Одна в мужской компании

Глава шестая

28 мая 1933 года

Вена, Австрия

Мы вышли из лимузина герра Мандля и едва успели войти в вестибюль отеля «Империал», как в тот же миг весь персонал обступил его. Даже известный своей разборчивостью метрдотель легендарного ресторана резво подбежал к моему спутнику, чтобы предложить свои услуги. В тех редких и торжественных случаях, когда я обедала здесь с родителями — в дни рождения и после выпуска из школы, — нам приходилось чуть ли не мольбами добиваться внимания и почти час ждать, чтобы сделать заказ. Заведение, славящееся своей изысканной кухней и надменными работниками, теперь, когда рядом был герр Мандль, было совсем другим. Но я старалась не выдавать своего изумления и разыгрывать роль искушенной женщины.

Под несмолкающие перешептывания за спиной нас проводили к столику, расположенному в самом лучшем месте, в центре зала, отделанного деревянными панелями. Я всегда считала папу успешным человеком, да так оно и было, но только теперь я поняла, что такое настоящий вес в обществе. Забавно, как отчетливо это читалось по поведению ресторанной обслуги и во взглядах других посетителей.

Розы всех мыслимых оттенков украшали стол, придавая яркости и самому залу, роскошному, но однотонному. Ни на одном из других столиков цветов не было, только бронзовые подсвечники, увенчанные горящими белыми свечами, — должно быть, герр Мандль специально заказал их для этого случая. Очевидно, он с самого начала не сомневался, что мои родители не смогут отказать ему в свидании со мной.

Герр Мандль пресек все попытки метрдотеля усадить меня и сам выдвинул мягкий стул с полосатой обивкой. Хоть я и удобно устроилась, но все же чувствовала себя неловко в том платье, что выбрали мы с мамой. В зеркале оно казалось простым и достаточно скромным. Но здесь все дамы были разодеты по последней моде — в платья, сшитые из тонких полосок дорогой ткани, украшенных сверкающими нитями. Рядом с ними я выглядела просто монашкой.

Мандль деловито осведомился, что мне нравится из еды и какое вино я предпочитаю, а затем спросил:

— Вы не будете возражать, если я сам сделаю для вас заказ? Я здесь часто бываю и имею кое-какое представление об их лучших блюдах. Мне бы очень не хотелось, чтобы вам пришлось разочароваться.

Многие мужчины брали заказ на себя, даже не спрашивая разрешения, и я оценила его любезность. Однако я понимала, что слишком уж покорно соглашаться не следует: он был сильный человек, и мне тоже следовало продемонстрировать силу в ответ.

— Обычно я предпочитаю заказывать сама, но на этот раз пусть будет по-вашему.

Как я и рассчитывала, мое замечание его приятно удивило. Он рассмеялся — глубоким, мелодичным смехом — и знаком подозвал официанта к столику. Заказав нам устриц и шампанское, а затем шатобриан, он завел разговор о театре. Мандль поинтересовался моим мнением о постановке и распределении ролей в последних спектаклях. Он был хорошо знаком с известными венскими режиссерами, писателями и актерами. Обычно мужчины мало знали мир театра или не интересовались им. Для меня были редкостью и такой содержательный разговор, и его настойчивое желание услышать мое мнение. Это было неожиданно и приятно.

Затем мы молча ели устриц, пока он не спросил:

— Полагаю, вы уже наслышаны обо мне?

Такой прямой вопрос застал меня врасплох. Я чувствовала себя хорошо рядом с ним и на какой-то момент забыла о его зловещей репутации. Не зная, как безопаснее ответить, я решила сказать честно: его беззастенчивая прямота заслуживала такой же прямоты в ответ.

— Да, наслышана.

— И, думаю, не с лучшей стороны.

У меня засосало под ложечкой. Мы-то с родителями надеялись, что вечер пройдет без обсуждения его персоны.

— Но и не только с худшей, — с улыбкой ответила я, надеясь внести легкомысленную нотку в этот щекотливый разговор и, может быть, перевести его на прежнюю тему.

