Одна в мужской компании

Глава пятнадцатая

17 февраля 1934 года

Вена, Австрия

— Вы целы? — спросила я маму, тяжело дыша: я бросилась к двери бегом, как только водитель высадил меня у родительского дома.

— Да, Хеди, — ответила мама таким тоном, словно иначе и быть не могло. Словно даже начало гражданской войны в Австрии не могло поколебать ее спокойствия. И что только ей дает эта вечная непрошибаемая манера?

— А папа где? — спросила я, вешая шубу на обычно пустующую вешалку в прихожей. И где же Инга? Может быть, уехала в деревню, подальше от опасности, как и многие другие. Все, кроме моих родителей, которых я умоляла перебраться к нам, на виллу Фегенберг: уж там-то Фриц, из первых рук знающий всё о политической подоплеке и военных планах, мог обеспечить нам безопасность. Мама назвала наши опасения беспочвенной истерией и отказалась уезжать из Вены, а папа не мог оставить ее.

— Прилег в спальне.

— Он что, ранен?

— Нет, Хеди, ну что ты. Я бы тебя известила. Просто у него опять мигрень.

Я прошла мимо мамы и поднялась по лестнице. Только открыв дверь спальни и увидев спящего отца, я облегченно обмякла. Я и не замечала, как напряжены у меня и мышцы, и нервы, пока не убедилась, что мои родители не пострадали в столкновениях между Хаймвером и Шуцбундом, разразившихся на улицах Вены.

Я опустилась на кровать рядом с папой и заплакала. Что же я наделала? Меня так восхитила реакция Фрица на мой шпионаж. Стремясь ему угодить, чтобы он согласился отпирать и днем мою позолоченную клетку, я умоляла его открыть мне доступ в его большой мир. Польщенный, хоть и немного недоверчивый, он начал с того, что устроил мне экскурсии по военным и оружейным заводам Hirtenberger Patronenfabrik в Австрии и Польше, и я, хоть и повизгивала от восторга, как положено, втайне пришла в ужас, представив себе, какой хаос его оружие может принести в мир. Затем он открыл мне доступ в свою личную библиотеку с научной, военной и политической литературой и позволил присутствовать на нескольких деловых обедах. Я начала вникать в политику и механику войны.

Я была довольна своим успехом и радовалась, что снова стала вхожа в большой мир. Сидя рядом с Фрицем за обедом с вице-канцлером Феем и графом фон Штарембергом, я ощущала себя очень важной особой. Я была единственной женщиной в мужской компании, единственным ярким пятном в море темных костюмов. Думая о том, что я могу сделать, как помочь защитить Австрию от фашиствующих соседей (а это была одна из декларируемых целей моего мужа и его единомышленников), я чувствовала, что живу.

— Достаточно ли у нас доказательств? — спросил Фей фон Штаремберга после того, как мы покончили со шницелями и светскими любезностями.

Я слушала, потягивая кофе. Мужчинам после обеда принесли бренди, но мне хотелось сохранить трезвость рассудка. Я почти не участвовала в беседе, ограничиваясь стандартными светскими репликами, но Фриц уже начал консультироваться со мной после этих встреч, спрашивать моего совета. Иногда он даже специально уходил из-за стола, чтобы переговорить наедине с кем-то из гостей, а заодно посмотреть, не скажут ли мужчины чего-нибудь любопытного при мне — чего-нибудь такого, о чем при муже говорить не хотели, а обо мне думали, что я все равно не пойму. Мне приходилось ловить каждое слово, каждую деталь, чтобы потом высказать свои идеи и рекомендации. Когда Фриц интересовался моим мнением о своих партнерах и деловых решениях, я чувствовала, что мои шаги по канату над пропастью становятся тверже и увереннее, и мне не хотелось его разочаровать.

— А так ли уж нам нужны доказательства для этой акции? Мы ведь не собираемся оправдываться в суде, — ответил фон Штаремберг.

— Разумно, Эрнст. — Фей помолчал и повернулся к моему мужу. — А вы что скажете, Фриц?

— Мои фабрики работали сверхурочно, чтобы обеспечить необходимые поставки. Все будет готово в течение дня.

О чем они говорили? Доказательства? Акция? Сверхурочные на фабриках? Фриц ничего не говорил ни о каких «акциях» и «необходимых поставках». Я чувствовала себя глупо, но сохраняла на лице сосредоточенное и понимающее выражение.

