Следы на песке

Она проснулась. Это звонил телефон. Фейт бросила взгляд на часы — три часа ночи. «Папа! — в панике подумала она. — Что-то случилось с папой». Путаясь в одеяле и ночной сорочке, она «ыбралась из постели и схватила трубку.

— Мисс Мальгрейв?

Голос был незнакомым. Мужской, слегка хрипловатый. Врач отца, или полицейский, или…

— Вы подумали насчет продажи магазина, мисс Мальгрейв?

Страх сменился шоком. Значит, этот тип перестал писать письма, теперь он начал звонить.

— Кто вы такой? — Ее голос дрожал от негодования. — Как вы смеете звонить среди ночи?

— Я прислал вам подарок, мисс Мальгрейв. Пойдите и посмотрите у входной двери. И подумайте еще раз.

Раздались гудки. Телефонная трубка выпала из рук Фейт. Не мигая, она смотрела на занавешенное окно. Где сейчас этот тип? Наверное, на улице, следит за ней, ждет, когда она спустится вниз. Что, если он подкарауливает ее в тени магазина?

Оставаться наверху, в неведении, было невыносимо. Надев пальто прямо поверх ночной рубашки, она прихватила на кухне скалку и на цыпочках спустилась вниз. На лестнице угрожающе чернели неясные тени. Она открыла дверь в магазин. Если включить свет, он сразу поймет, что она здесь. Сквозь жалюзи витрин просачивались янтарные лучи уличных фонарей. На коврике под почтовым ящиком что-то лежало. Фейт услышала свой испуганный возглас. Прищурившись, она попыталась разглядеть непонятный предмет. Небольшой, темный, продолговатый. А вдруг это бомба? Она подойдет, сработает какой-нибудь взрыватель, и тому, кто позвонил ей среди ночи, даже не придется сносить здание магазина…

Что за чушь, сурово одернула себя Фейт. Чем ближе к двери, тем больше становилась тень на коврике. Когда Фейт наконец оказалась достаточно близко, чтобы распознать непонятный предмет, у нее подкосились ноги, и, опустившись на колени, она затряслась от смеха.

Крыса. Он хотел запугать ее, подбросив в почтовый ящик дохлую крысу. Если бы он знал, думала Фейт, задыхаясь от сдавленного хохота, сколько крыс водилось в амбаре в Ла-Руйи. И сколько крыс видела она во время бомбежек: вытравленные пожарами из своих нор, они шныряли у нее под ногами, когда она загружала носилки с ранеными в машину «скорой помощи». Фейт не боялась крыс. Взглянув на скалку, все еще зажатую в руке, она рассмеялась еще сильнее. Потом вытерла слезы рукавом пальто, осторожно взяла тварь за хвост и выбросила в мусорный бак во дворе.

Небо расчистилось, и как только они выехали за город, Оливер, взглянув вверх, узнал знакомые созвездия: Большую Медведицу, Кассиопею, Орион. Уверенность, с которой Элизабет чувствовала себя за рулем светло-зеленого «морриса», удивила Оливера. Они ехали быстро — городки и деревни мелькали мимо. Местность становилась все более холмистой. По обочинам маячили деревья с освещенными луной ветвями. Мрачное настроение Оливера улетучилось, его сменило радостное возбуждение и ощущение свободы.

Он задремал, потом внезапно очнулся, не понимая, сколько времени прошло. Решив, что Элизабет устала, он предложил сменить ее за рулем, но она покачала головой.

— Спасибо, Оливер, но я люблю водить машину. Меня научила тетя Фейт. Во время войны она работала водителем на «скорой помощи», ты разве не знал?

Оливер снова заснул, а когда проснулся, увидел в свете фар, что они едут по широкой пустынной равнине.

— Где мы?

— Это одно из моих любимых мест.

Элизабет притормозила. Из ночной тьмы поднялся круг огромных каменных глыб, возвышающихся над равниной, вечных, как звезды, которые бросали на них свой свет.

— Стонхендж?[52]

— Да. Правда, красиво?

