Тиберий. Проигравший

Так, продолжая выть, он выскочил в коридор. Всем показывал перстень — символ верховной власти.

— Вот он! Он у меня! — кричал Калигула. — Я император! Я император!

Неожиданно оказалось, что вилла битком набита людьми. Все тянулись к Калигуле — поздравить нового императора. Никто не пытался изображать скорбь, все знали, что Калигула нисколько не расстроен. Он счастлив! Какое у него стало лицо — не узнать! Это лицо другого человека — не того, чью роль Калигуле приходилось играть перед гнусным стариком Тиберием, чтобы выжить! Он — сын великого Германика. Он — новый справедливый император!

Калигула сам не знал, куда его несут ноги. Он оказывался то в доме, то в саду, то во внутреннем дворике, возле бассейна. И повсюду его встречали улыбки и радостные восклицания. Он все никак не мог прийти в себя от радости, когда услышал тихий голос раба, подошедшего как-то незаметно и согнувшегося в поклоне:

— Господин! Господин! Император зовет тебя к себе!

Возбужденные голоса вокруг начали смолкать. Слова, тихо

произнесенные рабом, были услышаны всеми — возможно, потому, что они были такими ошеломительными. Калигула побледнел и, сам, наверное, не замечая, что делает, принялся скручивать с пальца императорский перстень.

— Что же это? — плаксиво выговорил он. — Как же?

И вдруг, спохватившись, позвал:

— Макрон! Макрон! Они говорят, что император жив!

Макрон шел — и перед ним испуганно расступались.

— Кто это говорит? — грозно спросил он, — Раб? Убейте этого раба! Император уже больше часа мертв! Я видел это своими глазами!

Макрон схватил Калигулу за руку и потащил за собой, как мешок со стружками, мягкий и податливый. Калигула, путаясь в полах тоги, семенил, чтобы не упасть и поспеть за широко шагающим Макроном.

Они вошли в императорскую спальню и остановились возле порога, всматриваясь в темноту, особенно мрачную после дневного света, и прислушиваясь. В спальне было слышно старческое бормотание, прерываемое тихим кашлем:

— …думают, что конец… кха-кха, никого не дозовешься. Негодяи, перстень украли, кха-кха, но меня-то не украли, да? Я есть хочу… не ел два дня, а бодрее вас всех… кх-кх… перстень вернуть. Эй! Кх-кх. Кто там? — Голос Тиберия стал громче, он почувствовал, что в комнате не один.

Он уже стоял возле постели и пытался разглядеть обоих вошедших. Так и осталось неизвестно — удалось ли ему определить, кто к нему пришел.

Макрон решительно приблизился к Тиберию, торчавшему рядом с постелью в ночной рубашке, толкнул его в грудь, повалил на спину. Бросил императору на лицо подушку и навалился на нее всем телом.

Руки Тиберия нежно скребли по каменной спине Макрона. Но это продолжалось недолго. Погладив своего убийцу в последний раз, они бессильно раскинулись в стороны.

Макрон отбросил подушку и деловито ощупал мертвого. С сомнением хмыкнув, взял императора пальцами за горло и, несколько раз сильно дернув, что-то там сломал. Выпрямился и поглядел весело на дрожащего Калигулу.

— Все кончено, император, — сказал Макрон, — Поздравляю тебя, друг Калигула.

Тот был так еще испуган, что не заметил дерзости. 49

В Риме узнали о смерти ненавистного старика задолго до того, как его тело прибыло в окрестности столицы. Народ, не зная, верить или не верить такому радостному событию, вышел на улицы. Уже не раз такие слухи откуда-то приходили, но все время оказывалось, что это неправда.

Теперь — подтвердилось! В сенат прибыл гонец с посланием нового императора, Гая Цезаря.

Праздник! Первый настоящий праздник за двадцать три года — проклятые годы царствования старого гнусного козла!

Не будет больше доносчиков! Калигула всех их выгонит прочь из Рима. Не будет больше казней! Тиберия — в Тибр!

Все вдруг вспомнили, что в главной городской тюрьме еще томятся три десятка человек, ожидающих исполнения смертных приговоров, утвержденных от имени Тиберия. Немедленно освободить несчастных!

Толпа бросилась к тюрьме.

Охрана не знала, что и делать. Как раз сегодня — на десятый день после утверждения приговора — и должна была состояться казнь. Это — закон, и тому, кто его нарушит, придется об этом пожалеть.

Стражники забаррикадировались в тюрьме и приняли решение: убить всех. Если спросят, почему они это сделали, — ответить: выполняли решение сената. Закон.

В толпу, собравшуюся перед зданием тюрьмы, один за другим выбрасывались из окна трупы задушенных заключенных. Толпа замерла — и стало возможным расслышать, что те, кто еще остался в живых, умоляют стражников о пощаде. А трупы все вываливались из окна тюрьмы. Пока не выпал последний.

Больше в Риме заключенных не осталось.

— Тиберий жалит, как дохлая оса! — закричал кто-то в толпе. И всё подхватили:

— В Тибр его! Не на костер!

— Поджарить! Поджарить! Наполовину сжечь!

— Отнести в Ателлу и там поджарить вместе с другой падалью!

Огромная народная толпа двинулась из Рима навстречу погребальной процессии. Люди хотели перехватить труп Тиберия, чтобы не осквернять им священную столицу, а отнести в ателланский амфитеатр и там сжечь наполовину — почесть, оказываемая самым гнусным преступникам, недостойным человеческого погребения. А потом сбросить эту головешку крючьями в Тибр.

Народ был остановлен солдатскими цепями. Многих, кто пытался прорваться к телу императора, убили. Многие были покалечены. Добраться до Тиберия не удалось.

Но потом внимание народа переключилось на нового императора. Калигула ехал вслед за мертвым Тиберием — на белом коне и в военной форме с золотым нагрудником и дубовым венком на голове. Про мертвеца сразу забыли. Поднялось всеобщее ликование.

— Наше солнышко! Слава! Слава императору!

— Гай Цезарь! Красавец наш! Наша гордость!

— Слава Гаю Цезарю Калигуле!

Он ехал, посматривая сверху на бушующие от радости толпы. На лице Калигулы играла улыбка. Эта улыбка, если разглядеть ее повнимательнее, могла привести в ужас. Но гражданам Рима было не до пристального разглядывания. Они слишком сильно любили своего Калигулу…