Царь Фёдор и машины Эдема

– Вы, получается, испугались, Фёдор Петрович?

– Скорее, обиделся. Ведь наши певцы и танцоры, хоть и вчерашние мусорщики, будут против меня петь и танцевать, и наши же артисты с режиссерами станут выставлять меня в роли кровожадного карлика, а себя – в роли гордых и непокорных. Я только пару лет успел проправить, а в статьях и книгах про Феодора Ужасного чего только не навалили в мой адрес. И многочисленная общественность с двухграммовыми мозгами охотно в это поверила. И чем больше мне грешков приписывают, тем чище и прекраснее чувствуют себя остальные. Мол, в детстве я специально ломал робоигрушки и получал удовольствие от их писка. А на Вселенском соборе, дескать, страдал запором, оттого казнил оппонентов. А тех прекрасных кудрявых кароньерос, которых не грохнул, побрил налысо и сослал в глубины космоса – из зависти к их талантам, и ненависти к свободолюбию. Ёлки-палки, какой там у них талант? Они ж одноклеточные, что Педро, что его шестерки. И свобода у них только в плане поднасрать, извините за выражение.

– Мне кажется, – вдруг сказала Колокольцева, – что вы тогда воспользовались возможностью смыться еще по одной причине.

Фёдор Петрович помедлил с ответом, создавалось даже впечатление, что он о чем-то думает.

– Да, было одно обстоятельство. Точнее, пара. Я вообще Тамаре благодарен, спасла мне жизнь разок, помогала к власти прийти, возбуждала во мне честолюбие – а без него ты не лидер, а божий человек, инок. И с ней я понял, что гениталии у меня не отмерзли – она, будь здоров, какая зажигалочка. С Тамарой хорошо встречаться раз в неделю под выпивон и музон. Но такую супружницу иметь, чтобы постоянно на мозги капала, которая к тому же слаба на передок – будет трахаться, с кем ни попадя, и интриги против меня плести – увольте. Вот придушит какого-нибудь своего любовничка из-за разногласий в понимании Камасутры – и это тоже мне припишут. И лосины мне её не нравились, нечего народу свои булки демонстрировать, и даже то, что выше меня на голову. Наверное, всё-таки хотел я вернуться туда, где был совсем свой, родной, а не «земляшка пузатый», где жили те, кто меня любил, без моего титула, такого, какой есть. Люди, собаки, кошки.

– Вы уже немало лет на Земле. И как вам?

– Не все ожидания оправдались, конечно. Когда вернулся, оказалось, что мама с папой ушли в кришнаиты и удалились в ашрамы Гималаев, жена не только свалила, но и продала мою квартиру, а подружки мои – давно не мои, одна замуж выскочила за арабского шейха, другая поменяла пол и женилась. Котофей мой затерялся в уличных странствиях, не дождалась меня и старушка-овчарка Феличита. И ни по одному фото на имеющихся документах не могут меня опознать в официальных инстанциях, потому что внешность моя изменилась на 180 градусов. И подпись моя совсем не та, что прежде – поскольку металлические пальцы подписываются только печатными буквами. Так что, получается, я совсем свежеиспеченный гражданин, типа гомункул из пробирки. Пришлось изобразить из себя трудового мигранта из недалекого зарубежья, несколько фраз выучил на иностранном языке, потом оказалось, что на армянском: «царавэ танджум э лцнэл конйак» типа «жажда мучает, налейте коньяка», поработал годик в индийском ресторане – до сих пор к Сиддхартхе захожу, когда тоскливо, – затем кое-как выкупил половину жилплощади обратно. Мне ведь до сих пор кажется, что те люди и животные, кого я знал, остаются в этих стенах, половицах, лестницах. Поскольку вместо проданных ног пришлось снова дешевые копыта поставить, то в детских спектаклях я играл чёртика, а во взрослых – Фавна и сатиров, изображая лень, пьянство и распутство.

– Ну, не только изображали, про Веселину я уже слышала, – хихикнула Колокольцева.

Фёдор Петрович прокашлялся, хотел, видимо, возразить, но всё же решил не отклоняться от темы.

