом родились у какой-нибудь суки, поэтому её тело сожгли на костре. Я просто засунул им эти слова обратно. Наш отец поступил бы так же. Разве нет?

— Ваш отец… — со вздохом проговорил Зеркон и опустил глаза.

— С ним что-то случилось? Он погиб? — посыпалось с обеих сторон.

— Почему погиб? — всполошился карлик. — Об этом еще ничегошеньки неизвестно.

— Раньше ты говорил, что отец служил у Аэция, — сказал Гаудент. — Я слышал, южане разбили их в пяти миллиариях от Аримина. Это правда?

— Конечно, правда! — воскликнул Карпилион, не дожидаясь ответа дядьки. — Теперь они только и хвалятся, что победили непобедимых! Жаль, у меня нет войска, — добавил он с ненавистью. — Я бы заткнул им глотки.

Оба и думать не думали, что говоря об Аэции, говорят о своем отце. Как и для всех мальчишек, для них было важно, чтобы отец оказался героем, и уж если погиб, то только геройской смертью. Зеркону хотелось их успокоить. Аэций не разрешил раскрывать сыновьям свое настоящее имя, но остального запрет не касался, и карлик этим живо воспользовался.

— В сражении при Армине погибли не все. Кое-кто выжил, — произнес он таинственным голосом.

— Значит, отца не убили?! — не удержался от нового возгласа Карпилион.

— Да тише ты, труба иерихонская, — выразительно поглядел на него Зеркон. — Ваш отец находится в Маргусе, в плену. Но об этом… — предупредил он, прикладывая указательный палец к губам, — нельзя не то, что кричать, но даже шепотом думать.

— В плену у кого? — не понял Карпилион.

— Да у тех, кто его заточил, — с досадой ответил карлик. — В Равенне его не сегодня-завтра объявят врагом. И вам, как детям врага Империи, лучше уехать подальше. Отправляться надо немедленно. В Норике у меня есть дальние родичи. Они вас укроют. Остальное расскажу по дороге. Так что собирайте пожитки и бегом к городским воротам. Живо.

Гаудент хотел уж подняться с места, но Карпилион остановил его возгласом.

— Не́чего нам делать в Норике. Мы поедем в другое место.

— Куда это? — осведомился карлик.

— В Маргус. Вызволять отца, — ответил Карпилион и порывисто глянул на брата. — Гаудент, ты со мной?

В ответ его брат, не раздумывая, кивнул.

Напрасно Зеркон убеждал племянников отказаться от этой затеи. Напрасно потратил свое красноречие. Карпилион как обычно уперся и продолжал стоять на своем — если врагом Империи считают его отца, то врагом Империи будет и он.

«Зачем я только сболтнул про Маргус. Кто меня тянул за язык. Ослиная голова», — стенал про себя безутешный карлик, и все же, несмотря ни на что, в глубине своей норской души испытывал гордость за своевольного несгибаемого мальчишку, у которого не возникло и тени сомнений спасти отца или нет. Вдохновившись его решимостью, Зеркон и сам подумывал, может и правда удастся что-нибудь сделать. Кому же радеть за несчастного узника как не его сыновьям?

— Никуда я вас не пущу. Ни в Маргус, ни в Камаргус. Даже думать об этом забудьте! — повторял он для вида, а сам прикидывал про себя, какие вещи понадобятся в пути, и уже через некоторое время все трое, одетые по-дорожному, двинулись к городским воротам.

В Маргусе

— Почему тут так холодно, — удивлялся Карпилион затянувшейся непогоде.

— Мало того, что холодно, так еще и кормят какой-то несъедобной мутью. И места тут дикие. И дороги несносные, — вторил ему Зеркон, уплетая в три горла всё, что подавали на стол гостепримные хозяева постоялого двора. В пути ему ни разу не пришлось ковылять на своих двоих. По хорошей твердой дороге его везли на повозке, а в местах, где повозка не могла проехать, сажали на мула, накрытого мягкой попонкой.