Сердце

ХХVIII

К. не приходилось часто путешествовать. Я также был в Босю в первый раз. Ничего не зная в этой местности, мы сошли с парохода в самом конечном пункте. Кажется, это было селенье Хота. Изменилось ли что-нибудь там теперь, не знаю, но в те времена это была самая настоящая рыбачья деревня. Прежде всего повсюду разносился запах рыбы. Затем, как только войдёшь в море, волны сваливают тебя и сейчас же ты оцарапаешь себе то руки, то ноги. Сбитый волнами, несущими камни, величиной с кулак, ты всё время катишься, увлекаемый водою.

Мне это всё сразу же не понравилось. Однако К. не высказывал ничего. По крайней мере лицо его оставалось равнодушным. При всём этом, всякий раз, как он входил в воду, у него непременно оказывался какой-нибудь ушиб. В конце концов я убедил его, и мы отправились в Токиура. Из Токиура перебрались в Наго. Всё это побережье в те времена посещали главным образом студенты; повсюду для нас было удобное морское купанье. Часто мы сиживали с К. на прибрежных скалах и любовались цветом воды или морским дном у берега. Вода, если смотреть на неё с вершины скалы, была особенно красива. Маленькие рыбки, то красные, то синие — обычно небывалого на городских рынках цвета, плавали в прозрачных волнах и привлекали наше внимание.

Сидя так, я часто раскрывал книжку. К. же чаще всего сидел, молча, ничего не делая. Я совершенно не знал, что он при этом делает: погружён ли в задумчивость, или любуется водой, или же рисует себе желанные картины. Иногда, подняв на него взор, я спрашивал, что он делает. Он коротко отвечал на это:

— Ничего.

Частенько мне приходила в голову мысль, как было бы приятно, если бы этот неподвижно сидящий рядом со мной человек был не К., а дочь хозяйки. Это ещё ничего, но иногда во мне вдруг возникало подозрение, не сидит ли К. здесь на скале с теми же мечтами, что и я? В этих случаях у меня сразу же пропадала охота спокойно держать раскрытую книгу, я внезапно вскакивал и громким голосом начинал орать. Я не умел распевать как следует китайские поэмы или японские песни, а только вопил как дикарь. Один раз я неожиданно схватил К. сзади за шею

— Что, если я столкну тебя вот так в море? — спросил я его.

К. не шевельнулся. Так и оставаясь ко мне спиной, он ответил:

— Вот и прекрасно! Столкни, пожалуйста.

Я сейчас же отпустил свою руку, сжимавшую его шею.

Состояние нервов К. к этому времени значительно улучшилось. И в обратной пропорции всё более и более обострялись мои нервы. Видя, что К. спокойней меня, я завидовал ему. С другой стороны, это было мне неприятно. Он совершенно не подавал и вида, что принимает меня в расчёт. Мне это казалось проявлением особой самоуверенности. И то, в чём я эту самоуверенность замечал, отнюдь не могло меня удовлетворить. Моя подозрительность стремилась ступить ещё шаг дальше и раскрыть характер этой самоуверенности. Может быть, ему захотелось вновь вернуться к свету, лежащему на пути, по которому ему предстояло итти в будущем? Если бы дело было только в этом, у нас не было бы причин для столкновений. Наоборот, я должен был бы радоваться, что мои попечения о нём достигают результатов. Но что, если его спокойствие относится к той девушке? Этого я не мог бы ему простить. Как это ни странно, но казалось, он совершенно не замечал моей любви к дочери хозяйки. Разумеется, я и не вёл себя так, чтобы нарочно обратить его внимание на это обстоятельство. Он по своей природе был нечувствителен в этом пункте. Я и в дом свой привёл его именно потому, что был с самого начала за это спокоен. „К. в этом смысле опасаться нечего“ — думал я.