Собрание сочинений. Дополнительный том. Лукреция Флориани. Мон-Ревеш

Но тут мечты Лукреции, точно молния, безжалостно осветил зловещий луч истины. Внезапно она поняла, что ее ум, более трезвый и уравновешенный, чем у Кароля, не дает ей ни на минуту забыть о нравственных терзаниях. Даже в объятиях возлюбленного она обречена помнить о его оскорбительной ревности, ибо она лишена той ужасной и странной способности, которая позволяет иным людям презирать то, чему они поклоняются, и поклоняться тому, что они презирают. Она не могла больше верить в счастье, ибо больше не испытывала его. Она утратила всякую надежду на счастье.

— Прости меня, Господи! — воскликнула она. — Прости за то, что я в последний раз позволила себе пожалеть о дивной радости, которую ты даровал мне так поздно и которую отнял у меня так скоро! Я не стану богохульствовать и роптать, не стану говорить, что ты играл моим сердцем. Ты пожелал ослепить мой разум, я этому не воспротивилась. Как всегда, я простодушно предалась любовным восторгам и даже теперь, в скорби и отчаянии, не забываю о том, что мое безумие было счастьем. Будь же благословен, о Господи. И да будет благословенна рука, что дарует радость и муку!

Навсегда простившись с дорогими ее сердцу надеждами, Флориани почувствовала нестерпимую боль. Она залилась слезами и упала на землю. Теснившие ее грудь рыдания вырвались наружу. Она в последний раз дала волю слабости, горестным воплям и слезам.

Когда, устав от рыданий, Лукреция наконец успокоилась, она простилась со старым оливковым деревом, свидетелем ее первых радостей и последних борений с собою. Она вышла из рощи и уже никогда больше туда не возвращалась; но с той поры она всегда выражала желание испустить свой последний вздох под ее хранительной сенью; и всякий раз, когда Лукреция чувствовала, что силы ее слабеют, она смотрела из окон виллы на священную рощу и думала о горькой чаше, которую она там испила до дна; мысль об этом последнем испытании помогала ей не поддаваться ни пустым надеждам, ни отчаянию.