Любовница Витгенштейна

Оно не заканчивалось, это безумие.

Гуляя под дождем, я забрела не дальше того места, откуда был виден прикрепленный к трубам унитаз на втором этаже дома, где я случайно опрокинула керосиновую лампу.

Пусть даже у него сейчас нет второго этажа.

Хотя о чем я действительно вспоминаю сейчас в связи с переломом лодыжки, так это о том, как ловко я научилась управляться с креслом-каталкой, когда обнаружила его.

Даже носилась с одного конца первого этажа на другой, когда было настроение.

От буддистских и индуистских реликвий к византийскому искусству или — вжих! — к иконам Андрея Рублева.

Но это, в свою очередь, заставляет меня задуматься: если сегодня у меня болит сразу в двух местах, что несомненно, то может ли это значить, что на самом деле у меня болит в четырех местах?

Вот только теперь я совершенно забыла, какие еще два места я могла иметь в виду, к сожалению.

Кстати, Андрей Рублев был учеником Феофана Грека. Более того, он был кем-то вроде русского Джотто.

Ну, возможно, не совсем Джотто. Тем не менее он был первым великим русским художником, вот что, наверное, имеется в виду.

А про Геродота почти всегда говорят, что он был первым, кто записывал подлинную историю, между прочим.

Пусть даже я не особенно рада стать ее частью.

Вообще-то мне очень жаль, что я это сказала.

Опять же это как раз такие мысли, от каких особенно желают избавиться вместе с остальным багажом, естественно.

Ох, ну ладно. По крайней мере, можно порадоваться тому, что в последнее время они приходят довольно редко.

Я когда-нибудь упоминала, что Тёрнер однажды велел привязать себя к мачте, чтобы позже нарисовать шторм?

Что вечно напоминает мне, конечно же, о той сцене, в которой Одиссей просил сделать с ним то же самое, чтобы послушать пение сирен, но при этом не сдвинуться с места.

О боже, ну вот.

Сколько я тут сижу, а только сейчас припомнила самую важную вещь, которую хотела сказать о подвале, когда начала говорить о нем.

Человек, написавший ту книгу о бейсболе, все-таки не допустил смешной ошибки в ее названии, как оказалось.

Честное слово, в подвале есть коробка, а в ней ничего, кроме травы, которая ненастоящая.

Клянусь, я до этого вообще ничего слышала об искусственной траве. Так что, без сомнения, я и представить не могла бы, что это вообще такое, не будь на коробке этикетки.

Опять же, если бы на коробке не было этикетки, я, несомненно, обратила бы внимание на то, как сильно ее содержимое похоже на траву.

Такие вещи осознаёшь не сразу.

Пусть даже теперь, когда я об этом знаю, это осознание навевает на меня грусть.

Трава, которой просто предполагалось быть травой, вот и все.

Ну, или, вполне вероятно, та книга была грустной по этой же самой причине, чего я совершенно не понимала до настоящего момента, конечно.

Более того, вполне возможно даже, что те люди, которых звали Кэмпи и Стэн Узуал, тоже бы не особенно обрадовались, если бы услышали, что им больше не придется играть на настоящей траве.

Хотя, разумеется, даже у тех, кто играет в бейсбол, есть более веские причины для беспокойства, или так хотелось бы думать.

Определенно, что такая причина была у того человека, в честь которого назвали болезнь.

Кстати, инструментом, на котором играл Людвиг Витгенштейн, был кларнет.

Который он, по странной причине, носил в старом чулке, а не в чехле.

Так что всякий, кто встречал его на улице, мог подумать: вот идет человек со старым чулком.

Не имея ни малейшего понятия о том, что из него можно было извлечь Моцарта.

Более того, А. Э. Хаусман, несомненно, тоже решил, что это всего лишь человек с чулком, в тот день, когда у Витгенштейна случился понос и он попросил разрешения воспользоваться туалетом, а А. Э. Хаусман отказал ему.