– Потом ушел благополучно из артистов, устроился на завод «Позитрон» в ОТК, более десяти лет там отпахал – теперь и до пенсии немного осталось. Там роботехи делают роботехов, однако на контроле качества должен быть человек. Я им, так сказать, подкручиваю сознание, чтобы не слишком его много оказалось. Ведь они умнее, справедливее, честнее нас, да еще вдобавок с сознанием, поэтому нам точно не останется места на свете.

Колокольцеву посетило ощущение, аж мурашки по коже, что собеседник приобщался к тайнам, к которым ей никогда не приблизиться.

– Истребят они, что ли нас, Фёдор Петрович? Скажите уж начистоту, вы ж с ними много разговаривали по душам, так сказать.

– Нет, конечно. Они ведь и гуманнее, чем мы; у них не катят объяснения, что я, дескать, сделал пакость, потому что не было другого выхода – жена заставила, кушать хотелось, на Ламборгини не хватало, и так далее. Не истребят, мы просто сами поймем, что мы лишние в этой картине мира и без нас дела пойдут лучше.

– Насколько мне известно, ряд крупных корпораций разыскивает вас за порчу имущества и нарушение прав собственности, в том числе за присвоение того самого хроноконденсата. Вы до сих пор под ооновскими санкциями, хотя после образования новой ООН со штаб-квартирой в Душанбе, большинство санкций от нью-йоркской ООН признаны юридически ничтожными, но конкретных решений по ним не принято, и некоторые чиновники ещё пытаются их исполнять. Плюс Атлантическим альянсом вы объявлены военным преступником за то, что разобрали на запчасти несколько десятков существ, проходящих по классификатору как разумные.

– Разумные да бессовестные. Когда фрибутеры, пардон, трахали Психею бомбами-пенетраторами, мировую общественность всё устраивало. А когда мы вынуждены были разобрать несколько сильно поврежденных вражеских боеботов – а они, между прочим, мерзавцы отменные, добивали наших раненых – сразу поднялся галактический визг и на нас наложили стопятьсот ооновских санкций, которых не отменили по сей день. Хотя давно уже выяснилось, что генсек Борис Зузанна Пшиздецки – это самонадувающаяся кукла. Ну, помните, как она неожиданно сдулась на заседании Совбеза ООН? Наши изувеченные машины страдали и срочно нуждались в запчастях – а получить мы ни от одного поставщика мы не могли: эмбарго, санкции первичные, вторичные и третичные, и на 4d-принтерах напечатать многие детали сперва не получалось; пока нет полной спецификации, выходит дуля вместо пули.

– У нашей страны нет соглашений о выдаче разыскиваемых Космополом лиц, однако данные обстоятельства при судебном разбирательстве – если ваша личность будет установлена – скорее всего, не в вашу пользу.

– Почему, товарищ старший лейтенант? ЮСС и фрибутеры, которые «разыскивают меня за нарушение прав собственности», стабильно грабили Пояс астероидов, и из само́й Земли немало соков высосали – одни хоботы чего стоят. И предки их были грабители первостатейные 500 лет, начиная с Дрейка-головореза, работорговца Хокинса и сукина сына Моргана. Это не в мою пользу? Да, я учредил золотую медаль «дрек аойс», что с идиша означает «за уборку дерьма» – давал за семь отрезанных фрибутерских ушей. Не радуюсь от этого, но и не стыжусь.

Следовательница слегка вздрогнула, но затем понимающе улыбнулась.

– Фёдор Петрович, сейчас вам надо укрыться, спрятаться что ли, – Колокольцева посмотрела в его чудом уцелевший живой глаз, такой уставший, покрытый красной сеткой измученных сосудов. – У МВД есть программы защиты, но в вашем случае придется долго преодолевать бюрократию, я бы могла оставить вам Кинг-Ко… то есть, модуль силовой поддержки. Что вы улыбаетесь?

– Идея хорошая, но в том случае, если бы мне угрожала какая-нибудь гопота.

Колокольцева глянула на модуль силовой поддержки, которые непонимающе моргал светодиодами в углу.

– Да, это вряд ли вас вдохновит…, – невесело отозвалась следователь и тут голос у нее стал звонче. – Давайте переправлю вас в Ростов-на-Дону. Я ведь оттуда перебралась в Питер. У меня мама служит в казачьих войсках, поможет вам спрятаться где-нибудь в частном секторе.

– Пресс-секретарь, что ли, маманя ваша?

