Одна в мужской компании

Глава семнадцатая

4–5 октября 1934 года

Вена, Австрия

Переворот обнажил трещину на благополучном фасаде Австрии. Правительство делало вид, будто ничего не произошло, но финансовые системы чутко отреагировали на внутренние и внешние угрозы. Нестабильность положения ударила по банкам, включая и папин Kreditanstalt Bankverein. Финансовое положение родителей пошатнулось, и, хотя они не желали признаваться в этом вслух или принимать какую бы то ни было помощь от меня, скрыть это было невозможно. Когда я в последний раз была у них в Дёблинге, слуг в доме не было видно, и сразу бросилось в глаза отсутствие их любимых каминных часов, которые стояли там, сколько я себя помнила. А когда мы пили чай, папа вдруг встал, извинился и вышел — у него разыгралась мигрень, наверняка от нервного перенапряжения.

Даже Фриц, хотя его заводы, судя по всему, делали огромные деньги на производстве боеприпасов, был измучен и от постоянных политических пертурбаций, и от тех усилий, которые требовались, чтобы удерживать власть в своих руках. Вскоре после неудавшегося путча Шушниг был назначен канцлером Австрии, а фон Штаремберг вернулся к своей прежней должности вице-канцлера. Шушниг в основном разделял политические взгляды Дольфуса, в частности, его главным приоритетом оставалось сохранение независимости Австрии, однако тактика нового канцлера оказалась совсем иной. Он стал проводить в отношении Германии и Гитлера политику умиротворения, которую мой муж считал неоправданно мягкой. Поэтому Фриц всю свою энергию употребил на укрепление связей с Италией, полагая, что при таких действиях Шушнига поддержка извне будет совершенно необходима.

На людях Фриц держался по-прежнему — казалось, что его преданность канцлеру оставалась неизменной, зато дома это был сплошной комок нервов и досады, вызванной поведением нового правителя. Что бы я ни делала, я никак не могла ему угодить. Напротив, я только выводила его из себя на каждом шагу, сколько ни старалась приблизиться к его идеалу светской дамы. Платья на мне сидели не так, шутки с дамами оказывались двусмысленными, а обращение с гостями мужского пола недостаточно пристойным. Когда он перешел к недостаткам моей внешности, я поняла, что беда не во мне, а в самом Фрице. Мне приходилось настраивать его на нужную волну, как радиоприемник, иначе пришлось бы без конца слушать, как он отчитывает меня.

— А после застолья нас ждет необычный сюрприз, — объявил Фриц на одном небольшом званом вечере. За нашим огромным венским столом могло усесться двадцать четыре человека, и часто бывало так, что за ним не оставалось свободных мест: мы приглашали самых разных людей, не ограничиваясь политическими и военными деятелями и особами королевской крови. Мне случалось сидеть рядом с такими известными писателями, как Эдён фон Хорват и Франц Верфель, с такими модельерами, как мадам Скиапарелли, даже со знаменитым психологом Зигмундом Фрейдом. К концу такого ужина мы всегда приберегали какой-нибудь сюрприз.

Но сегодняшний вечер был посвящен делам, и поэтому за столом сидело всего двенадцать человек: четверо высокопоставленных сотрудников из компании Фрица и восемь итальянских правительственных чиновников и финансистов, с которыми Фриц стремился наладить более тесные отношения. Перед самым ужином мужчины провели важное совещание в городском клубе Фрица, где обсуждали поставки вооружения для эфиопской кампании Муссолини. Эта африканская страна была одним из немногих оставшихся независимых государств на континенте, находившемся в основном под управлением европейских стран, и Муссолини ждал только повода для вторжения, чтобы подчинить заслуженному, как ему представлялось, господству Италии новые территории. Италия нуждалась в снаряжении и оружии, и эти люди, достигнув между собой каких-то договоренностей, пребывали теперь в самом приподнятом расположении духа.

Интересно, что это за сюрприз задумал Фриц? В первые несколько месяцев после нашей свадьбы он иногда неожиданно радовал меня выступлениями оперных и джазовых исполнителей, о которых я как-то обмолвилась, что они мне нравятся. Однако в последнее время в роли вечернего сюрприза выступало чаще всего какое-нибудь редкое марочное вино или роскошный десерт, который должен был произвести впечатление не на меня, а на его деловых партнеров.

— Кто-то из вас, возможно, не знает, что моя жена — бывшая актриса. Она блистала на сцене Венского театра, пока не встретила меня и не решила, что быть фрау Мандль ей нравится больше, чем актрисой.

Он умолк, пережидая вежливые восклицания гостей, а я затаила дыхание. К чему это Фриц ведет? Обычно, если за ужином заходил разговор о театре, он тут же менял тему, стараясь, чтобы ничто не напоминало мне о прежней жизни. Я не сомневалась: его гложет страх, что я захочу вернуться на сцену и нарушу шаткий баланс нашей совместной жизни, сколько бы я ни уверяла его в обратном. И это при том, что многих актеров, режиссеров и писателей еврейского происхождения уже выжили из профессии и в Германии, и в других странах, и им приходилось либо бросать свое ремесло, либо бежать в Голливуд или еще куда-нибудь, куда Гитлер не мог дотянуться. Почему он вдруг заговорил о моей карьере сейчас?

— Однако еще до нашей встречи Хеди успела сняться в фильме под названием «Экстаз». К сожалению, фильм так и не вышел на широкий экран, его показывали только в одном венском театре в течение недели. Однако теперь «Экстаз» получил второй шанс. Недавно он был представлен на Втором Венецианском кинофестивале, где был встречен зрительской овацией, а его режиссер Густав Махаты получил приз.

Фриц подождал, пока стихнут подобающие случаю одобрительные восклицания.