Оливер поежился, чувствуя себя ужасно маленьким и жалким. Вскоре каменный круг остался позади, а небо на горизонте начало светлеть.

— Осталось всего несколько миль, — сказала Элизабет.

Дорога спустилась в долину, и пустоту ландшафта смягчили деревья. Оливер зевнул и провел рукой по спутанным волосам. Автомобиль свернул с главной дороги в березовую аллею. Оливер начал было приводить в порядок смятый костюм, но в это время Элизабет проговорила.

— Вот он. Это Комптон-Деверол. Вот мы и дома, Оливер.

Оливер поднял глаза и замер, забыв о расстегнутом воротничке и незавязанном галстуке. Увидев этот дом с многочисленными окнами, башенками и внутренними двориками, он потерял дар речи.

Такой большой. Такой старинный. «Вот мы и дома, Оливер». Как было бы здорово жить в усадьбе, похожей на эту. Быть частью этого. Какая свобода. Какое могущество.

— Есть хочешь? — спросила Элизабет. — Я ужасно проголодалась. Могу приготовить что-нибудь. Или предпочитаешь вздремнуть?

— Я не устал.

Они вошли в холл. Оливер невольно вспомнил прихожую в доме на Холланд-сквер: узкий длинный коридор, застеленный дорожкой персикового цвета со следами грязных ботинок, и полукруглый столик у стены, на котором лежала свежая почта, стояла ваза с цветами и две фотографии — его самого и дедушкина. Холл Комптон-Деверола имел мало общего с прихожей. Он был потрясающим.

На потолке виднелись выцветшие геральдические эмблемы. Предметы мебели, огромные и темные, отбрасывали чернильные тени. Никаких баров или тумбочек под телевизор, ничего вульгарного. Только резные комоды, буфеты, шифоньеры и большой, богато украшенный камин.

Спохватившись, что он стоит и смотрит, раскрыв рот, Оливер придал лицу небрежное выражение и сказал:

— Вообще-то, наверное, уже действительно время завтракать.

Он прошел следом за Элизабет на кухню. Наблюдая, как она разбивает яйца и срезает шкурку с бекона, он поймал себя на том, что смотрит на нее другим взглядом. Да, на локте мешковатого свитера виднелась дырка, а ногти были обкусаны до основания, но Элизабет уже не выглядела просто неуклюжей школьницей: деньги и собственность придавали ей загадочность.

— Ты — единственный ребенок? — спросил он.

Она кивнула и поставила перед ним кофейник.

— А ты? Правда, хорошо было бы иметь брата или сестру?

Оливер налил две чашки кофе.

— Пожалуй, проблем было бы меньше, — сказал он. — От единственного ребенка ждут слишком многого.

— У меня нет даже кузенов.

— У меня тоже. Ни дяди, ни тети.

— Ну, у меня есть тетя Фейт. — Элизабет перевернула ломтики бекона. — Был еще дядя, но он утонул.

Оливер пробормотал какие-то соболезнования, а потом, не в силах остановить себя, спросил:

— Значит, когда-нибудь ты унаследуешь все это?

— Да, — подтвердила Элизабет, намазывая маслом хлеб. — Отвратительно, правда? Я бы с радостью отдала дом тем, кому он действительно нужен, но есть какие-то условия, которые трудно будет обойти. И, кроме того, мне здесь нравится. Некоторых моих друзей шокируют уборные и холод, но я люблю этот дом.

Она поставила перед ним тарелку с яичницей и беконом.

— Я проведу тебя по дому, если хочешь. Покажу свои любимые уголки.

В ее взгляде было нечто, от чего у Оливера застучало сердце, а по спине побежали мурашки.

Закончив завтрак, они отправились осматривать дом. Солнечный свет струился сквозь окна, переплеты отбрасывали на старые дубовые половицы ромбические тени. В некоторых дальних комнатах на штукатурке виднелась плесень, а деревянная обшивка была влажной на ощупь. Сверху злобно косились гротескные фигуры демонов, вырезанные на потолочных балках. Когда Оливер, изображая демона, высунул язык и дурашливо закатил глаза, Элизабет едва устояла на ногах от смеха.

