Антология советского детектива 48. Компиляция. Книги 1-12

XII

Из всех членов своего многочисленного семейства лишь только со старшим сыном Шерзадом делился ата заботами. Сорок лет — пора зрелости, да и не доверят пост председателя рабкоопа человеку, не наделенному мудростью. Шерзад осторожен, семь раз отмерит, прежде чем отрежет. Сам ата на решения скор, решителен. И медлительность, неторопливость сына частенько его спасала от необдуманных поступков. Хотя, если говорить по совести, Шерзад порой казался отцу тугодумом и тем самым раздражал его.

Они с холой отправились с джайляу домой, и всю дорогу ата решал, делиться ли со старшим сыном своими планами насчет Захида — начнет опять все обдумывать, взвешивать. Но Бодом-хола решительно посоветовала:

— Дадаси, халат, скроенный по совету, никогда не жмет.

— Ладно, — кивнул ата и всю остальную дорогу до дома не произнес больше ни слова.

Когда он остановил мотоцикл посреди двора, с супы[29] под чинарой бросились к ним внуки, окружили со всех сторон и такой галдеж устроили, что ата вынужден был прикрикнуть:

— Эгей, потише вы!

— Кахраманджан, Надырджан, Хуррамбек, Зухраджан... — хола называла внуков по именам, и ата, поняв что это будет продолжаться долго, пока бабушка не перечислит всех, покачал головой, слез с седла и направился к супе.

Он сел на дастархан, а старшая невестка Марьям тут же поставила перед ним касу с шавлей.

— Ну, как вы тут, дети мои? — спросил он, обращаясь одновременно ко всем.

— Спасибо, ата, — ответил также за всех Шерзад. — Как сами?

— Слава аллаху, здоров. Мать вон привез. Все уши нам с Рахимом прожужжала: домой да домой!

— Хорошо сделали, ата, дети тоже соскучились по ней.

На этом часть встречи была закончена. Ата принялся за пищу, остальные последовали его примеру.

Уважение к главе семьи, вообще к старшему в доме, — неотъемлемая часть жизни в кишлаке. Уважение это воспитывалось столетиями у молодых поколений и передавалось как бесценное достояние от потомства к потомству. В этом же доме уважение к главе семьи было возведено в культ, который стал насаждаться Бодом-холой особенно рьяно в последние годы. Она сама беспрекословно исполняла любое желание Шермата-ата и требовала того же от членов семьи — сыновей, снох, внуков. Даже в таком простом деле, как обед и завтрак, хола стремилась подчеркнуть авторитет мужа, ему и Шерзаду накрывала отдельный дастархан. Сегодня же вся семья оказалась за одним столом, и потому особенно невестки чувствовали себя не совсем уверенно, они не столько ели, сколько следили за тем, чтобы кто-то из детей не нарушил покой деда.

— Зайдешь ко мне, — сказал ата сыну, пообедав. Обратился к невестке: — Постели, пожалуйста, Марьям, в комнате!

— Сейчас, атаджан! — Она поспешно встала.

Поднялся и ата. Едва он скрылся в доме, как семья, безмолвно сидевшая за дастарханом, преобразилась — дети принялись шалить и задевать друг друга, матери то и дело покрикивали на них, а хола делала замечания и невесткам, и внукам.

— Хочу посоветоваться с тобой по одному делу, — сказал ата, когда Шерзад, грузный, гладко выбритый и надушенный дорогим одеколоном, присел на курпачу. Сам ата возлежал, опершись на подушку.

— Слушаю, ата.

— Вчера мимоходом заезжал ко мне Юсуф, комсомольский секретарь. Зачастил он к нам что-то, думаю, неспроста. Но это пока дело второстепенное. Речь о другом. С ним был новый участковый. Я его встретил как подобает, заколол лучшую овцу, приготовил тандыр. Да вот дернул меня черт повесить овечью голову на кол у входа в юрту! Оказывается, он заметил бирку на ее ухе: конечно, начал расспрашивать Юсуфа, что да как. Почему, мол, старик так легкомысленно относится к совхозному добру, за это, говорит, и влететь может. Как думаешь, не начнет он подкапывать под меня, а?

— По-моему, напрасно ваше беспокойство, ата, — ответил Шерзад, — вчера Акрамов был у меня в рабкоопе, произвел впечатление дельного, самостоятельного человека. Скромный, говорит мало, уважает старших. О том, что побывал на джайляу, ничего не сказал.

— А зачем приходил-то?

— Познакомиться. Я представился: Шерзад Шерматович, говорю, а он улыбнулся — отец шер и вы шер? Да, ответил я, издержки традиции, в именах моих братьев тоже шер — Шерали, Шеркабул, Ганишер, Алишер. Отцу хотелось, чтобы мы были шерами — тиграми.

— А тигром-то из вас стал лишь Рахимджан, — заметил ата. — Ладно, рассказывай дальше.

— «Скажите, Шерзад-ака, много работников принято в рабкооп после гибели капитана?» — поинтересовался у меня лейтенант. — Я сказал, что несколько человек, все местные, их здесь как облупленных знают, надежные товарищи. Никто не судился. Кому охота отчитываться перед начальством за растратчиков и расхитителей? — «И все же хотелось бы познакомиться с личными делами тех работников рабкоопа, что являются материально ответственными лицами», — настаивает Акрамов. Я возражать не стал, дал распоряжение отделу кадров подобрать личные дела. Мне кажется, глаз у парня острый. Он посоветовал открыть буфет, который бы работал только ночью, обслуживал шоферов, проезжающих через кишлак.

— Правильный совет, Шерзад. А то, что глаз острый, мне и Юсуф говорил. По следу колес определил Акрамов, что везет машина. Кстати, что сделал он с этим заготовителем? — как можно равнодушнее спросил ата.

— С Эгамовым, что ли?

— Ну, с тем, у кого шерсть отобрал.

— Отпустили его, ата. Приехал капитан Хакимов из района и отпустил.

— Значит, будь на то воля самого Акрамова, посадил бы в каталажку?

— Бог его знает. Не думаю. Заготовки сырья — распространенное дело, ведь завтра в соседнюю область могут поехать наши кооператоры, что ж, и их в тюрьму сажать?

Шермат-ата сидел, глубоко задумавшись, наконец, он словно вспомнил о сыне, поднялся. За ним встал и Шерзад.

— Поеду я, Рахиму одному трудно. Как Азада?

— Ничего, ата. Сахрохон доброжелательно относится к ней, да и работает она хорошо. Что еще нужно?

— Ты незаметно разузнай, как она к Юсуфу относится. Ни мне, ни матери не хочется, чтобы этот босяк вошел в наш дом зятем. Зачастил он на джайляу что-то...