— Думаю, моя жена заслуживает того, чтобы фильм с ее участием, получивший награду, увидели зрители, и прежде всего ее муж. Поэтому я договорился о показе прямо здесь, сегодня вечером.

Я понимала, какую тайную цель преследовал этот сюрприз. При всех комплиментах мне показ устраивался не в мою честь. Это был еще один способ произвести впечатление на итальянцев и укрепить отношения с ними. Как же им было не отдать должное Фрицу, если его жена снялась в фильме, получившем приз на итальянском фестивале?

Но сам Фриц никогда не видел «Экстаза». Возможно, он читал в газетах о его скандальности и о том, какие споры шли из-за того, выпускать ли его на экраны. Но одно дело читать об эпизодах, в которых твоя обнаженная жена предается любовным играм с другим мужчиной, и совсем другое — увидеть это своими глазами. У меня сковало тело от напряжения, а на лбу выступил пот: я уже представляла его реакцию.

Мы поднялись из-за стола и направились в гостиную. Моя тревога росла с каждым шагом. Пока мы ужинали, слуги успели превратить комнату в маленький кинозал. Все заняли места, мы с Фрицем расположились в первом ряду, а на меня вновь и вновь накатывала тошнота при мысли о том, что он сейчас увидит на экране.

Может быть, пока фильм не начался, можно еще как-то предотвратить катастрофу? Что будет унизительнее для Фрица — срыв запланированного «сюрприза» или мое появление на экране в постели с другим мужчиной, при всех гостях, которые станут свидетелями его реакции? Я поняла, что должна постараться отговорить его.

— Фриц, — прошептала я, наклоняясь к нему. — Пожалуй, это не самый подходящий фильм для показа деловым партнерам. Давай устроим какой-нибудь другой сюрприз.

— Глупости, — огрызнулся он и обернулся, выгнув шею, чтобы убедиться, что гости позади нас расселись по местам. — Он получил награду на итальянском фестивале. Что может быть лучше.

— Но, знаешь, в этом фильме есть несколько сомнительных сцен, и мне бы очень не хотелось…

— Тс-с-с, — шикнул он на меня и поднял руку: это был знак киномеханику начинать.

Свет погас, зажужжала камера. На экране появилось слово «Экстаз». Я сидела неподвижно и вспоминала, как проходили съемки этого фильма. Когда снимали первый дубль вот этой самой сцены, где я скачу на лошади по живописным полям и лесам Чехословакии под прицелом кинокамер, я совсем не думала о том, что будет в фильме дальше. Я с головой ушла в образ юной девушки, опрометчиво вышедшей замуж за старого импотента, отчаянно рвущейся к другой, более полной жизни. Вместе с ней я наслаждалась чувством освобождения, которое она должна была испытывать в этот момент бешеной скачки. И когда режиссер Махаты велел мне спрыгнуть с коня, скинуть одежду и нырнуть в озеро, встретившееся на пути, это казалось самым естественным поведением для моей героини. В следующих сценах, когда у нее начался роман с молодым инженером, предложение изобразить перед камерой плотскую любовь и даже имитировать оргазм казалось мне вполне соответствующим и характеру героини, и духу фильма. Только потом, увидев ужас на лицах мамы и папы во время венского показа, я поняла, какую ошибку совершила, что фильм, который я считала «художественным», вышел просто глупым и непристойным. И никакие награды Второго Венецианского кинофестиваля не могли тут ничего изменить.

Вступительные сцены Фриц смотрел с удовольствием, даже подтолкнул локтем сидевшего справа от него итальянского генерала, когда по сюжету стало ясно, что муж моей героини импотент. Ужас начался с того момента, как я увидела себя верхом. Я знала, какие сцены последуют дальше, и мне отчаянно хотелось вскочить и убежать. Но я знала, что должна оставаться здесь, рядом с мужем, и вытерпеть все до конца.

С каждым новым эпизодом его пальцы все крепче впивались мне в руку. Я знала, что от ногтей останутся кровоточащие ссадины, но не смела сдвинуться с места или отнять руку. В комнате повисла гнетущая тишина, и я чувствовала, что гостям тоже неловко. Во время сцены оргазма кто-то невольно охнул, и Фриц уже не смог этого выносить.

— Выключите! — рявкнул он киномеханику.

Фриц встал. Не глядя на меня, зашагал прочь, мимо итальянцев. Остановился перед своими помощниками и приказал:

— Скупите все копии этого фильма у всех режиссеров, киностудий и всех частных владельцев в мире. Меня не волнует, во что это обойдется. И сожгите.

И он стремительно выбежал из комнаты.

Я провела ночь без сна, ожидая ярости Фрица. Наверное, думала я, он овладеет мной так же грубо, как в ту ночь в отеле Excelsior. Или начнет осыпать бранью, может быть, даже побьет, хотя до сих пор его гнев еще не заходил так далеко. Я ожидала всего чего угодно. Гадать, каким будет наказание, было еще тяжелее, чем с полыхающими щеками выполнять долг хозяйки — провожать итальянских правительственных чиновников и помощников Фрица. Я знала: в своем воображении эти мужчины видят меня голой, такой, какой я предстала в фильме.

Но он не объявил приговор до утра, до тех пор, пока в мою спальню не проникли бледно-серые лучи рассвета. Я уже начинала думать о том, как собрать волю в кулак, чтобы пережить сегодняшний день, и тут вдруг дверь распахнулась. Я схватила с тумбочки халат и села на кровати. Это был Фриц.

Не говоря ни слова, он подошел к кровати и рывком поднял меня на ноги. Протащил мимо суетящихся горничных и дворецкого, полировавшего столовое серебро, в переднюю. Передо мной была тяжелая дубовая входная дверь, и на ней было семь замков вместо одного.