Любовница Витгенштейна

Хотя, если взглянуть с еще одной стороны, то все это действительно могло начаться весной, когда я стирала свои трусы за день до того, как я подумала о подвале.

В любом случае, как правило, мудрее всего перечислить все возможности, если речь идет о травме.

Между тем путь к подвалу лежит через песчаную насыпь позади дома, и я не помню, упоминала я о ней или нет.

Причина, по которой я упоминаю об этом сейчас, состоит в том, что я наверняка прохожу мимо той части дома, возвращаясь с ручья, что, несомненно, и навело меня на мысль о подвале.

Даже хотя я множество раз оказывалась напротив той самой части дома, совершенно не думая о том, чтобы спуститься в подвал.

Так что, честно говоря, я не очень представляю себе, почему я вчера туда спустилась, если разобраться как следует.

Что я сделала, попав туда, так это осмотрела восемь или девять коробок книг.

Однако то, что мы делаем, оказавшись где-то, часто имеет очень мало общего с тем, зачем мы туда пришли.

Так что, возможно, у меня не было никакой причины спускаться вчера в подвал.

Хотя уверена, я упоминала восемь или девять коробок книг.

Эти восемь или девять коробок книг не раз озадачивали меня тем, что находились в подвале, а не в доме, тем более что здесь наверху для них предостаточно места.

Более того, многие полки здесь наверху наполовину пустые.

Хотя, разумеется, когда я говорю, что они наполовину пустые, мне вообще-то следовало бы сказать, что они наполовину заполнены, так как, судя по всему, они были совершенно пусты, пока кто-то наполовину их не заполнил.

С другой стороны, не исключено, что когда-то они были совсем заполнены, а затем опустели наполовину, когда кто-то отнес половину книг в подвал.

Я нахожу второй вариант менее вероятным, чем первый, хотя им нельзя совсем пренебречь.

В любом случае, нынешнее состояние полок даже объясняет, почему так много книг в доме сильно испорчены.

Например, биография Руперта Брука. Или стихи то ли Анны Ахматовой, то ли Марины Цветаевой.

Возможно, если бы на полках было больше книг и многим бы не пришлось стоять в наклон, морскому воздуху было бы сложнее испортить столько книг, сколько он испортил.

Однако человек, оставивший прочие книги в подвале, об этом, похоже, не подумал.

Впрочем, возможно, нашлась не менее важная причина, по которой те прочие книги были оставлены там.

Более того, не исключено, что именно мое любопытство насчет этой самой причины вынудило меня вчера спуститься в подвал и осмотреть восемь или девять коробок.

Даже если на самом деле я не осмотрела восемь или девять коробок книг.

Я осмотрела одну из восьми или девяти коробок.

Хотя вообще-то я понятия не имею, почему я продолжаю говорить о восьми или девяти коробках.

В подвале одиннадцать коробок с книгами.

Разумеется, такого рода ошибку в оценке можно допустить во многих подобных ситуациях.

И она затем остается в голове на некоторое время, даже когда человек уже знает о ней.

Ну, как я только что продемонстрировала.

Между прочим, все книги в подвале имеют свой особый запах сырости.

Я понятия не имею, как можно это описать, но это запах сырости, свойственный именно книгам.

Во всяком случае, это касается тех книг в одной коробке, которую я открывала раньше — той же самой, что я снова открыла вчера.

Вероятно, я не упоминала, что открывала одну из картонных коробок раньше.

Однако вряд ли кто-то стал бы говорить, что в одиннадцати картонных коробках в подвале дома на пляже находятся книги, если бы не выяснил этого, открыв по крайней мере одну из них.

На самом деле, несомненно, нужно было открыть все одиннадцать коробок, прежде чем говорить о них подобным образом.

Следовательно, я все еще исхожу из крайне ограниченных данных.

Хотя, честно говоря, весь этот вопрос никогда не интересовал меня особенно сильно.

На самом деле перемещение ржавой газонокосилки с целью открытия хотя бы даже и той же самой одной коробки могло быть всего-навсего способом скоротать вчера время.

Как только я оказалась в подвале без всякой причины для того, чтобы оказаться там, как я уже отмечала.

Будь я в ином расположении духа, я могла бы все-таки переместить бейсбольные мячи.

И в этом случае очень вероятно опять же, что мое плечо не болело бы так, как оно болит сейчас.

На этот раз, однако, я даже полистала книги, чего не сделала в первый раз, когда открыла ту же коробку.

Ну, в тот раз я вообще не двигала газонокосилку, так что было трудно пролистать книги, даже если бы я захотела это сделать.

Однако все, что мне хотелось сделать в тот раз, это узнать содержимое коробки.

Вчера я вынула книги из коробки.

За исключением одной, все они были на иностранных языках.

Большинство — на немецком языке, хотя и не все.

Единственная книга не на немецком или каком-либо другом иностранном языке была переводом «Троянок» Еврипида с греческого на английский.

Гилберта Мюррея.

Я думаю, что переводчика звали Гилберт Мюррей.

На самом деле сейчас я не уверена, что проверяла.

Однако можно обнаружить, что многие греческие пьесы переводил Гилберт Мюррей.

Более того, кажется, я даже однажды уже обсуждала эту тему.

Впрочем, возможно, все-таки удивительно, что я не уделила больше внимания переводу, ведь это была единственная из той коробки книга, в которой я смогла прочесть хоть что-то.

Хотя вообще-то я также умею читать по-испански.

Или, пожалуй, мне следовало бы сказать, что я когда-то умела читать по-испански, но не пробовала делать это уже много лет.

И, честно говоря, даже когда я делала это, я читала по-испански не особенно хорошо.