— Отлично. Наконец-то прижмем этих евреев, пусть знают свое место. — Фей поднял бокал бренди, и мужчины чокнулись. Даже Фриц выпил со всеми, поддержав этот чудовищный тост. — За отель «Шифф».

У папы дрогнули ресницы, он открыл глаза и сказал:

— О боже, о чем ты плачешь? Перестрелки закончились, мы с мамой не пострадали.

Я положила голову ему на грудь, вдохнула знакомый запах его табака и одеколона.

— Я так рада.

— Но ты же знала, что Дёблинг далеко от мест беспорядков? Почти все бои шли в Гемайндебаутен — возле городского совета.

— Да, Фриц ввел меня в курс дела. — Я не упомянула о том, что мой муж признался в том, что причастен к этой «акции», только после того, как я прямо спросила его об этом в машине после того обеда. В последующие недели он неизменно настаивал на том, что весь конфликт сведется в основном к поискам контрабанды, которую Шуцбунд наверняка прячет в отеле «Шифф» в «Линце. Даже когда конфликт перерос в ожесточенные бои между двумя военизированными группировками, вспыхнувшие вскоре и в других городах по всей Австрии, он обвинял во всем Шуцбунд — ведь это они нарушили запрет Дольфуса. Говорил, что они сами виноваты, что их необходимо было проучить.

— Тогда о чем слезы, маленькая принцесса?

— Ох, папа, да ведь тысячи людей ранены и сотни убиты. И я чувствую, что это моя вина.

— Не глупи, милая. Ты-то тут при чем? Социал-демократы и Христианская социальная партия уже столько лет на ножах. Рано или поздно Хаймвер с Шуцбундом должны были перейти от словесных перепалок к настоящему кровопролитию.

— Мне кажется, я поднесла спичку к этому костру, папа, — тихо проговорила я, глядя в пол. Мне не хотелось встречаться с ним взглядом.

Нахмурив брови, он спросил:

— О чем ты, Хеди?

Я рассказала о подслушанном разговоре по поводу Шуцбунда и о реакции Фрица.

— Я думаю, после того, как канцлер Дольфус запретил Шуцбунд, Христианская социальная партия ожидала каких-то признаков сопротивления со стороны социал-демократов, чтобы под этим предлогом их уничтожить. Этот разговор, который я подслушала, — о том, что Шуцбунд собирает оружие и войска в Линце, вопреки указу Дольфуса о запрете группировки, — дал им подходящий повод. Таким образом, с благословения канцлера Дольфуса, Хаймвер с Фрицем и Эрнстом за компанию двинулся в Линц, разгромил отель «Шифф» и тем самым начал гражданскую войну. И до меня дошли слухи, что теперь, когда они победили, демократическая конституция Австрии будет отменена. Папа, это же значит, что теперь Австрия станет авторитарным режимом не только на практике, но и официально.

Папа поморщился от боли и сел.

— Хеди, ты не можешь винить себя за это. Если бы ты не подбросила дров в этот костер, это сделал бы кто-то другой. По всему видно, Дольфус и его люди только искали повода. Да и вообще, в повседневной жизни австрийцев это вряд ли что-то существенно изменит. Эта страна уже давно превратилась в диктатуру.

— Это еще не все, папа. Ты хотел, чтобы я вышла замуж за Фрица, чтобы он, с его влиянием и связями, защитил меня от антисемитизма нацистов, если канцлер Гитлер прорвется к власти в Австрии. Но ненависть к евреям идет не только извне.

— Что ты хочешь этим сказать? — Папа сдвинул брови — теперь уже не только от боли, но и от недоумения.

Вид у него был такой удрученный, что я не решилась сказать ему правду. Сколько еще бед он в состоянии вынести? Переживет ли он известие о том, что человек, на которого он возлагал надежды как на защитника своей дочери, действует заодно с нацистами? Я сдержалась.

— Ничего особенного, папа. Меня просто выбила из колеи вся эта стрельба и кровь. Вот и все.

Глаза отца сверкнули твердым стальным блеском — такой взгляд я обычно видела у него, когда он говорил о своей работе в банке. Он сказал:

— Не лги мне, Хеди. Мы всегда были честны друг с другом, и я надеюсь, что это не изменится. Тем более, когда дело касается таких важных вещей.

Я вздохнула. Тяжело было делиться с ним такими вестями.

— Я слышала, как коллеги Фрица говорили ужасные вещи, и это открыло мне неприятную правду. Люди из Христианской социальной партии — люди Фрица — тоже антисемиты.