Мандль положил вилку на тарелку, аккуратно вытер уголки губ льняной салфеткой и произнес:

— Фройляйн Кислер, я ценю ваш выдающийся интеллект и не стану утверждать, что слухи, которые распространяют обо мне, ложны. Это правда, что я встречался с несколькими женщинами и что уже был когда-то женат. Верно и то, что в своей работе я иногда имею дело с политическими деятелями и движениями, которые кто-то может счесть сомнительными. Все, чего я прошу, чтобы вы предоставили мне возможность доказать, что я отличаюсь от тех, с кем веду дела, и что я более почтителен с женщинами, чем можно предположить по числу моих связей. Моя репутация — это еще не я сам.

Хоть я понимала, что мои чувства неуместны и с этим человеком следует быть очень осторожной, но все же его слова тронули меня. Я могла его понять. Я ведь тоже пыталась восстановить свое доброе имя после выхода фильма «Экстаз». Сцены с обнаженной натурой и сексом — когда режиссер ткнул в меня булавкой, чтобы вызвать на лице выражение оргазма, — стали поводом к запрету фильма в некоторых странах и цензурным изъятиям в других, и это бросило тень на мое имя. Хотя, конечно, скандал только усилил желание людей посмотреть запретный фильм. Так почему этот человек не заслуживает такого же шанса на искупление своих грехов, какого я искала для себя?

Прежде чем я успела ответить, он вновь заговорил.

— Вы, кажется, колеблетесь, фройляйн Кислер, и я был бы удивлен — может быть, даже немного разочарован, — если бы было иначе. Я не люблю играть в игры, поэтому прошу вас — пожалуйста, позвольте мне выразить мои чувства и намерения напрямую.

Я кивнула в знак согласия, хотя меня немного испугало такое предложение.

— Я не слишком религиозный человек, фройляйн Кислер. И не особенно романтичный.

Я невольно приподняла бровь и взглянула на розы.

— То есть обычно нет, — сказал он с улыбкой. Тут же его лицо снова стало серьезным. — Но когда я видел вас на сцене, в какой-то момент у меня возникло чувство, что мы знакомы. Не просто где-то встречались — на какой-нибудь светской вечеринке, — а будто я знал вас всегда. Это случилось перед самым вашим выходом на поклон: на несколько секунд вы перестали быть императрицей Елизаветой и стали собой. Вот тогда я и почувствовал, что знаю вас.

Он еще что-то говорил, но я уже не слышала. Меня так потрясло это признание, что я с головой ушла в собственные мысли.

— Это было крайне необычное ощущение для меня, и я чувствую между нами странную связь… — Он резко оборвал себя и покачал головой. — Если бы мои коллеги по бизнесу услышали меня сейчас, то решили бы, что это речь какого-нибудь слабоумного обожателя. И вы, наверное, так же думаете.

Я могла бы и дальше слушать, как он путается в словах, сидеть молча и наблюдать, как человек, который, по слухам, держит в руках судьбу всей Австрии, запинается на каждом шагу. Его поведение могло бы служить мне оправданием для отказа в дальнейших встречах. Но я чувствовала между нами какое-то необычное притяжение.

— Нет, я бы никогда о вас так не подумала.

— Если так, не согласитесь ли вы увидеться со мной еще раз?

Мне уже приходилось принимать ухаживания молодых людей, и, хотя мне было всего девятнадцать, я уже не была невинной девочкой. У меня было много поклонников: Вольф Альбах-Ретти, граф Блюхер фон Вальштатт и среди прочих даже один молодой русский академик, чья длинная, непроизносимая фамилия стерлась из памяти. К одним я быстро теряла интерес, с другими развлекалась подольше. Некоторых допускала к телу, но большинство держала на расстоянии. Но ни один из них не удостоил меня подобной уважительной откровенности. Они кружили в замысловатом брачном танце, столь привычном для большинства мужчин, но абсолютно предсказуемом и оскорбительном для моего интеллекта. При всех их титулах, деньгах и дипломах, ни в одном из них я не видела ровню и потому очень скоро расставалась с ними. А Фридрих Мандль был другим.

Я помолчала, делая вид, будто обдумываю его вопрос. Он не пытался скрывать свое нетерпение, а я тянула с ответом сколько могла, наслаждаясь его неуверенностью и своей властью над этим весьма могущественным человеком.

Я сделала большой глоток шампанского, аккуратно облизнула губы, прежде чем заговорить. Затем наконец ответила:

— Да, герр Мандль. Я хотела бы встретиться с вами снова.