Любовница Витгенштейна

Если только, конечно, пекарь сам не был кем-то, кто что-то понимал в искусстве.

Или, во всяком случае, понимал достаточно, чтобы обратиться за советом к кому-то, кто все еще занимался живописью.

Скажи мне, Фабрициус, что мне делать с твоим учеником, который продолжает покупать выпечку для своих одиннадцати детей? Как долго мне ждать, пока какая-нибудь из этих картин вырастет в цене?

К сожалению, нет никаких свидетельств об ответе Карела Фабрициуса.

Как вообще-то нет таковых и насчет связей между Рембрандтом и Спинозой, что я, кстати, не собиралась оставлять без упоминания.

Даже если между Рембрандтом и Спинозой не было никаких связей.

Единственная связь между Рембрандтом и Спинозой заключалась в том, что оба они были связаны с Амстердамом.

Хотя, с другой стороны, Рембрандт, возможно, написал портрет Спинозы.

В любом случае, люди часто делали так называемое обоснованное предположение о том, что он написал такой портрет.

Естественно, большинство моделей на портретах Рембрандта неизвестны.

Таким образом, все, что эти люди делали, так это предполагали, что одним из них вполне мог оказаться Спиноза.

В конце концов, это еще один из тех вопросов в истории искусства, который навсегда останется без ответа.

С другой стороны, можно, пожалуй, с уверенностью предположить, что Рембрандт и Спиноза наверняка хотя бы проходили мимо друг друга на улице, время от времени.

Или даже довольно часто сталкивались друг с другом, пускай всего лишь в какой-нибудь лавке.

И, конечно же, через некоторое время они бы обменялись любезностями.

Доброе утро, Рембрандт. Доброе утро и вам, Спиноза.

Мне было очень жаль слышать о вашем банкротстве, Рембрандт. Мне было очень жаль слышать о вашем отлучении, Спиноза.

Хорошего вам дня, Рембрандт. И вам того же, Спиноза.

Кстати, все это было бы сказано на голландском языке.

Я упоминаю об этом просто потому, что, как известно, Рембрандт не говорил ни на каком другом языке, кроме голландского.

Даже хотя Спиноза, возможно, предпочитал латынь. Или еврейский.

Если подумать, то Виллем де Кунинг, возможно, тоже говорил в тот день с моим котом на голландском.

Хотя вообще-то что я сейчас вспомнила о моем коте, так это то, что он забирался и на другие колени, а не только к де Кунингу.

Более того, однажды он забрался на колени Уильяма Гэддиса в тот раз, когда Люсьен привел Уильяма Гэддиса в мой лофт.

По-моему, был случай, когда Люсьен привел Уильяма Гэддиса в мой лофт.

Так или иначе, я почти уверена, что однажды он привел кого-то, кто напомнил мне о Таддео Гадди.

Таддео Гадди едва ли является такой личностью, о которой часто думаешь, ведь он был относительно малоизвестным живописцем.

О Кареле Фабрициусе, например, думаешь гораздо чаще, чем о Таддео Гадди.

Даже хотя и о том и о другом задумываешься редко.

Не считая, пожалуй, такого момента, когда слегка портишь картину первого из них в Национальной галерее.

Которая, кстати, была делфтским пейзажем.

Ну, конечно, слава сама по себе в любом случае относительна.

Художник по имени Торриджано когда-то был гораздо более знаменитым, чем многие другие художники, по той простой причине, что сломал нос самому Микеланджело.

Ну, или спросите Вермеера.

И, честно говоря, Уильям Гэддис был не так чтобы чрезвычайно знаменит, хотя и написал роман под названием «Признания», о котором хорошо отзывалась масса людей.

Несомненно, я бы сама о нем говорила хорошо, если бы прочла, ведь это роман о человеке, который носил будильник на шее.

Хотя что я сейчас пытаюсь вспомнить, так это спрашивала ли я Уильяма Гэддиса о том, известно ли ему о художнике по имени Таддео Гадди.

