Я шел с Ганнибалом

32

Силен подвел меня к моей постели. Я лег, не говоря ни слова. Едва я закрывал глаза, как передо мной возникал Сур: с зияющими на груди и на шее ранами, с кровавыми полосами на ногах.

Палатка была открыта, в нее залетал прохладный воздух. День подошел к концу. «Самый длинный день в году» — так сказал Ганнибал, когда день только начинался. Тогда он сидел позади меня на Суре. Теперь Сур мертв, и ночь неотвратимо приближалась.

Силен зажег светильник. Он закрыл палатку и сел возле меня. Его лицо было таким ясным, словно весь свет, что был в палатке, собрался на нем. Никогда я не видел это лицо искаженным.

— Что с рукой? — поинтересовался он.

— Больше не болит, — сказал я, хотя рука очень болела.

— Завтра ты почувствуешь себя лучше, — пообещал Силен. — Тебе повезло: рана неглубока. — Он положил мне на лоб ладонь, а потом стал считать пульс на моей руке. — Я дам тебе выпить лекарства, чтобы ты сразу же уснул, — сказал он. — Сегодня самая короткая ночь в году — поспеши заснуть.

Когда Силен хотел встать, чтобы принести мне лекарство, я удержал его.

— Это правда, что он шел следом за мной?

— Он шел за тобой без погонщика, — подтвердил Силен. — Он шел за тобой, пока мог идти.

Я подумал о двух ранах, которые я видел на Суре. Они были не больше той, что ему нанес Карталон, когда лечил его.

— Были ведь только две раны величиной с ладонь? — с надеждой спросил я.

— Ты не видел того, что было на другой стороне, — сказал Силен.

Я настаивал, чтобы он рассказал мне все. Он внимательно смотрел на меня и, казалось, колебался.

Наконец он открыл мне правду. Когда они обошли Сура со всех сторон, то обнаружили на нем страшные раны. В загривке Сура торчал меч, вонзенный по самую рукоять, и еще копье, от которого видна была только половина. Когда Ганнибал вырвал копье и меч, то Сур страшно заревел, словно его ранили только в эту минуту. Он так заревел, что все, даже Ганнибал, оцепенели от ужаса.

— Сур кричал так, словно оплакивал всех слонов, погибших до него, — он оплакивал всех тех, кто отправился в поход вместе с ним и был уже мертв. При этом он стоял всеми четырьмя ногами в луже собственной крови. Тебя наемники положили на подстилку и унесли. Тогда Сур пошел за тобой. Он хотел быть возле тебя. Непостижимо, как он вообще мог встать! Слон шел за тобой, хотя каждый шаг был для него пыткой. Он как будто хотел показать, что принадлежит тебе, и шел за тобой до тех пор, пока его ноги уже не смогли нести огромное израненное тело. Он не хотел с тобой расставаться. Когда он свалился, у него уже не было сил закричать. Он едва слышно стонал, но его взгляд выдавал страшные мучения. Ганнибал не мог больше видеть, как мучается Сур. Он кинулся искать молоток и зубило. Карман слоновьего седла был пуст. Тогда Ганнибал взял свой короткий меч, поднял с земли тяжелый камень. И тогда он это сделал. И слон, наконец, отмучился. Ганнибал оставил свой меч в загривке слона. Теперь ты знаешь все…

— Почему он это сделал? — спросил я с горечью.

— Он хотел ему помочь. И сделал это несколькими ударами.

— Он уже раньше убил его своим криком, — обвинял я Ганнибала. — Почему он кричал? Этот крик принес Суру смерть.

Силен не стал больше защищать Ганнибала. Моя рана болела. «Он убил Сура, — сверлила меня мысль. — Все слоны на его совести. Из тридцати девяти слонов тридцать девять погибли только потому, что он взял их на войну. Я невольно вспомнил Магарбала, и в ушах у меня прозвучали страшные слова Ганнибала: «Это я приказал сбросить с городских стен тех членов городского совета, которые были за нас…» Значит, это он разрушил Сагунт, а вовсе не римляне. Карталон обманул меня. Или он не знал этого, потому что его обманул Ганнибал — его и всех тех, которые отправились с ним в поход? Он обещал нам победы, а я видел перед собой необозримые ряды мертвецов: мертвецов у озера, мертвецов у рек, мертвецов в ущельях. Я видел Бармокара и Миркана возле позорных столбов, и все, что Миркан кричал тогда Ганнибалу, вспомнилось мне слово в слово.

— Миркан был прав, — сказал я громко. — Он погубил больше людей, чем его отец Барка.

Силен слушал меня, не возражая ни единым словом.

— Я не хотел его покидать никогда, — продолжал я, — но теперь я это сделаю.

— Куда ты хочешь идти? — озабоченно спросил Силен.

— Я останусь там, где нет войны.

— Пусть сперва заживет твоя рана, — сказал Силен, — тогда и отправишься.

Я испытующе смотрел ему в лицо, так хорошо мне знакомое, смотрел в его глаза и видел, что они ничего не утаивают, и тут я вдруг понял, что, кроме этого человека, у меня больше никого не осталось.

— А ты? — спросил я. — Что будешь делать ты?

— Его война — не моя война, — сказал Силен, — но, пока эта война продолжается, мое место возле него.

Я посмотрел на него непонимающим взглядом.

— Если кто меня поймет, так это только ты, единственный из всех, бывших с ним, — сказал Силен. — Многие из его солдат — наемники, только не ты и не я. Эти наемники дали себя купить, все они сделали его войну своей войной и перестали быть теми, кем были, и стали такими, какими он хотел их видеть, — даже Магарбал. Они разрешают ему думать за себя и делают все, что он от них требует. Я не мог бы делать то, что делает Магарбал, но ведь я и не воюю за Карфаген. Да и чем мне воевать? У меня нету даже кинжала. И если Ганнибал прикажет мне убить человека, я этого не сделаю…

— Это будет стоить тебе жизни, — сказал я.

