Сборник Забытой Фантастики №3

ПОЮЩЕЕ ОРУЖИЕ

Бэн Проут

Страстное желание Феодора Келинева, чтобы его сын Йозеф стал музыкантом, было одной из тех незначительных причин, которые приводят к самым поразительным результатам. Его влияние на жизни отца и сына в тот решающий год Желтого Холокоста давно забыто, но это была настоящая причина, по которой два этих человека сыграли такую важную роль в роковой трагедии, последовавшей за азиатским вторжением 1945 года.

За три года до войны Йозефу исполнилось двадцать два. Он окончил Колумбийский университет с отличием по математике и естественным наукам. По настоянию отца он параллельно со своим университетским курсом изучал игру на скрипке. Но его сердце не лежало к этому искусству, и когда, наконец, он вернулся домой с желанным дипломом, Феодор лично взял на себя хлопоты по дальнейшему музыкальному образованию своего сына.

Двадцатилетний Феодор играл с Бостонским симфоническим оркестром. Виолончелист, он любил музыку со всем пылом, присущим поколениям польских мастеров. То, что у Йозефа не было такого сильного чувства к музыке, как у него, что он предпочитал вычисления и формулы хитросплетениям незапамятного полонеза, было самым тяжелым несчастьем для старика.

Йозеф, любивший своего отца и желавший доставить ему удовольствие, поставил перед своим блестящим умом неприятную для него задачу – научиться играть на скрипке. Он часами упражнялся со своим отцом за фортепиано, наставлявшего, увещевавшего, критикующего, в то время как его сын играл без чувств, как холодный механический автомат.

Однажды жарким августовским днем 1943 года Феодор достиг предела своей терпеливости. Йозеф не мог уловить дух финала, который заканчивался трелью высоких гармоник. Внезапно старик ударил обеими руками по клавишам пианино и закричал:

– Йозеф, ты ничему не учишься. Ты всегда делаешь это одинаково. Как глупый осел, ревущий на луну. О, если бы я только мог показать тебе. Сейчас. Позволь мне взять скрипку.

Старик встал и взял инструмент в свои тонкие, посиневшие руки.

Как и большинство виолончелистов, он умел играть на скрипке, хотя, привыкнув к более длинному диапазону виолончели, эта операция была для него трудной и часто гротескной. Однако он знал, что хотел услышать, и, когда он играл приближающиеся пассажи, на его лице появилась улыбка удовлетворения.

Вверх по эбонитовому грифу поднимались танцующие пальцы, в то время как смычок неуклонно выводил любимые тона. До трудного отрывка оставалось всего несколько нот. Феодор чувствовал, что делает это именно так, как ему хотелось, чтобы это сделал Йозеф, и впервые за несколько месяцев был по-настоящему счастлив.

Пальцы старика мягко потянулись к гармонике, созданной тем, что пальцы едва касались струны, вместо того чтобы сильно нажимать на нее. Но тут руки, привыкшие к ощущению более крупных струн, заколебались. Они стали блуждать. Смычок все еще скрежетал по тетиве, но не раздавалось ни звука.

Пот струился со лба Феодора, и румянец выступил на его заросших серой щетиной щеках. Но он продолжал.

Внезапно из инструмента вырвалась пронзительная нота. Странный писк ноты, который был таким тонким и резким, что заставил нервы звенеть.

И в то же мгновение произошла любопытная вещь.

Мать Йозефа, которая не была художницей, но прониклась любовью художника к красоте, во время путешествия с Феодором почти по всему миру собрала великолепную коллекцию венецианской стеклянной посуды. В коллекцию были включены две вазы, которые она ценила больше всего.

После ее смерти Феодор поставил их на рояль, так как находил это место, где им с наименьшей вероятностью причинят вред. Он знал им цену, и хотя он не в полной мере ценил их радужную красоту, он дорожил ими за то, что они ассоциировались с его женой.

Когда его нащупывающие пальцы извлекли эту странную гармонику из скрипки Йозефа, одна из драгоценных ваз треснула прямо надвое, и одна из половинок скатилась с края крышки пианино, звякнула по паре клавиш при падении и разбилась об пол.

Феодор был ошеломлен этим несчастным случаем. Но Йозеф мгновенно перешел к активным действиям.

– Отец. Ради Бога, не шевели пальцами. Попробуй сделать ту же ноту еще раз.

Феодор, пораженный просьбой сына, не пошевелил пальцами. Но он не решался протянуть смычком по струнам.

– Попробуй еще раз, говорю тебе.

В голосе Йозефа звучала та жесткая нотка движущей силы, которая заставляет людей бросаться на смерть по желанию лидера, и сопротивление старика было ослаблено чем-то вроде ужаса. Осторожно он попробовал ноту еще раз.

Другая ваза, которая, как надеялся Йозеф, рассыплется, зазвенела ответной нотой, но не разбилась.

– Черт возьми. Ты сделал это неправильно. Попробуй еще раз.

Но Феодор пришел в себя и отказался от дальнейших покушений на семейные реликвии. Вместо этого он начал оплакивать разбитую вазу.

– Твоя мать была очень высокого мнения об этой паре ваз. Что бы она сказала, если бы узнала, что одна из них разбилась? И я не смог показать тебе, как играть это место. Мне грустно, Йозеф, очень грустно.

Но Йозеф, по-видимому, не слышал. Он взял скрипку и потянулся к той же гармонике. Он обнаружил, что может заставить вазу звучать в такт ноте, но не может ее разбить. Он итал испытывать иные звуки на других предметах в комнате. Однажды он нашел звук, который заставил его отца поморщиться от боли.

