Дождь: Рассказы китайских писателей 20 – 30-х годов

— Мы вовсе не хотим возводить на людей напраслину. Но они собираются вводить всякие новшества, а это влечет за собой смуту. Сам я никогда не был близок с такими людьми, но у моего младшего сына есть товарищи вроде этих. На днях они рассказали ему о школе, которую хочет открыть Дин Юй-шэн. Первая нелепость, которую он собирается ввести, — это совместное обучение мальчиков и девочек. Подумать только! Средняя школа, а девочки и мальчики вместе! Вторая нелепость…

— Свободная любовь, не так ли? — не без любопытства выпалил Чжун-фан, расплывшись в улыбке.

— Нет, другое. Они утверждают, что учителя и ученики должны вместе активно участвовать в общественной жизни, интересоваться всем, что происходит за стенами школы. Уму непостижимо! Дело учителя — обучать учеников, а дело учеников — учиться. При чем здесь общество, общественная деятельность, да еще активная? Ведь это же самая настоящая смута, нарушение существующего порядка!

Кипя возмущением, Сюань-бо даже расстегнул жилетку из тонкой шелковой материи, обнажив грудь.

Гао Цзюй в смятении с грустью произнес:

— И когда только вое успокоится в этом мире и люди угомонятся! Взять хоть этого Юй-шэна: когда-то был у меня примерным учеником. Кто бы подумал, что через десять лет станет воду мутить!

— Не надо расстраиваться! — сказал Сюань-бо, которого раздражал унылый голос Цзюя. — Не так-то легко придется этим молокососам. Пусть только попробуют нарушить порядок! Мы окажемся недостойными наших предков, наших древних мудрецов, нашей родной земли, если не станем бороться и позволим детям посещать их школу. На нас лежит огромная ответственность. Ты, старина Чжун, у нас уездный инспектор, тебе подчиняются учебные заведения. Найди какую-нибудь зацепку, придерись к чему-нибудь, и мы без всяких церемоний закроем их школу.

Чжун-фан положил кальян на стол, отпил из стакана немного чаю и ответил:

— Это конечно. Только куда более радикальное средство — «выгрести из-под котла угли, пока еще он не нагрелся».

И Чжун-фан сделал руками жест, словно выгребал угли.

— Как это понять?

— Очень просто. Не дадим им возможности набрать учеников — и все. На днях я слышал от учителей начальной школы, что ученики обращаются к ним за советом, куда дальше идти учиться. Учителя рекомендуют им казенную школу или педагогическое училище, как наиболее подходящее, а школу «Хунъи», открывающуюся в этом семестре, характеризуют как не очень солидное учебное заведение с приезжими преподавателями, молодыми и, пожалуй, не очень надежными. Я, кстати, высказал предположение, что эти молодые люди, видимо, преследуют какие-то корыстные цели. Таким образом, никто не станет им доверять, и к моменту открытия многие парты в новой школе будут пустовать — тем дело и кончится.

Сюань-бо выслушал Чжун-фана и почувствовал некоторое облегчение, у Гао Цзюя тоже отлегло от сердца.

— Если все пойдет так, как ты говоришь, то это просто будет божественной помощью предков, счастьем, ниспосланным Небом. Но, чтобы не вызвать подозрений, следует рассказывать также и о достоинствах новой школы, — добавил Сюань-бо, все еще ощущая в душе беспокойство.

— Ну, разумеется, — закивали головой тощий Гао Цзюй и толстяк Чжун-фан.

Объявления о приеме в школу «Хунъи» были расклеены на всех перекрестках, помещены в нескольких местных газетах и даже напечатаны на одной из полос какой-то видной шанхайской газеты. Однако никто не задерживал внимания на мелких иероглифах; люди отскакивали от объявлений, словно новая школа была проклята дьяволом. Со всех сторон слышалось:

— Ах, эта школа «Хунъи»! У ее руководителей левые замашки. Лучше не иметь с ними дела, держаться подальше!

