Я шел с Ганнибалом

2

Когда я пришел в себя, передо мной стоял слон, у которого был всего лишь один бивень. Слон был так близок, что загораживал собой половину неба. Мой взгляд скользнул по нему вверх. На его голове было нечто, что привело меня в изумление. Это был густой пучок длинных, красноватых прутьев. Казалось, на них сидят такого же цвета бабочки. Я силился понять, что это такое. Я вспомнил о страшных красных пучках перьев, которыми увенчаны были все слоны, двигавшиеся на город. Но от перьев ничего не осталось — когда я внимательно присмотрелся, то не увидел на голове слона ничего. Был светлый день, я пытался отыскать глазами солнце. Должно быть, оно стояло где-то позади слона, потому что его нигде не было видно. Значит, это солнце украсило голову слона красноватыми прутьями — наподобие пучка лучей над горизонтом перед восходом солнца… Но почему они так внезапно исчезли? Ни я, ни слон не двигались с места. Очевидно, пучок просто исчез оттого, что я к нему внимательнее присмотрелся, — мой взгляд как бы срезал его, иначе я не мог себе этого объяснить.

Свою мощную голову слон держал как-то боком. Я хорошо видел один глаз. Этим глазом, который был не больше лошадиного, слон спокойно рассматривал меня. Он не делал ничего, что могло бы меня насторожить. Я впервые испугался, когда на меня взглянул погонщик. Его лицо разделенное шрамом, не обещало ничего хорошего. Тогда я увидел, как слон прикоснулся к погонщику своим бивнем. Я услышал, как слон и погонщик о чем-то советуются. И тогда погонщик вытащил меня из-под обломков. Пока я пытался встать на ноги, человек объяснил мне, что за меня заступился слон.

— Он узнал в тебе своего будущего погонщика, — сказал он. — Я должен сделать из тебя погонщика.

Я понял его, хотя он и плохо говорил на нашем языке. Слона он называл Сур. На нем мы в конце концов и отправились в лагерь. Я ничему не противился. Было слишком необычно — ехать вдруг на одном из слонов, которые ломали городские стены. Без труда шагал Сур через развалины. Он опускал ноги, словно был невесом. Он уверенно шел своей дорогой — вон из разрушенного города. Позднее я заметил подвешенный к седлу железный багор. Но погонщику он был не нужен. В лагере он показал меня другим погонщикам. Они называли его Карталон.

Каждому, кто хотел его послушать, Карталон рассказывал, что меня нашел Сур. Карталон заставил меня лечь на землю и показал, как слон нашел меня: подошел, поставил ногу на мое плечо и сейчас же опять поднял ее. Отойдя на два шага назад, он остановился и повернул голову — настолько, насколько это может сделать слон. Покорившись всему этому, я смотрел на Сура, привязанного невдалеке вместе с другими слонами к торчавшим в земле кольям. Происходящее вокруг, казалось, не волновало его. Серый великан покачивался, как стоящий на якоре корабль, чуть поддающийся морскому волнению. Это покачивание меня успокаивало. И вдруг я поймал себя на том, что пытаюсь мысленно разговаривать с Суром.

Карталон взял меня за плечо. На неправильном иберийском, на котором говорят все карфагеняне, прожившие здесь уже год или два, он сказал:

— Пойдем, теперь ты принадлежишь нам.

Я встал, глядя на его шрам. «Он носит на лице молнию!» — подумал я. Я все еще боялся его. Он повел меня в палатку, показал мое место, дал мне покрывало. У него была кое-какая еда, он поделился ею со мной, называя продукты по-финикийски. И в конце добавил:

— Скоро ты будешь говорить, как мы.

Поев, я почувствовал, что смертельно устал. Он это понял — от его взгляда ничто не ускользало. Он расстелил на земле какую-то шкуру. Едва улегшись на нее, я сразу же заснул. Было, очевидно, около полудня. Не знаю, сколько я спал — день и ночь или два дня и две ночи. Проснулся я оттого, что замерз. Очевидно, я ворочался во сне и раскрылся; наверное, еще и закричал, потому что Карталон протянул ко мне руку и укрыл меня. Но я уже не спал и слышал, как он захрапел.