Как я предположила, естественно, многие люди никогда не слышали о нем.

Впрочем, если бы человека звали Уильямом Гэддисом, он бы, несомненно, прожил жизнь, осознавая это.

На самом деле люди, наверное, годами доводили Уильяма Гэддиса до умопомрачения, спрашивая его, знает ли он о художнике по имени Таддео Гадди.

Возможно, я была достаточно благоразумна, чтобы не спросить его об этом.

Более того, я надеюсь, что не спросила его даже, известно ли ему, что Таддео Гадди был учеником Джотто.

Ну, разумеется, я бы не спросила его, ведь я даже не подозревала, что помнила об этом, пока не начала печатать это предложение.

И, в любом случае, возможно, что кот все-таки не залезал на колени к Уильяму Гэддису.

Чем больше я об этом думаю, тем больше, как мне кажется, вспоминаю, что Рембрандт редко оказывался рядом с незнакомцами.

Пусть даже он и Уильям Гэддис временами, конечно, оставались равноудаленными друг от друга.

Ну, как и всякий другой кот и всякий другой человек.

Или даже как кот, которого я видела в Колизее, и каждая из тех банок с кормом, которые я там расставила, тоже.

Даже если банок там было практически столько же, сколько римлян смотрело на казни христиан.

Кстати говоря, каждый христианин и каждый лев всегда оставались бы равноудаленными друг от друга.

За исключением тех случаев, когда львы съедали христиан, естественно.

Хотя теперь я могу придумать еще одно исключение из этого правила.

Я сама и тот кот, что сейчас скребет за моим разбитым окном, могут, как правило, также считаться равноудаленными друг от друга.

За исключением случаев, когда липкая лента перестает шуршать, ведь в этот момент кот исчезает.

И, разумеется, невозможно быть равноудаленным от чего-то, что не существует, точно так же как и то, что не существует, не может быть равноудаленным от того, что, как предполагается, должно быть равноудалено от него.

Или это понятно любому ослу?

Между прочим, легче считать, что не существует кота, чем Винсента.

И вместе с тем мне почему-то очень приятно вспоминать об этом касательно Таддео Гадди и Джотто.

Да, и это также создает интересную связь между Чимабуэ, и Джотто, и Таддео Гадди.

Вроде той связи между Перуджино, Рафаэлем и Джулио Романо.

Даже если я, возможно, не упоминала, что Рафаэль был учеником Перуджино. Или, если уж на то пошло, что Перуджино, в свою очередь, был учеником Пьеро, который не прятался под столами, что создает еще более далеко идущие связи.

Более того, я сейчас неожиданно нашла ответ на вопрос, чьим потомком был Виллем де Кунинг.

Виллем де Кунинг не был ни чьим потомком. Им был учитель Виллема де Кунинга.

О, боже мой. Или мне следует перестать тратить силы на исправление подобной чепухи и просто позволить языку выражаться тем образом, на котором он настаивает?

На самом деле еще до того, как я написала, что Виллем де Кунинг не был ни чьим потомком, чего я, очевидно, не имела в виду, мне снова пришла в голову мысль о «Троянцах».

Что бы я написала о «Троянцах», если бы нашла время упомянуть о них, так это то, что в опере никто никогда не обращает внимания на слова Кассандры, равно как и в пьесах.

Вот только если никто никогда не обращает внимания на слова Кассандры, то как вообще кто-либо может знать, что никто не обращает внимания на ее слова?

Теперь мне кажется, что здесь я тоже выразилась неудачно.

Впрочем, некоторые вещи иногда почти невозможно выразить.

Однажды, когда я училась в седьмом классе, учитель рассказал нам о парадоксе Архимеда про Ахиллеса и черепаху.

Парадокс заключался в том, что если Ахиллес пытается догнать черепаху, но черепаха на старте имеет преимущество, то Ахиллес не может ее догнать.