Люди пограмотнее, разбирающиеся в законах, говорили так:

— Пусть закроются школы хоть во всей Поднебесной, пусть наши дети не знают ни единого иероглифа, все равно мы не рискнем отдать их в эту школу. Какие родители захотят, чтобы их дети стали преступниками?!

Открытие школы само по себе не такое уж важное событие, но на сей раз оно взволновало всех горожан, особенно после того, как Дин Юй-шэн выступил в «Товариществе молодежи». Его речь вызвала сильное беспокойство среди слушателей. Присутствовали на собрании, конечно, только члены «Товарищества». Педагоги старшего поколения находили мало удовольствия в скучных речах. И все же, не в силах отделаться от беспокойства, они жаждали узнать, о чем говорилось на собрании, и иослали туда сына Ван Сюань-бо. Потом отец подробно расспросил его обо всем и передал услышанное коллегам, начав примерно так:

— Знаете ли вы, о чем говорил этот Дин Юй-шэн? Несколько человек сразу же откликнулись:

— О свободной любви? Или свержении капитализма? Скорее всего, делился своим опытом смутьяна.

— Нет. Темой его выступления было «преобразование общества» — обычные слова, которыми щеголяют все: и лекторы, и газетные писаки. Но за словами этими кроется нечто очень опасное. Вспомните хотя бы пример из далекого прошлого, как Сян Чжуан, исполняя танец с мечом, намеревался убить Пэй Гуна.[80] Вот что проповедовал Дин Юй-шэн: «В любом организме имеются элементы старого, от которых следует его очистить. Если в кровеносных сосудах много дурной крови, от нее нужно избавиться. Нынешнее общество похоже на старый организм, поэтому мы должны его обновить. Пусть по артериям общества течет свежая кровь».

Все, словно по команде, вздрогнули. Разве не содержится в рассуждениях о «старом» прямой намек на них, учителей старшего поколения?! Как он смеет во всеуслышание их поносить!

— И еще он сказал, — взволнованным голосом продолжал Сюань-бо, будто подхлестываемый слушателями, — «разглагольствовать о преобразовании общества — все равно что, лежа в постели, мечтать о поимке тигра. Истинное преобразование общества следует начать с мелочей и осуществлять его постепенно, шаг за шагом. Короче говоря, работу следует начать с городских стен и рвов!»

Слышали? Мы-то и есть старье, и это старье, то есть нас, они собираются выбросить! Нельзя допустить, чтобы они открыли школу, иначе они упрочат свое положение и при первом же удобном случае избавятся от нас.

«Все ясно, он наш заклятый враг!» Эта мысль глубоко запала в сердце каждого. Пошли нескончаемые пересуды, и «Товариществу» сильно досталось за то, что оно так опрометчиво пригласило этого субъекта на собрание.

Иные высказывали свои домыслы в такой форме:

— Вы только подумайте, как называется эта организация: «Товарищество молодежи»! Члены ее, безусловно, преследуют какие-то свои цели.

Учительская братия была вне себя от возмущения, беспокойство все росло, тучи сгущались, словно на грозовом небе. За два дня до митинга, организованного в поддержку кампании за просвещение народа, Ван Сюань-бо дал нахлобучку секретарю отдела просвещения:

— Как ты допустил, чтобы Дин Юй-шэн подписался под воззванием? Теперь он требует слова! Это невероятно!

— Да ведь вы сами говорили, что каждый может поставить свою подпись, а потом выступить. Дин Юй-шэн выразил желание сказать несколько слов. Как я мог ему отказать? — оправдывался секретарь.

— Неужели ничего нельзя было придумать? Да знаешь ли ты, кто он? Представляешь, что такое стадион? Сколько там завтра соберется народу? Митинг в поддержку народного просвещения превратится в трибуну для пропаганды сумасбродных идей этого Дип Юй-шэна!

Секретарь покраснел от стыда.

