Инфанта (Анна Ягеллонка)

* * *

Давно тому назад, во времена, когда жил ещё Сигизмунд Старый и правила королева Бона, появился на дворе парень, высокого происхождения, якобы известного рода, но захудалого, а звали его Альфонсом Гасталди.

На дворе Сигизмунда воспитывался ладный, живой, остроумный, не по возрасту умный и хитрый любимец старой королевы. Его учили, нежили и забавлялись им на дворе.

Наравне с итальянским языком Гасталди отлично выучил польский.

Казалось, что повзрослев, он удержится при дворе и, имея опеку и милость, сумеет подняться и занять любое положение.

Вдруг случилось что-то непонятное. Гасталди из великих фаворов попал в немилость, а вскоре потом с рекомендующими его письмами появился на императорском дворе.

Талантливый молодой человек, красивой внешности, хорошо зарекомендованный, получил здесь работу, сумел понравиться и стал императорским слугой.

Принцесса Анна хорошо его знала, достаточно любила его…

Теперь, когда в Польше нужны были люди, которые бы знали её и ведали, как тут нужно вращаться, рекомендовался Гасталди.

Он мог как наполовину поляк, имеющий, по-видимому, даже некоторое право гражданства, появиться здесь, не вызывая подозрений, и приобретать императору друзей. Характер, темперамент, природа делали его для этого очень способным.

Чарнковский, который обо всём, что касалось дел императора в Польше был отлично осведомлён, в Варшаве после отъезда принцессы в Плоцк получил тревожную новость, что сеньор Альфонсо Гасталди был уже в Польше, а что хуже, имел рекомендацию тайной встречи с принцессой и заключения условий её брака с Эрнестом.

Референдарий чрезвычайно испугался; это означало вырвать у него всю заслугу, что он привёл на трон австрийского пана.

Чарнковский знал, что не был одним в Польше, которому поручили дело элекции, но до сих пор ему казалось, что он был главным фактором. Он боялся, как бы его не обошёл Гасталди.

Сеньор Альфонсо был принцессе хорошо известен, хитрый и ловкий.

Анна уже выехала в Плоцк с довольно многочисленным двором верных своих слуг и добавленных ей верных слуг панов сенаторов. Она не могла пожаловаться теперь ни на отсутствие почтения, ни на маленькую заботу; кланялись ей, прислуживали, но окружали так тесно, так плотно, что даже ловкий Талвощ и хитрая Дося не могли ни свитка, ни приказа принести, не будучи сначала выслеженными.

Обеспечивали большие нужды, но бдительные стражи стояли видимые и незамеченные вокруг.

Пан воевода Арнольф Уханьский выехал навстречу принцессе, ждал её мягкий, улыбчивый епископ Войцех, в замке она нашла приготовленные для приёма комнаты, полные кладовые, но у ворот – стражей и неизвестных слуг, которые вмешивались во всё, чтобы ничего без них не делалось.

В первые минуты неприятное впечатление неволи стёрлось радостью встречи с крайчиной Лаской, подругой сердечной и живой, деятельной, неутомимой на услуги, искренно к принцессе привязанной.

Вместе с ней прибыла сиротка София Ласка, девушка скромная и мягкая, которую Анна сердечно приняла, и хотела, чтобы осталась при ней, видя в ней «большую сироту», как она выражалась, а сама также она была сиротой ещё большей.

Они должны были устраиваться в замке, ко всему присматриваться, а прежде всего Анна нуждалась в том, чтобы излить всё своё сердце перед подругой крайчиной.

Всё, прямо до одного тайного закутка, который был закрыт даже для неё, потому что его приоткрыть стыдилась. Того, что чувствовала к Генриху, своих надежд, возлагаемых на французского королевича, даже крайчине доверить не могла.

Люди подозревать её, догадываться, предчувствовать что-то могли, она признаться не хотела, чтобы не краснеть потом, если бы Богу было угодно затронуть её новым испытанием.