Это связано с тем, что к тому времени, когда Ахиллес наверстывает расстояние, разделявшее их в момент старта, черепаха, естественно, проходит еще некоторое расстояние. И хотя каждое новое расстояние, которое проходит черепаха, становится все меньше и меньше, Ахиллес всегда будет отставать на это новое расстояние.

Так вот, я знала, знала, что Ахиллес наверняка сможет догнать эту черепаху.

Однако, как демонстрировал на доске учитель, даже когда Ахиллес оказывается всего лишь в крошечном отрезке позади, а черепаха может пройти лишь крошечную часть этого отрезка, между ними все равно всегда остается еще множество других отрезков.

В итоге это едва не заставило меня расплакаться.

Поэтому теперь я знаю, что никто никогда не обращает внимания на слова Кассандры в опере, но я также знаю, знаю, что мне известно это именно благодаря тому, что я обратила внимание.

Философия — не мое ремесло.

И вообще, данный парадокс сформулировал не Архимед, а Зенон.

Архимед был убит солдатами во время войны в Сиракузах, когда чертил свои геометрические фигуры. Палкой.

Или я снова повторяю ту же ошибку?

Ах да, я полагаю, нельзя совсем исключать вероятность того, что Архимед был убит той самой палкой, которой он чертил на песке, вот что я пытаюсь сказать.

Я не забыла об учителе Виллема де Кунинга.

Однако об учителе Виллема де Кунинга я хотела написать не из-за кого-то, от кого он произошел, а из-за кого-то, с кем он был связан.

Как и в случае связи Рембрандта с Карелом Фабрициусом и Вермеером, это очевидно.

Вот только сейчас я думаю о человеке, который был следующим в очереди, об ученике Вермеера. И далее — о человеке, который был учеником ученика Вермеера.

А потом еще дальше, вплоть до того момента, когда предпоследний ученик ученика обзавелся собственным учеником по имени Виллем де Кунинг.

Не правда ли, это гораздо более вероятно, чем то, что сам Виллем де Кунинг произошел от человека, который учил Клода Лоррена готовить печенье?

Ральф Ходжсон родился на пятнадцать лет раньше Руперта Брука и был еще жив почти пятьдесят лет спустя после того, как Брук умер на том же острове, где от Ахиллеса забеременела одна из женщин.

А когда Бертрану Расселу было девяносто с лишним лет, он все еще помнил, как его дедушка рассказывал о том, что он помнил о смерти Джорджа Вашингтона.

В самом деле, предположим, что однажды, когда Виллем де Кунинг был учеником, его учитель рассказал ему что-то.

Предположим, это было что-то совсем простое, например что рыжий — это не название цвета.

Но предположим также, что, когда учитель Виллема де Кунинга сказал это, он в сущности повторил то, что рассказывали ему, когда он сам был учеником.

И предположим, что учителю, рассказавшему об этом учителю Виллема де Кунинга, говорили то же самое, когда он сам был учеником.

И так далее.

Поэтому, кто станет утверждать, что когда-то не могло случиться так, что Рембрандт стоял рядом с мольбертом Карела Фабрициуса, а Карел Фабрициус сказал, что собирается нарисовать что-то рыжее, а Рембрандт ответил ему, что рыжий — это слово, которое годится для постельного покрывала?

Таким образом, в некотором смысле Виллем де Кунинг был одним из учеников Рембрандта.

Я, конечно, не намекаю на то, что именно Виллем де Кунинг нарисовал золотые монеты на полу студии Рембрандта.

Хотя кто вдобавок возьмется утверждать, что он не смог бы выполнить то задание еще быстрее, чем Карел Фабрициус?

Однако если подумать, разве не возможно, что все это уходит еще дальше в прошлое?

Почему с такой же легкостью, например, Чимабуэ не мог быть тем, кто сказал Джотто о покрывалах, задолго до того, как Гилберт Стюарт случайно упомянул об этом Джорджу Вашингтону?