В галерее, которая шла вдоль всего дома, она показала ему портреты своих предков. Поколения строгих темноглазых Кемпов холодно смотрели со стен на Оливера. Он почувствовал себя недостойным их, безродным, неприкаянным. Элизабет убрала свою длинную челку под широкую ленту, открыв высокий лоб, длинный прямой нос и изогнутые дугой брови. Оливер понял, что ошибался, считая ее некрасивой: просто ее черты принадлежали другому веку, эпохе этих бледных дам в тугих корсетах, хозяйничавших здесь во времена Тюдоров. Ему вдруг захотелось погладить ее безупречно чистую кожу, ощутить тяжесть шелковистых темных волос. Смущенный своими мыслями, Оливер прошел вдоль галереи и спустился по лестнице вниз. Он всегда предпочитал наивным девушкам искушенных женщин; видимо, сказывается ночь, проведенная почти без сна, решил он. Однако спать почему-то не хотелось.

Спустившись следом вниз, Элизабет сказала:

— Сегодня такой теплый день. Будем делать транспаранты во внутреннем дворике. Там достаточно места, чтобы разложить их, и можно не бояться испачкать пол. — Она внимательно посмотрела на Оливера, все еще одетого в смокинг, и добавила: — Если хочешь, можешь переодеться. Я принесу тебе отцовский свитер.

— Да, пожалуй. Конечно, если ты считаешь, что твой отец не будет против.

Элизабет бросилась вверх по ступенькам. Оливер остался ждать. Прислонясь к перилам и закрыв глаза, он попробовал представить на мгновение, что ему принадлежит такой дом, как этот. Он воображал, как кладет зонтик в подставку, небрежно вешает на крючок плащ. Топот быстрых шагов на лестнице заставил его очнуться от грез.

— Боюсь, он немножко дырявый, — сказала Элизабет, протягивая ему свитер. — Папа не покупает себе одежду, новые вещи ему обычно привозит мама, а она не была здесь целую вечность.

— Твоя мама не живет здесь? — спросил Оливер, натягивая свитер через голову.

— Нет. Иногда она живет в Америке, иногда в Европе. Мои родители в разводе.

— Сочувствую. Наверное, тебе…

— Я не переживаю из-за этого. — Темно-карие глаза Элизабет смотрели прямо на него. — Нисколько. В школе считали, что я должна переживать, но это совсем не так. Мама уехала, когда я была совсем маленькой, поэтому я не помню, как она жила с нами. Не помню, как потеряла ее.

Они вытащили во дворик охапку старых простынь, наполовину пустые баночки с краской и кисти. Элизабет разложила полотнища на покрытых лишайником плитах террасы.

— Пожалуй, я сошью полотнища вместе. Тогда транспаранты можно будет растянуть на всю ширину дороги и они будут сразу бросаться в глаза.

Оливер принес ей швейную машинку и нашел в сарае подходящие шесты. Практичность Элизабет удивила его: это как-то не увязывалось с ее увлечением маловразумительными политическими идеями. Он понимал, что все это — лишь бесцельная трата времени, но, странным образом, ему было приятно выполнять ее поручения, писать на полотнищах лозунги и ни о чем не думать. Солнце припекало все сильнее, и около полудня Оливер отложил кисть в сторону и пошел в дом. На кухне он взял ломоть сыра, булку хлеба, пакет яблок и бутылку вина. Поначалу его несколько шокировало то, что в этом великолепном доме из дырок в диванной обшивке торчит вата, а парчовые портьеры выгорели на солнце так, что их первоначальный цвет уже нельзя определить. На Холланд-сквер мебель меняли, как только она начинала терять вид, и мать настаивала на том, чтобы каждые пять лет покупать новые ковры и шторы. Сам Оливер вычурной пышности Холланд-сквер предпочитал новый стиль с чистыми обтекаемыми линиями. Но, бродя по Комптон-Деверолу, он понял, что у него, возможно, посредственный вкус.

Сложив провизию в плетеную корзинку, Оливер взял из буфета в гостиной два бокала для вина и вернулся во дворик. Увидев его, Элизабет положила кисть.