– Какого дьявола ты делаешь, Йозеф? – рыкнул Феодор. – Я мог чувствовать, как звуковая вибрация прокалывает все мое тело. Ради всего святого, уходи. Меня уже достаточно пытали.

Йозеф ушел, но он нес в своем сознании один из самых мощных зародышей гениальной идеи, которую когда-либо знал человек. На уроке музыки он обнаружил применение принципа, который должен был сделать его национальным героем, спасителем своей страны и, наконец, мучеником собственной изобретательности.

Он больше никогда не брал уроков музыки. С этого момента он посвятил всю свою энергию и мысли совершенствованию идеи, которая должна была произвести революцию в методах ведения войны, которая должна была избавить берега Соединенных Штатов от их самого сильного врага и которая должна была дать в руки правительства оружие, настолько мощное, чтобы сделать другие войны невозможными, если его собственная страна сама не решит вести их.

Объявление войны Соединенным Штатам Объединенными азиатскими нациями произошло с внезапностью удара грома. Газеты объявили об этом в одно из воскресений июня 1945 года. Они обнаружили, что страна совершенно не готова, занимаясь своим обычным делом, собирая доллары, чего, по их мнению, было достаточно, чтобы помешать другим странам осмелиться на какое-либо нападение.

За месяц до объявления войны автор редакционной статьи вашингтонской "Таймс-Юнион", в частности, сказал:

– Паникеры считают, что нам угрожает опасность со стороны желтых рас. Какими бы прискорбно близорукими ни были их беспокойные умы, они не видят, что война с Соединенными Штатами была бы невозможна по той причине, что ни у одной страны, кроме нас, нет достаточно денег, чтобы вести войну хотя бы один год. Казначейство Соединенных Штатов держит нити кошелька, которые являются сердечными струнами мира.

Тем не менее марионетка отказалась повиноваться своей веревочке. Пришла война. Новый вид войны, которая обрушилась с неумолимой внезапностью торнадо. И сразу же выяснилось, что азиатским странам не понадобится много денег. С такой скоростью, с какой она началась, война закончится менее чем через год.

Первая атака была предпринята на Сан-Франциско, а несколько часов спустя – на Панамский канал.

Когда над гаванью Сан-Франциско забрезжил день, изумление сменилось ужасом, когда появилась флотилия кораблей, замерших в непосредственной близости от суши. Корабли были больше, чем когда-либо виденные прежде, и, по-видимому, были так оборудованы, что на них не влияло сильное море, которое приближалось к суше. Они были так неподвижны, будто покоились на сваях, погруженных на дно океана.

С каждого из военных кораблей поднялся огромный аэроплан и поплыл по небу. Их было с дюжину.

Сонно пробудившись от монотонности мирного времени, экипажи береговых батарей противовоздушной обороны открыли огонь. Но самолеты, несмотря на разрывы снарядов рядом с ними, не предпринимали никаких попыток подняться выше пределов досягаемости, и ни один из них не был каким-либо образом поврежден.

Самолеты Соединенных Штатов отважно строем вылетели навстречу врагу. Но они не могли летать под таким заградительным огнем, а враги могли.

Над городом вражеские самолеты словно остановились в воздухе. Наблюдатели на местах подумали, что с ними что-то случилось, и что они вот-вот рухнут на землю. Затем стало очевидно, что они были оснащены вертолетными пропеллерами, позволяющими им оставаться неподвижными в воздухе и нацеливать свои бомбы с такой же точностью, как если бы они стреляли из фиксированного положения. Каждый из них посылал на землю по бомбе.

Но не было ни громоподобного взрыва, ни сотрясения земли, ни изуродованных тел, подброшенных в воздух. В течение нескольких секунд было слышно шипение выходящего газа, едкий запах и смерть вокруг.

В течение пяти минут нигде в радиусе 2000 ярдов от каждой бомбы не осталось никаких признаков жизни. Газ, казалось, был под контролем, как будто какой-то злой дух в каждом стальном контейнере направлял его на истребление.

Первой жертвой стала собака, напуганная первой упавшей бомбой. Она бросилась бежать как сумасшедшая. Газ настиг ее. Она кашлянула один раз и упала замертво.

Люди, выбегавшие из домов, чтобы посмотреть, в чем дело, падали прежде, чем могли вернуться в свои дома. Пешеходы, бежавшие в поисках укрытия, были застигнуты газом прежде, чем они смогли добраться до укрытия, которое все равно не защитило бы их.

Около пятидесяти бомб было сброшено на наиболее густонаселенные районы города. Затем самолеты грациозно двинулись прочь, обратно на палубы своих материнских кораблей.

Корабли, столь же неуязвимые для обстрела береговых батарей, как самолеты для зенитных орудий, снялись с якоря и отчалили.

Только в Сан-Франциско в течение получаса погибло 50 000 человек. Еще через час зона Панамского канала была очищена от жизни, а ее шлюзы и механизмы оставлены на попечение маленьких желтых человечков, уже подготовленные для такой работы шпионами.

Охваченные паникой, поток измученных беженцев хлынул вглубь страны так быстро, как только позволял транспорт. Они оставили своих мертвецов позади.

Организации, занимающиеся сбором новостей, заполняли восточную прессу многочисленными статьями с ужасами, заявляли, что враг не может быть отброшен по той простой причине, что корабли и самолеты защищены от артиллерийского огня магнитными щитами. Пули и острая сталь разрывных снарядов были отклонены невидимым экраном, прежде чем они смогли нанести какой-либо ущерб.

Неудивительно, что самолеты были совершенно не потревожены зенитными орудиями, или что корабли не были разгромлены якобы непобедимой береговой обороной. Неудивительно, что враг удовлетворился разрушительными действиями в течение пары часов и отступил, чтобы почить на лаврах.