С небольшими изменениями тот же двор, те же люди, что в Варшаве, окружали её в Плоцке, но имела здесь крайчину как щит и защиту от несносной всегда Жалинской и её сына, сиротку Зосю, которой Дося Заглобянка стала подругой и опекуншей. Заботы о повседневном хлебе в Плоцке были не так докучливы.

Ежедневное общество умножилось прибытием епископа челминского, который был постоянным гостем, и также почти каждый день появлялся воевода Уханьский, на вид почтительно, в действительности, для изучения, не совершалось ли тут что-нибудь таинственное.

Через пару дней по прибытии в Плоцк деятельный Талвощ уже рассматривался, познакомился с людьми, некоторых приобрёл, и обращался так свободно, как в Варшаве, а через Досю, потому что ему это было всего милее, уведомлял принцессу, когда доставал информацию.

Хуже всех переселение повлияло на Жалинскую, которая меньше могла навязываться и не так невыносимо ворчать. Крайчина разными способами закрывала ей уста, а от пана Матиаша, навязывающегося на услуги, резко отделывалась.

Избавили принцессу от неприятных минут, хотя заботы всегда ей достаточно оставалось.

Через несколько дней Талвощ принёс ей вечером из города ведомость, что определённо в околице объявился пан Альфонс Гасталди, который мог использовать всякие средства, чтобы вкрасться в замок и достать до принцессы.

Казалось, это не подлежало сомнению, хотя вместе с этой ходящей вестью та, словно переодетый эрцгерцог Эрнест находился при нём, который лично хотел узнать и зарекомендоваться у принцессы, выглядела сказкой.

Дося сразу побежала объявить об этом своей пани, предполагая, что, может, доставит ей этим удовольствие, но пробудила только великий страх.

Принцесса Анна велела тут же позвать Талвоща.

– Что же это за слухи ты привёз из города! – отозвалась она, подходя к нему.

– О Гасталди не слух, – сказал литвин, – но самая верная правда. Не знаю, попадёт ли он сюда, но что по околице увивается – то старая правда, не имеет сомнения.

– Я его видеть не хочу, не нуждаюсь, – прервала Анна грустно. – Предпочла бы предотвратить это, чтобы он не попал ко мне.

Талвощ не умел на это ответить. Приносил, что слышал, но сам не имел способа ни проверить слухи, ни приблизиться к императорскому посланцу. Был он тут человеком новым, а Гасталди, согласно всякому вероятию, должен был, пожалуй, пользоваться своими бывшими связями на дворе.

Принцесса прошла пару раз по комнате хмурая.

– Мой Талвощ, – сказала она наконец, обращаясь к нему, – следите, я прошу, чтобы чужие и незнакомые люди не впихивались в замок. У меня и так достаточно хлопот с панами сенаторами, которые мне не доверяют, подозревают… Не хочу ничего делать тайно, ни с кем видеться, говорить, нет необходимости. Гасталди очень умелый и смелый, за ним нужен глаз да глаз.

С этим Анна вышла. В замке следили настолько, насколько было возможно, чтобы не впускать чужих. Но люди из города входили постоянно, привозили разные вещи, прибывали к замковым урядникам с отчётом незнакомцы, так что уследить было трудно. Принцесса закрылась, неспокойная, в своих комнатах с крайчиной и Зосей. Входила только к епископу и воеводе, ждала Чарнковского, который был чрезмерно деятелен.

Он действительно имел много в голове: должен был удержаться в милости и доверии принцессы, не пренебрегать княгиней Софией и не попасть под подозрение к сенаторам, а кроме того и прежде всего – служить императору, на которого больше всего надеялся.

Во всей стране возмущение и беспокойство не прекращались. Внешне самой сильной была императорская партия и император имел тут издавна преданных себе, а близость границ Польши облегчала ему приготовление к элекции. Через кардинала Коммендони была некоторая поддержка духовенства. Значит, всё, казалось, говорит за него. Но, несмотря на сближение друг с другом, какое с невероятной ловкостью Коммендони умел добиться от Фирлея и Зборовских, старая ссора и антагонизм горели под пеплом. Можно было прогнозировать, что когда Фирлей захватит явно сторону императора, противники пойдут за иным кандидатом.