Тогда я бесшумно скинул покрывало и прополз до щели, сквозь которую увидел звездное небо. Я выскользнул в ночь. Потом попытался угадать, где может быть Сур. Как только мои глаза привыкли к темноте, я разглядел слонов. Они стояли друг возле друга, как холмы, но один показался мне выше других. Я уже хотел было к ним направиться, когда вспомнил о цепи, которой Карталон привязал слона. Тогда я нашел между палаток тропу, ведшую из лагеря. Часовых не выставили — да и зачем: никакого врага больше не было.

Когда я вышел из лагеря, то сначала не мог понять, в каком направлении лежит Сагунт. Под двумя звездами, сверкавшими над горизонтом, громоздилась темнота. Я пошел на звезды. Я долго блуждал среди развалин, некоторые из них еще дымились. Когда я нашел место, где находился наш дом, ставший теперь кучей развалин, забрезжил рассвет. Я начал ждать. Ждал отца, мать, ждал брата. Я решил ждать до тех пор, пока они вернутся, или умереть здесь.

Стало совсем светло, и я начал замерзать. Вставало бледное, обескровленное солнце. Я смотрел на него и удивлялся, что у него еще остались силы подняться в небо. Когда я немного согрелся в лучах солнца, то увидал человека. Я сразу узнал его, но даже не попытался убежать. Я не мог подняться. Мне казалось, что я привязан.

Карталон был один, без Сура. Я почувствовал спазмы в горле и подумал: «Теперь уже нет никого, кто объяснил бы ему, как со мной обращаться».

Он остановился рядом, глядя на меня. Взгляд его не был злым. Когда он начал говорить, спазмы в моем горле прошли. Он говорил о Суре, больше ни о чем. Одну фразу он повторял без конца: «Сур ждет тебя». Он говорил по-финикийски, только изредка вставляя чуждые ему слова. Но я его понял. Когда он кончил, я осмелился взглянуть на него. Я опять увидел шрам на его лице, но на этот раз я подумал: «Разве он виноват, что ему рассекли лицо? Не сам же он это сделал! Это сделал кто-то другой». И вдруг я представил себе этого другого. Я испугался. У этого человека было такое выражение лица, как и у моего отца в тот момент, когда он схватился за оружие. Я уже видел это выражение на многих лицах. В то мгновение, когда эти люди собирались убить, их глазами как-будто смотрела сама смерть…

Позади Карталона я видел груды развалин — еще недавно там были дома. Карталон был один из тех, которые разрушили Сагунт. Его послали, чтобы убить меня. Но он этого не сделал. И вот он нашел меня во второй раз.

Чем дольше я на него смотрел, тем тяжелее мне было думать, что люди — такие, как он, — сровняли Сагунт с землей. Я пытался внушить себе, что город разрушило землетрясение, а вовсе не человек в красном плаще, вовсе не такие, как Карталон. Я хотел жить с ним в мире — с этим человеком, пришедшим от Сура.

Карталон присел рядом. Он вынул из кармана кусок хлеба, разделив его со мной. Я был голоден и стал есть. Солнце пригревало, я больше не дрожал. Покончив с едой, мы продолжали сидеть рядом, не произнося ни слова.

Я заметил, что правая рука Карталона обвязана куском кожи. Кожа была уже старой, засаленной и поблескивала на солнце почти как металл.

Карталон время от времени все еще поглядывал на меня; при этом он немного склонял голову набок почти как Сур. Я видел, что ему нравится сидеть на солнце. Он посмотрел вверх, но тут же отвел взгляд: солнце уже сильно раскалилось.

И вдруг Карталон указал на почерневшее бревно. Оно лежало возле наших ног. Из трещины выглядывала ящерица. Зеленая, она резко выделялась на обугленном дереве. Сперва она высунулась наполовину, потом осмелела и вылезла вся. Я увидел, что ее хвост кончается тупым обрубком. Ящерица прошмыгнула по дереву, потом оглянулась, резко повернув голову. Карталон наклонился вперед, приглашающим жестом протянул ящерице раскрытую ладонь, и она с любопытством приблизилась — может быть, ее привлекла блестящая кожаная повязка? Ящерица вспрыгнула на ладонь, Карталон быстро сжал пальцы. Я опять испугался. Карталон же взял ящерицу двумя пальцами и показал мне на обрубок хвоста.

— Отрастает, — сказал он и отпустил ящерицу. — Потом он хлопнул меня по плечу. — Сур, — напомнил он мне и встал.

Я тоже встал и пошел за ним.