Сердце

XXIV

Я сам испытал на себе такое обращение со стороны хозяйки, и в результате моё душевное состояние стало хорошим. Отдав себе отчёт в этом, я решил попробовать теперь применить тот же метод к нему. То, что характер К. сильно отличается от моего, это я успел за долгое время наших сношений узнать очень хорошо, но полагал, что подобно тому, как мои нервы в этой семье более или менее успокоились, получит некоторый покой и душа К., если его поместить здесь.

К. был гораздо настойчивее, чем я. И занимался он вдвое больше моего. Кроме всего этого, и его прирождённые способности были значительно лучше моих. Как в средней школе, так и в Высшей Нормальной К. всегда шёл впереди меня. Я уже привык думать, что мне ни в чём не сравниться с К. Однако, приведя его чуть ли не насильно в свой дом, я был уверен, что проникаю в сущность вещей лучше его. Мне казалось, что он не понимает различия между терпеливостью и выдержкой. Имейте это в виду и вы: я хотел бы и ваше внимание обратить на это. Как тело человеческое, так и дух, вообще все человеческие способности развиваются и разрушаются под влиянием внешних раздражений; при этом, конечно, необходимо, чтобы эти внешние раздражения становились всё сильнее и сильнее; однако, если при этом поступать необдуманно, то может родиться опасность пойти в очень опасном направлении, так что не только сам, но и другие этого не заметят. Врачи говорят, что нет более инертного предмета, чем наш желудок: если давать ему всё время одну кашу, кончится тем, что он потеряет способность переваривать более твёрдую пищу. Поэтому врачи и советуют упражнять его, давая ему различную пищу. Однако это не значит, что он будет приучен ко всему: по мере усиления внешних раздражений будет расти и сила сопротивления питательному воздействию пищи. Вы представьте себе, что получится, если силы желудка ослабеют. К. был гораздо выше меня, но на это совершенно не обращал внимания. Он, повидимому, думал, что, если приучить себя к бедствиям, эти бедствия потеряют в конце концов значение. Он полагал, что, если итти всё время по пути страданий, наступит момент, когда они больше уже не будут тревожить.

Когда я беседовал с К., мне всегда хотелось разъяснить ему это. Но всякий раз выходило так, что я натыкался на сопротивление с его стороны. Я знал, что он опять начнёт приводить примеры из жизни древних, и мне нужно было бы доказывать ему, что между ним и древними большая разница. Но его характер был таков, что, если он доходил до чего-нибудь в своих рассуждениях, назад он уже не возвращался, — шёл дальше. И то, в чём он шёл дальше на словах, он стремился осуществить и на практике. В этих случаях он был страшен. Был велик. Он шёл вперёд, сам себя разрушая. Зная хорошо его нрав, я не мог, в конце концов, ничего ему сказать. Кроме того, с моей точки зрения, как я уже говорил выше, его нервы были не в порядке. Если бы даже я убедил его, всё равно он был бы, несомненно, взволнован. Я не боялся вступить с ним в спор, но, зная по себе, что значит чувствовать себя одиноким, я не мог поставить в такое же положение своего друга. Поэтому после его переезда я в течение некоторого времени не трогал его своими замечаниями. Я только смотрел на то, как действуют на него мир и спокойствие окружающей обстановки.