В тот день, когда Талвощ сообщил принцессе о Гасталди, а она, ожидая Чарнковского, свою заботу даже крайчине доверить не желая, замолчала очень погрустневшая, вечером пришла обычная головная боль, которая часто её тревожила.

Поэтому, попрощавшись раньше, чем обычно, с обеими Софиями, она позвала Досю и пошла с ней в свою спальню на отдых.

Заглобянка несла свечи перед Анной, а то, что в её комнате была как у себя, всё своими руками приводила в порядок, её поразил на столе значительный свиток бумаг, который показала идущей за собой принцессе.

– Ваша милость, – сказала она, – оставьте сегодня в покое всякое чтение и не утомляйте глаза и ум.

– Но что же это может быть? – спросила Анна неспокойно.

– Я не знаю, – ответила Дося, – я думала, что ваша милость сами тут эти бумаги сложили.

– Никаких здесь сегодня не имела, – отпарировала принцесса, приближаясь к столику.

Сверху лежала бумага в полстраницы, неправильно сложенная, ещё хуже запечатанная, которую Анна беспокойно разорвала.

Внутри какой-то рукой, или неумелой, или неохотной было передано только несколько слов, быстро прочитав которые, принцесса огляделась, положила палец на уста, дала знак Доси, чтобы молчала, и быстро спрятала бумаги в стоящий у ложа столик. На её лице рисовалось великое беспокойство.

В молчании начала принцесса раздеваться, не разговаривая даже с Досей, так как боялась, чтобы Жалинская либо её сын из боковой коморы не подслушивали. Заглобянка рада была бы узнать, откуда тут взялись эти таинственные бумаги, но спрашивать не смела.

В эти минуты вошла Жалинская, бросила оком вокруг и подошла к Анне.

– Что это! Так рано в кровать? – спросила она.

– Голова, моя голова снова болит, – тихо и боязливо ответила Анна.

– Как не болеть! – почти издевательски начала старуха, подбочениваясь. – Кто весь день ворчит, визжит, жалуется, как вы, может в итоге выпросить беды. Не нужно так баловать себя.

– Моя Жалинская! – с оправданием ответила Анна. – Можешь ли ты меня в этом упрекать?

– Но потому что, действительно, моя принцессочка, – воскликнула, продолжая дальше, охмистрина, – сами уже не знаете, чего хотите.

– На этот раз, Жалинсу, хочу только отдохнуть, – отозвалась принцесса, – Дося посидит при мне. Доброй ночи.

Удалённая так охмистрина закусила губы.

– Я знаю, что мои услуги теперь уже немилы и непотребны, – продолжала она далее, – ни я, ни Матиаш не имеем милости.

– Ты несправедлива, – слабым голосом начала Анна, – будь уверена, что сердца к тебе не утратила, но… прошу тебя, в эти минуты дай мне отдохнуть… голова очень болит.

Жалинская разгневалась и, бормоча что-то непонятное, быстро выбежала, стуча дверями за собой, что принцесса терпеливо вынесла.

Таким способом освободившись от Жалинской, велев Доси запереть двери, Анна уже в постели начала рассматривать бумаги, которые нашла на столике.

Карточка, прикреплённая к ним, была написана рукой Гасталди, а письма были от императора Максимилиана, который непосредственно с принцессой хотел договориться о браке с ней Эрнеста и наследовании польского трона.

Читая их, её сердце неумолимо билось, глаза зашли слезами, её охватило какое-то странное чувство тревоги, грусть по потерянным надеждам. У неё было невыразимое отвращение к австрийскому претенденту и к этому дому, связи с которым никогда для Ягеллонов полезными не были, приносили с собой всегда проблемы и печали.