— Делай, что хочешь, но он не должен выступать!

Такое задание поставило секретаря в тупик. Что он теперь скажет Дин Юй-шэну? И потом, он просто не рискнет пойти к нему.

— Ну хорошо, соедини меня по телефону с Фан Чжи-лао, я потолкую с ним.

Сюань-бо и сам понимал, что Дин Юй-шэну не запретишь выступать, и потому отдал секретарю другое распоряжение. У секретаря словно гора с плеч свалилась, и он быстро направился к телефону. В результате переговоров Фан Чжи-лао согласился обратиться к начальнику полицейского управления с просьбой выслать на стадион усиленный наряд полиции для охраны порядка и того, кто вздумает смущать народ, арестовать по первому же знаку заведующего отделом просвещения.

В день открытия митинга стояла пасмурная погода, дул ветер — чувствовалось приближение осени. На ивах У ворот стадиона почти не осталось зеленых листьев, и Деревья печально шумели на ветру, наводя уныние. Народу собралось немало — отдел просвещения заблаговременно развесил огромные афиши, да и в местной газете было помещено соответствующее объявление. Впечатляющее зрелище являли собой ученики начальной школы, которые колоннами шли по улице с исписанными иероглифами бумажными флажками. Они вошли на стадион, и вслед за ними повалил народ. Но еще большее впечатление, чем ученики, производил сам стадион. Все радовались возможности полазить по турникам, походить по бумам, покачаться на качелях, хлопали в ладоши, шутили, смеялись.

Но вот появились вооруженные полицейские, человек семьдесят. Сообщая им приказ начальства, старший полицейский наставлял: «Будьте начеку. Вас послал сам господин Фан, член провинциального правительства». Блюстители порядка разделились на две группы: одни заняли посты на вахте, другие прохаживались взад и вперед.

Народ все прибывал. Над стадионом стоял сплошной гул голосов. Но вот на помост взошел член комитета и жестом руки возвестил о начале митинга. Под ивами собрались приверженцы Сюань-бо и Чжун-фана; заложив руки за спину, они приподнимались на цыпочки, чтобы лучше видеть трибуну.

— Господа, вы уже здесь?

Появление высокого мужчины в белой одежде привело Сюань-бо и его друзей в замешательство. Но в следующее мгновение Сюань-бо с улыбкой заговорил:

— А, учитель Юй-шэн? Сегодня мы удостоимся чести услышать ваше выступление.

— Я долго жил вдали от родных мест, и мне редко удавалось беседовать с земляками. Сегодня наконец представился случай сказать им несколько слов.

Юй-шэн полез в карман за носовым платком, чтобы пригладить им растрепанные ветром волосы. Однако Чжун-фан, проследив за движением его руки, с опаской отшатнулся.

Сюань-бо же приличия ради сказал:

— Да, сегодня весьма удобный случай.

Стоявшие поодаль не могли слышать Юй-шэна, они лишь следили за его жестикуляцией. Сюань-бо с компанией слушали внимательно, но подойти к помосту не решались.

— О чем он толкует? — спросил Чжун-фан у одного из коллег.

— Может быть, пора обратиться к полиции? — сказал член отдела просвещения, вопросительно взглянув на Сюань-бо.

Тот помедлил, пытаясь разобраться в словах Юй-шэ-на, затем, покачав головой, возразил:

— Не стоит, не стоит. Он говорит что-то о любви к родине.

— Ах, о любви к родине! — Чжун-фан погладил рукой живот, видимо, выражая этим свое удовлетворение.

Снова наступила жара. Во дворе на ясене, словно соревнуясь между собой, стрекотали цикады. Юй-шэн машинально листал страницы регистрационного журнала, где по-прежнему было записано всего восемь имен.

Но он не отчаивался: «Это не поражение. Можно еще многое сделать! Пусть пока восемь. Будем их как следует учить! Вот если ничему не научим, тогда можно будет признать поражение».