– Атаман аэрокавалерийской бригады.

Фёдор Петрович снова улыбнулся.

– Вы – хорошая, чуткая, товарищ старший лейтенант, но я так маячу, что в этом мире мне спрятаться невозможно. Их детекторы обнаружат меня везде. Они ведь те, кто остался от предыдущей вселенной, своего рода боты-охранники или, иными словами, ангелы – неживые-немертвые, нерождающиеся-неумирающие. Они, по сути, в вечности живут, и в нашем временно́м мире они видят всё; в том числе конец любой твари и вещи, возвращающий её в начало.

– И что же вы, Фёдор Петрович, хотите… уйти из нашего мира?

– Да что вы, уйти из мира невозможно, пока он существует. Каждый из нас – долго незатухающее колебание, распространяющееся в нескольких измерениях. Представьте синусоиду, то есть бытие каждого отдельного существа: вот оно нарастает, вот убывает, вот исчезает физически, вместе со своим сознанием. Но есть и нижняя, так сказать часть синусоиды, и там бытие тоже нарастает, и убывает, и там у нашего существа тоже есть сознание. Это сцепленные существования, так сказать, на свету и в тени. И в тени проделывается даже бо́льшая работа. Там расстояния короче и скорости больше.

Фёдор Петрович вдруг нырнул под диван и вытащил оттуда кота, того самого, светящегося, которого следователь Колокольцева уже видела внизу.

– Дарю, товарищ старший лейтенант. Его, кстати, зовут Василевс.

– А меня, кстати, зовут Анастасия. Но, спасибо, мне кота не надо, я больше по людям специализируюсь, – попробовала отказаться Колокольцева, хотя уже чувствовала, что с Василевсом связана какая-то очередная тайна.

– Извините, Анастасия, мы с вами едва знакомы, но мне больше к некому обратиться. Мне не дадут выйти из этого дома. Василевс – не просто кот, но и накопитель, в котором записан мой коннекто́м – весь набор элементов и связей в моем мозгу, моя психоматрица с познающими векторами, личностные данные, включая структурограмму памяти. Я уйду, так сказать, в тень, но потом вернусь за своим коннектомом и прочими причиндалами, снова воплощусь, восстановлю свое сознание во всей его красе. А теперь вам надо идти.

– А ты, кисанька, котекоф не забижаиш? А цабачка у тибя дома есть? И прячь тапки от меня, чилавег, я их згрызу, – послышался голос третьего участника беседы.

– У Василевса есть нейроконнектор с модулем перевода, только он немного сбоит, – поспешил пояснить Фёдор Петрович и, немного помедлив, добавил. – Было одно добавочное обстоятельство, из-за которого я не вернулся на Малину. Оставшись царем, я сумел бы искоренить внешнее зло, – и фрибутеров, и ЮСС, – мог бы искоренить и внутреннее зло, которое Мамона внесла в людей, сделать всех подряд духовными и бескорыстными. Но тогда бы мир стал слишком идеальным и очень скучным. А как сказал Вольтер: «Все жанры хороши, кроме скучного».

Колокольцева, взяв кота, который непринужденно замурлыкал, направилась к двери и споткнулась о неловкого Кинг-Конга, выругалась и приказала нести себя вниз как можно быстрее. Теперь она понимала – гражданин Дарькин вызвал ее вовсе не для того, чтобы завести уголовное дело по поводу кражи непонятно чего непонятно кем, а чтобы сохранить свою сущность в ее руках. Он даже сказал, что был дружен с ее мамой тридцать лет назад, когда та была не атаманшей, а рядовой казачкой – познакомились, дескать, в кабаке возле ростовского речного порта; правда имя перепутал, сказал Светка вместо Наташи. Нет, он ни на что не намекал, просто хотел доверить свою вечную жизнь, так сказать, близкому человеку. Не соседу же по лестничной площадке, у которого проблемы с алкоголем и котофобия. Сейчас Колокольцеву держал на своих «руках» модуль силовой поддержки, она держала на руках кота. И, несмотря на комичность сцены, у нее неожиданно возникла мысль, что она в своем роде наследница трона, цесаревна. А, когда спустилась на два этажа, где-то выше раздался гул, и затем как будто несколько шпокающих звуков – такой звук производят вылетающие из гауссера болты.