Честное слово, однажды Витгенштейну особенно срочно понадобилось в туалет возле какого-то дома в Кембридже, оказавшегося домом Хаусмана, но Хаусман не впустил его.

Вообще, чаще всего из чулка извлекался, видимо, Франц Шуберт, любимый композитор Витгенштейна.

Пусть даже я понятия не имею, почему это напомнило мне о том, что друзья Брамса часто смущались, когда проститутки здоровались с ним на улицах.

Или, прости господи, о том, что Гогена однажды арестовали за то, что он мочился на публике.

Или что Авраам Линкольн и Уолт Уитмен часто кивали друг другу в знак приветствия, встречаясь на улицах Вашингтона во время Гражданской войны.

Вероятно, этот последний факт, по крайней мере, делает не столь невероятной мысль о том, что люди вроде Спинозы и Эль Греко делали то же самое.

Пусть даже и не в Вашингтоне, округ Колумбия.

Вообще-то Клара Шуман однажды побывала дома у Витгенштейна в Вене с Брамсом, если я об этом еще не писала.

И это, быть может, стало еще одной причиной, по которой Брамсу хотелось, чтобы дети ушли.

К сожалению, у Шуберта, в свою очередь, тоже был сифилис. Из-за чего он и не закончил свою «Незаконченную симфонию», поскольку умер в тридцать один год.

А Генделя, думаю, можно занести в список тех, кто ослеп.

Но кто же такая Карен Силквуд, которой, вдруг чувствую я сейчас, мне бы тоже хотелось рассказать, что нынче уже можно встать на колени и напиться воды из Дуная, Потомака или Аллегейни?

И почему я лишь секунду назад догадалась, что, когда родился Шостакович, Ленинград еще назывался Санкт-Петербургом?

Я только что обмотала голову полотенцем.

Сходив за зеленью для салата, вот почему.

Между тем чем больше я думаю об этом, тем больше сожалею о сказанном.

Я имею в виду, о Микеланджело, не о Геродоте.

Уверена, мне было бы очень приятно пожать Микеланджело руку, и не важно, что бы об этом подумали папа или Луи Пастер.

Более того, я бы даже была рада увидеть руку, отсекавшую от мрамора лишний материал так, как это удавалось только Микеланджело.

Вообще-то я бы также с удовольствием сказала Микеланджело, как мне понравилось его предложение, которое я однажды подчеркнула.

Наверное, я не упоминала, что однажды подчеркнула предложение, написанное Микеланджело.

Однажды я подчеркнула предложение, написанное Микеланджело.

Это было предложение, написанное Микеланджело в письме, когда ему было уже семьдесят пять лет.

Можешь думать, что я сумасшедший старик, — писал Микеланджело, — но нет лучшего способа сохранить здравый ум и перестать беспокоиться, чем сумасшествие.

Честное слово, Микеланджело так и написал.

В сущности, я практически уверена, что Микеланджело бы мне понравился.

Я до сих пор ощущаю печатную машинку. И слышу клавиши.

Хм. Кажется, я что-то упустила в тот самый момент.

А, очевидно, я лишь собиралась написать, что я закрыла глаза.

Есть объяснение, почему я решила это сделать.

Это объяснение заключается в том, что я, похоже, сильнее расстроилась из-за коробки с ненастоящей травой, чем мне сначала казалось.

Под этим, я, видимо, имею в виду, что, если ненастоящая трава все же была настоящей, а это несомненно, тогда в чем разница между тем, как ненастоящая трава является настоящей, и тем, как настоящая трава является настоящей?

Если на то пошло, в каком городе все-таки родился Дмитрий Шостакович?

Немало вещей такого рода могут иногда почти начать меня беспокоить, по правде говоря.

Даже если, с другой стороны, не осталось, похоже, никаких свидетельств о том, какое имя Витгенштейн выбрал для своей чайки.