— Может быть. Но пока он дает мне возможность идти своим путем, до тех пор я останусь с ним. Я хочу понять, каков он в действительности. Это может только тот, у кого он постоянно на глазах. Ты знаешь его лучше многих, но знал ли ты вчера, что он может погубить человека одним-единственным взглядом? Ты случайно оказался сегодня при этом, и я тоже. Я нахожусь возле него больше других. Мне он доверяет больше, чем своим братьям, и при этом он вовсе не подозревает, что служит мне. Я пишу о нем книгу. Это и удерживает меня возле него.

С его народом у меня нет ничего общего. Я боюсь карфагенских богов, а каждый народ таков, каковы его боги. Я бывал в Карфагене, я знаю, каковы они — карфагеняне. Они распинают на кресте не только полководцев, проигравших битву, — они распинают львов! Да, я видел на краю пустыни кресты, на которых висели распятые львы. Их распяли только за то, что они заблудились и отстали от своих сородичей. Я люблю львов — как я могу любить Карфаген? Но возле Ганнибала я еще побуду. Изучая его, я изучаю корни войны. Когда он призывает меня к себе, он все время говорит, не переставая. Он еще ни разу не спрашивал у меня совета. Он ставит себя выше всех и презирает даже своих близких. Ты видел, как он обошелся с Магарбалом. Он один из тех, кто давал клятву у алтаря Молоха. Потомки должны знать, каковы эти люди. Если опять появится такой человек и люди будут знать его суть, они, может быть, не пойдут за ним слепо до тех пор, пока их не поглотит бездна.

Я не спускал с него глаз.

— Ты не веришь в победу Ганнибала?

Вместо ответа Силен сказал, не понижая голоса:

— Он всегда носит с собой яд в склянке из синего стекла.

Тогда я признался ему, что я это знаю, и еще я рассказал ему про сон, который Ганнибал доверил мне после перехода через Пиренеи.

— Это вторая тайна, которую он мне доверил.

— Он доверяет тебе немало, маленький карфагенянин, — сказал Силен без тени насмешки.

«А теперь он вовсе и не заметил, как я ушел, — подумал я. — Просто потерял меня из виду». Я со страхом вспомнил, что слева под бровью у него зияет черная щель.

И тут Силен сказал после напряженного молчания нечто такое, что заставило меня насторожиться:

— Як нему привязан. Я знаю, что больше никогда не смогу от него освободиться.

Когда я растерянно посмотрел на него, он- продолжил свою мысль:

— Он моя судьба.

— А у меня он отнял отца, и мать, и брата, и Сагунт, — сказал я. — Он отобрал у меня Карталона и Сура. Из-за него у меня никого не осталось.

— Он не может их у тебя отнять, если ты их сам не покинешь, — уверенно произнес Силен.

— Но они же мертвы, — горько возразил я. — Даже ты, ты уходишь с ним. Он убил Сура своими руками.

— Меньше всего потерян для тебя Сур, — убежденно продолжал Силен. — Он всегда будет следовать за тобой, даже если он и лежит сейчас на холме, на котором упал. Сур — твоя судьба, как моя судьба — Ганнибал.

Я хотел встать, но Силен напомнил мне, что я должен лежать. Он осмотрел мою повязку, пропитанную кровью. Он решил перебинтовать мне руку. Было больно. Он наложил на всю рану большой пластырь с лечебной мазью и опять тщательно перевязал ее.

— Рана быстро заживет, — обещал он. — Она не столь опасна, как выглядит. Теперь спи!

Рана больше не болела.

— Что ты имел в виду, говоря о Суре? — спросил я. Силен намешал мне какой-то напиток.

— Это горько, — предупредил он, подавая мне чашу. — Но ты заснешь.

Я не стал пить и повторил вопрос.

Тогда Силен отставил чашу в сторону и стал шепотом говорить о Суре. Он пробовал меня успокоить. Он опять напомнил мне обо всем, о чем мы разговаривали на реке возле слоновьего брода: о лесах под крышей мира, где родился и вырос Сур, об ущельях, переполненных жизнью, о цветах миндаля, которые крупнее бабочек, о лунных ночах, о том, как лунными ночами — под большими деревьями, на мшистых коврах — играют с кроликами яки и танцуют слоны, околдованные луной, пока они не скрываются вместе с ней в сердце джунглей — беззвучно, как уходят в небесную темноту облака…

— Перед Суром лежит большой путь — назад, к началу, откуда он пришел, через горы и льды, через реки и пустыни, через цветущие страны. Эта дорога никому не заказана, никому из тех, кто пустился в Большое Приключение. Но не беспокойся: он вернется. Нет более великих путешественников на земле, чем слоны. Они всегда в пути и всегда связаны друг с другом. Ты знаешь, что они направляют друг другу послания, и можешь быть уверен: Сур вернется, когда справится с тем, что случилось. Дай ему время, у него сейчас много дел: он должен сбросить надетые на него оковы и тот сияющий крест, который торчит из его огромного загривка. Когда он залечит все свои раны, он придет к тебе, ибо ты его погонщик. Тебя он когда-то выбрал, и ты не хотел ничего иного, как только идти вперед вместе с ним…

Кто-то окликнул Силена снаружи. Он вышел.

— Я должен спешить к Ганнибалу, — сказал он, вернувшись в палатку. — Он хочет мне диктовать. — Силен взял свои принадлежности для письма. — Осуши эту чашу, тогда ты заснешь, — сказал он, нагнувшись надо мной. — Оставайся у меня, пока рана не заживет. Это недолго!

И он пошел к Ганнибалу.