Собрание сочинений. Том 7. Мельник из Анжибо. Пиччинино

XXX. Соглашение

— Господин Бриколен, — начала Марсель, проследовав за арендатором в его «кабинет» — темную, неприбранную комнату, где были навалены различные бумаги вперемешку с сельскохозяйственными орудиями и образцами семян, — вы расположены спокойно и терпеливо выслушать меня?

Арендатор изрядно хлебнул еще тогда, когда собирался идти на церковную площадь оскорблять Большого Луи, — чтобы придать себе самоуверенности. По возвращении он еще подбавил, чтобы успокоиться и восстановить силы. Наконец, в третий раз он пропустил несколько стаканчиков, дабы развеять обступившую его со всех сторон печаль и прогнать назойливые черные мысли. Фаянсовый с голубыми цветочками кувшинчик, неизменно стоявший на кухонном столе, обычно служил ему средством для возвращения себе достойной осанки или взбодрения своей персоны, когда он начинал соловеть от опьянения. Оставшись с глазу на глаз с госпожой де Бланшемон и не имея под рукой своего любимого белого вина, он почувствовал себя неуютно, машинальным движением потянулся за бокалом, но не нашел его на письменном столе, засуетился, подставляя госпоже де Бланшемон стул, и опрокинул при этом два других. Тут Марсель Заметила, что он хватил лишку. В самом деле, ноги плохо слушались его, физиономия раскраснелась, язык ворочался туго, мысли вязались с трудом. Несмотря на отвращение, которое вызвали у Марсели эти новые черты господина Бриколена, отнюдь не украшавшие его облик, и так-то мало привлекательный, она решила немедленно объясниться с ним начистоту, вспомнив поговорку «In vino veritas»[37].

Убедившись, что он едва ли даже слышал ее слова, она перешла в наступление.

— Господин Бриколен, — сказала она, — я позволю себе повторить то, с чем я только что обращалась к вам: расположены ли вы выслушать благожелательно и спокойно имеющийся у меня к вам вопрос довольно щекотливого свойства.

— О чем это вы, сударыня? — спросил арендатор не весьма любезным тоном, хотя и как-то вяло. Он очень сердился на Марсель, но слишком отяжелел, чтобы высказаться достаточно энергично.

— О том, господин Бриколен, — откликнулась госпожа де Бланшемон, — что вы прогнали от себя прочь мельника из Анжибо, а я хотела бы знать причину вашего недовольства им.

Бриколена ошеломило то, что Марсель поставила вопрос так резко. Весь ее внешний облик говорил об отважной прямоте духа, которая стесняла Бриколена с самого начала знакомства, а особенно теперь, когда он не мог вполне управлять собой. Как бы покоренный волей, превосходящей его собственную, он сделал противоположное тому, что сделал бы в трезвом виде: сказал правду.

— Вы ее знаете, причину моего недовольства, — ответил он, — мне нет надобности называть вам ее.

— Значит причина — я?

— Вы? Отнюдь. Вас я не обвиняю ни в чем. Вы заботитесь о своих интересах, как я забочусь о моих… Но я нахожу, что это подлость — притворяться моим другом и в то же время давать вам советы в ущерб мне. Прислушивайтесь к ним, пользуйтесь ими, платите за них — вы не сделаете ошибки. Но я — другое дело, и моего врага, который стакнулся с вами, чтобы вредить мне, я выставляю за дверь. Вот так-то! И ежели кто находит, что я поступаю дурно, — меня это не трогает. Я в своем доме хозяин, потому как, видите ли, сударыня, говорю вам — каждый стоит за себя! Ваши интересы — это ваши интересы, а мои — мои… А подлец — он подлец и есть. На сегодня каждый думает о себе. Я у себя хозяин и в своей семье распоряжаюсь я; у вас свои интересы, а у меня — свои; что касается советов супротив меня, то вы, говорю вам, ошибки не сделаете…

И господин Бриколен еще минут десять талдычил одно и то же, не замечая, что повторяет по сто раз буквально те же слова.