Ну, причина, по какой я снова об этом говорю, заключается в том, что именно из-за той чайки я, оказывается, и пришла на тот пляж.

Высоко-высоко на фоне облаков, не больше пятнышка, но потом резко спикировавшей к морю.

Вот только та чайка уж точно была вовсе не настоящей чайкой, а лишь пеплом.

Я хоть раз упоминала, что искала в Савоне, штат Нью-Йорк? Или в Кембридже, штат Массачусетс?

И что во Флоренции я не сразу вошла в галерею Уффици, а какое-то время жила в отеле, названном в честь Фра Филиппо Липпи?

И, кстати, то, что я пишу своей палкой, вовсе не всегда послания.

Однажды я написала по-гречески «Елена Троянская».

Ну, во всяком случае, буквами, похожими на греческие, хотя я их придумала сама.

Даже если «Елена Троянская» было бы лишь вымышленным именем на настоящем греческом, если подумать, ведь вряд ли в то время ее звали именно так.

Я решил спрятаться среди женщин, чтобы мне не пришлось сражаться за Елену Троянскую. Вряд ли кто-нибудь вообразит подобный ход мыслей Ахилла, например.

Или: я решил притвориться сумасшедшим и засеял поля солью, чтобы не сражаться за Елену Троянскую. Вряд ли кто-нибудь вообразит, что Одиссей думал нечто подобное.

Более того, несомненно, все так привыкли звать ее Спартанской, что все равно не стали бы что-то там менять.

Даже приплыв к берегам Трои на тысяче ста восьмидесяти шести кораблях.

То есть именно на таком количестве кораблей, по словам Гомера, ахейцы прибыли к берегам Трои.

Даже если сам ты почти на сто процентов уверен в том, что греки никак не могли приплыть на тысяче ста восьмидесяти шести кораблях.

Несомненно, у греков было всего лишь двадцать или тридцать кораблей.

Ну, поскольку, как я, кажется, уже упоминала, Троя была, в сущности, практически как заурядный городской квартал, высотой всего в несколько этажей.

Вне зависимости от того, насколько невероятным может показаться то, что юноши умирали там на войне давным-давно, а затем снова умирали в том же самом месте три тысячи лет спустя.

Хотя в чем приходится сомневаться еще сильнее, так это, конечно же, в том, что Елена была главной причиной той войны.

Всего лишь одна спартанка, как однажды назвал ее Уолт Уитмен.

Пусть даже Еврипид в «Спартанках» позволяет всем злиться на Елену.

В «Одиссее», где она блистает лучезарным величием, нет и намека ни на что подобное.

И даже в «Илиаде», когда война еще идет, о ней в общем-то говорится уважительным тоном.

Так что, без сомнения, лишь позднее люди решили, что виновата была Елена.

Ну, Еврипид, разумеется, выступил со своим мнением намного позже Гомера.

Не помню, насколько позже, но намного.

Собственно говоря, настолько позже, что прошло вдвое больше времени, чем с момента встречи дедушки Бертрана Рассела и Джорджа Вашингтона.

И конечно, каких-то вещей спустя столько лет уже не отследишь.

Так что, когда Еврипиду пришло в голову написать пьесу о войне, ему, естественно, пришлось придумать для нее интересную причину.

Ведь он не знал, что в действительности все началось со споров о том, кто должен кому платить пошлину за пользование проливом, как я уже упоминала.

Хотя, с другой стороны, вполне возможно, что Еврипид попросту солгал.

Вполне возможно, Еврипид знал истинную причину войны, но решил, что для пьесы Елена будет интереснее.

Разумеется, писатели время от времени делают нечто подобное, как можно себе представить.

Так что если как следует разобраться, то столь же вероятно и то, что Гомер тоже просто солгал.

Очень даже может быть, что Гомер знал истинное количество кораблей, но решил, что в поэме будет куда интереснее смотреться число «тысяча сто восемьдесят шесть».

Ну, это определенно так, уже хотя бы потому, что я помню это число.