Две книги из коробки были на испанском.

Одна из них была переводом «Пути всякой плоти».

Вообще-то, если подумать, мне было не так-то просто ее узнать.

В сущности, оттого, что в названии использовалось слово carne, и я поначалу думала о carne в значении мяса.

Конечно, название «Путь всякого мяса» не показалось мне подходящим для книги.

Трудность, однако, сохранялась лишь до тех пор, пока я не заметила, что книгу написал Сэмюэл Батлер.

Естественно, было очень сомнительно, что известный тебе автор, уже написавший книгу под названием «Путь всякой плоти», мог также написать книгу под названием «Путь всякого мяса».

Или же предположить высокую вероятность обратного утверждения.

Тем не менее должна признать, что путаница имела место быть, пусть и недолго.

Другая книга на испанском языке не являлась переводом, а была написана на этом языке. Ею оказался томик стихов Хуаны Инес де ла Крус.

Ну, Хуана Инес де ла Крус — это еще один человек, которого я, кажется, упоминала ранее.

Причина, по которой мне так кажется, состоит в том, что Хуана Инес де ла Крус была мексиканкой, а я совершенно определенно уже писала о том, что когда-то жила в Мексике.

Живя в Мексике, немудрено познакомиться с именами некоторых мексиканских поэтов, даже если не очень хорошо читаешь на том языке, на котором они писали.

Вообще-то если плохо читаешь на каком-либо языке, то, как правило, стихи на этом языке читаешь еще хуже.

Хотя однажды я вроде бы постаралась прочесть некоторые стихи Марко Антонио Монтеса де Оки, пусть даже главная причина, по которой я это сделала, была, возможно, связана только с тем, как мне понравилось его имя.

Безусловно, оно запоминается своей звучностью, когда произносишь его вслух.

Марко Антонио Монтес де Ока.

Гусиные горы — вот что, как это ни удивительно, означает его вторая половина.

Хотя имя Хуана Инес де ла Крус, конечно, тоже звучное.

Сор Хуана Инес де ла Крус. Сестра Иоанна Инес Крестная — так оно переводится, разумеется.

Сестринская часть, конечно, также делает ее монахиней. Пусть даже я не думала о какой-либо другой связи вплоть до настоящего момента.

Я имею в виду связь между сестрой Иоанной Инес Крестной и св. Иоанном Крестным.

Ну, не исключено, что связь есть. Впрочем, возможно, самых разных людей, имевших какое-либо отношение к католической церкви, называли Крус, и то, что я вдруг подумала о двух из них, — всего лишь совпадение.

Несомненно, если бы меня больше интересовали такие вопросы, я бы думала о многих из них.

Если на то пошло, я понятия не имею, что из сказанного мной вновь напомнило мне об Артемизии Джентилески.

Даже если, как я уже говорила несколько страниц назад, я была удивлена, что смогла написать столько страниц, не подумав о ней намного раньше.

Ну, пожалуй, Артемизия была как раз таким человеком, ради встречи с которым с радостью удавилась бы почти любая женщина-художница, верящая в жизнь после смерти.

Даже если никто никогда не учил ее читать или писать.

Или, возможно, самих картин было достаточно для Артемизии?

Что за нелепый вопрос я задала.

Тем не менее это, возможно, показывает, какие чувства вызывает Артемизия Джентилески.

Артемизия Кисти.

Хотя я, хоть убейте, теперь даже не знаю, почему я вдруг вспомнила, что Галилей был еще одним человеком, который ослеп.

В случае Галилея это могло объясняться тем, что он слишком часто смотрел на солнце в свои телескопы, ну или так говорили.

Но каким образом это, боже правый, в свою очередь напомнило мне о том потрескавшемся старом стеклянном овале, который я называла палитрой, столько лет назад в Сохо, и который прежде был столешницей кофейного столика моей тети Эстер?

Или что даже некую болезнь назвали в честь одного из тех бейсболистов?

Конечно, можно было бы почти все отдать за то, чтобы понять, каким образом мозгу иногда удается вот так перескакивать с одного на другое.

Кстати, Эстер была родственницей со стороны отца.

Я только что заварила немного чая сушонг.

Прежде чем вернуться к пишущей машинке, я поднялась наверх и на мгновение достала фотографию в рамке из ящика стола рядом со своей кроватью.

Однако я не поставила ее обратно на стол.

Книги Марко Антонио Монтеса де Оки в коробке тоже не было, если я не прояснила это раньше.

С другой стороны, там было по меньшей мере семь книг Мартина Хайдеггера.

У меня, разумеется, нет возможности указать их названия, если только я не вернусь в подвал и не перепишу их немецкие заглавия, но это занятие, конечно, представляется мне бесполезным.

Когда я говорю, что оно представляется мне бесполезным, я, само собой, имею в виду, что я все равно не пойму ни одного слова по-немецки.

Однако одно слово, Dasein, определенно привлекло мое внимание, поскольку оно, казалось, появлялось практически на каждой странице, которую я открывала.

С другой стороны, сам Мартин Хайдеггер остается тем, о ком я знаю не больше, чем я знаю о Хуане Инес де ла Крус.

За исключением того, разумеется, что теперь мне известно, что он, несомненно, был небезразличен к слову Dasein.

Впрочем, как я уже, кажется, говорила, в книгах часто натыкаешься на такое имя, как Мартин Хайдеггер, даже если вряд ли склонен читать какие- либо книги самого Мартина Хайдеггера.

По крайней мере, это справедливо, если человек вообще когда-нибудь читает, что, как я уже тоже говорила, я перестала делать.

Я даже не могу вспомнить последнюю прочитанную книгу, даже если иногда мне кажется, что это была биография Брамса.