Марсель, которой редко доводилось видеть пьяных вблизи и никогда не случалось с ними говорить, с удивлением слушала Бриколена, спрашивая себя, не поглупел ли он вдруг, и со страхом думала о том, что судьба Розы и ее возлюбленного зависит от этого человека, черствого и упрямого в трезвом состоянии, становящегося глухим и глупым, когда вино несколько смягчает его грубость. Она дала ему некоторое время пережевывать его пошлости, но затем, видя, что это может продолжаться до тех пор, пока его не сморит сон, попыталась привести пьяницу в чувство, внезапно затронув самую чувствительную струну его души.

— Послушайте, господин Бриколен, — сказала она, прерывая его, — вы решительно хотите приобрести Бланшемон? А если я соглашусь на предложенную вами цену, вы будете еще негодовать?

Бриколен с усилием поднял отяжелевшие веки и уставил пристальный взгляд на госпожу де Бланшемон, а та, в свою очередь, прямо и спокойно смотрела на него. Постепенно взор арендатора прояснился, осоловелое, раздутое лицо как бы подобралось и приобрело замкнутое выражение. Он встал и несколько раз обошел комнату — казалось, он хочет испытать свои ноги и собраться с мыслями. Он был в неуверенности, наяву ли он слышал слона Марсели. Когда он снова уселся напротив нее, то уже вполне владел собою и был почти бледен.

— Простите, госпожа баронесса, — промолвил он, — что вы изволили сказать?

— Я сказала, — повела речь Марсель, — что могу уступить вам свою землю за двести пятьдесят тысяч франков, если…

— Если что? — вырвалось у Бриколена, смотревшего на нее взглядом рыси.

— Если вы обещаете мне не делать несчастной вашу дочь.

— Мою дочь? А какое касательство имеет ко всему этому моя дочь?

— Ваша дочь любит мельника из Анжибо; она серьезно больна, она может потерять рассудок, как ее сестра. Вы слышите, вы понимаете, господни Бриколен?

— Я все слышу, но не очень-то понимаю. Я и сам вижу, что моя дочь вроде бы разомлела от этого парня. Но этакое как нашло, так и пройдет не сегодня-завтра. Но почему вы-то заинтересованы в делах моей дочери?

— А что вам до того? Если вам непонятно, что можно питать дружеское расположение и сочувствие к прелестной девушке, которая страдает, то вам по крайней мере понятна выгода быть владельцем Бланшемона?

— Это какая-то игра, госпожа баронесса. Вы смеетесь надо мной. Сегодня вы вели разговор с самым большим моим врагом, нотариусом Тайяном, и он, конечно, посоветовал вам запросить с меня как можно больше.

— Он не выказывал никакой враждебности к вам, а просто дал мне необходимые разъяснения относительно моих возможностей. Так вот, теперь я знаю, что могла бы в скором времени найти покупателя и потому, как вы выражаетесь, «запросить с вас» гораздо больше, чем вам хотелось бы уплатить.

— И это мельник из Анжибо доставил вам такого хорошего советчика тайком от меня?

— Что вам о том известно? Вы ведь можете и ошибаться. Кроме того, всякие толки на этот счет излишни: раз я соглашаюсь на ваше предложение, какое значение имеет для вас все прочее?

— Все прочее… А прочее — это то, что я долями отдать свою дочь за мельника!

— Ваш отец тоже был мельником, до того как стал арендовать землю у моих родителей.

— Но он скопил денежки, и на сегодня я имею возможность обзавестись зятем, который поможет мне купить вашу землю.

— Купить ее за триста тысяч франков, а может быть, и дороже?

— Так это катерогическое условие? Вы хотите чтобы мельник женился на моей дочери? Какой вам в том интерес?

— Я уже сказала вам: дружеское расположение, удовлетворение от того, что можешь сделать людей счастливыми, — всякие такие соображения, которые вам кажутся чудными; но у каждого свой нрав.

— Я хорошо знаю, что покойный господин барон, ваш супруг, мог выбросить десять тысяч франков на дрянную лошадь, сорок тысяч на дрянную девчонку, когда ему, бывало, придет такая прихоть. Это все причуды аристократов; но в конце концов такие поступки можно понять, господин барон делал их ради себя, доставлял себе разные удовольствия. Совсем иное — идти на жертвы единственно ради того, чтобы доставлять удовольствие другим людям, да еще совсем чужим, с которыми ты едва знаком…

— Так вы советуете мне не делать этого?

— Я советую, — живо ответил Бриколен, испугавшись своей неловкости, — делать то, что вам по душе! О вкусах и об убеждениях не спорят; но все же…

— Но все же вы не доверяете мне, это ясно. Вы не верите, что я без задней мысли делаю вам свои предложения?

— Да какая у меня гарантия, сударыня, черт возьми! Может, это у вас всего лишь королевская прихоть, и не успеешь глазом моргнуть, ее уже как ветром сдуло.

— Потому-то вам и следует торопиться поймать меня на слове.

— Ну хорошо, госпожа баронесса, какую нее гарантию вы мне дадите?

— Я дам письменное обязательство.

— За вашей подписью?

— Конечно.

— А я должен буду обещать вам, что выдам дочь за Этого мельника, которому вы покровительствуете?

— Сначала вы должны будете поручиться мне в том своим честным словом.

— Честным словом? А потом?

— А потом вы немедленно отправитесь к Розе и в присутствии вашей матушки, вашей жены и моем ей тоже дадите честное слово, что поступите именно так, а не иначе.

— Дать честное слово? Значит, она здорово втюрилась?

— Так как же, вы согласны?

— Если этого достаточно, чтобы она была довольна, моя дочурка…

— Нет, нужно еще кое-что…

— Что нее?

— Нужно сдержать свое слово.

Арендатор изменился в лице.

— Сдержать слово… сдержать слово… — дважды повторил он, — значит, у вас есть недоверие к моему слову?

— Не большее, чем у вас к моему; но так как вы требуете от меня бумагу, я тоже потребую бумагу от вас.

— А что будет значиться в той бумаге?

— Что вы обещаете не препятствовать браку Розы с мельником. Я сама составлю ее, под ней подпишется Роза и вы также.

— А если Роза после потребует у меня приданое?

— Она откажется от него в письменной форме.

«Получается недурная экономия, — подумал арендатор. — Из-за этого чертова приданого — а его пришлось бы выделить ей в скором времени — мне, может быть, не удалось бы приобрести Бланшемон. Сберечь приданое да получить Бланшемон за двести пятьдесят тысяч — это получается сто тысяч франков чистой выгоды. Словом, торговаться не приходится. К тому же, коли Роза на этом деле спятит, какого уж тут найдешь для нее жениха! Да и еще надо будет ежегодно выкладывать лекарю кругленькую сумму… И вообще это было бы очень жалко, мне было бы весьма неприятно видеть, как она на глазах дурнеет и опускается вслед за своей сестрой. Да и стыдно было бы перед людьми, что у нас две дочери помешанные. Конечно, такое замужество тоже курам на смех, но бланшемонского поместья, пожалуй, хватит, чтобы прикрыть наши изъяны. И пускай нас осуждают с одного боку, зато с другого будут завидовать. Ну ладно, буду добрым отцом. Дело-то недурное…»

— Госпожа баронесса, — сказал он, — давайте-ка прикинем, как должна быть написана эта бумага. Сделка у нас все нее странная, и мне никогда не доводилось видеть образца.

— Мне тоже, — ответила госпожа де Бланшемон, — и я даже не знаю, предусмотрен ли такой образец нынешними законодательными установлениями. Но какая разница? При наличии здравого смысла и доброй воли, уверяю вас, можно составить документ более основательный, чем те, что составляются стряпчими.