Антология советского детектива 48. Компиляция. Книги 1-12

XVIII

Семья Шермата-ата — большая, и отношения между ее членами сложные. Конечно, как и в любой кишлачной семье, вся жизнь здесь подчинена слову и воле старшего — Шермата-ата. Но если внешне дети безропотно подчиняются главе семейства, то внутренне частенько с ним не соглашаются. Действительно, ведь они уже стали взрослыми, имеют каждый свой характер, свой взгляд на жизнь, свои принципы и убеждения. Например, Шерзад причисляет себя к реалистам. Он считает, что мир, к сожалению, далек от совершенства. И еще многое надо изменить, чтобы он стал таким, каким видит его Азада — этот большой ребенок. Для сестры мир — это порядок и гармония. И если вдруг гармония почему-либо нарушается, то, полагает Азада, стоит лишь обратить на это внимание, осудить это нарушение, и оно само по себе исчезнет. Отсюда и прямолинейность, и бесхитростность девушки. Она всегда говорит то, что думает. Азада, правда, никогда не откровенничала с братом, она замкнутая, но уж Шерзада не проведешь, он видит сестру насквозь. Потому-то и не представляет, как выполнить поручение отца — в самую душу заглянуть Азаде, узнать о ее сокровенных думах и желаниях. Нет, не раскроется девушка, не станет выворачивать душу наизнанку. И не из ложной скромности или стыдливости, а потому что любовь для нее — чувство слишком личное, не предназначенное для обсуждения. Мог бы поговорить с ней по душам Шерали, то есть не выпытывать, не дознаваться об ее симпатиях, а просто навести ее на мысль о лейтенанте как-то ненароком, в беседе. Но его, к сожалению, нет в «Чинаре». И это тоже непонятно Шерзаду. Вроде бы умный человек Шерали, отец троих детей, а взял да и наплевал на семейные традиции. Вместо того, чтобы жить в «Чинаре», отправился в эту дыру — пятое отделение, да еще не в само отделение, а в фисташковую рощу Куштанского лесхоза, где устроился лесничим. И надо же — жена у него образованная, институт закончила, а преподает все в той же дыре, пятом отделении. И довольна. Другая бы мужу за такую жизнь что ни день истерики закатывала, а Чаман только улыбается. И ничего-то им не нужно — ни дома собственного, ни мебели. Принцип у них — живи сегодняшним днем.

— Но если вы живете лишь сегодняшним днем, — как-то спросил Шерзад Чаман, — так что же тогда Шерали возится с этими фисташками — экспериментирует без конца? Хочет повысить урожайность, масличность! Но зачем ему это?

— Любой принцип можно истолковать и так и этак, ака, — ответила невестка. — В личной жизни он для нас приемлем. Крыша над головой есть, любимая работа — тоже. Дети и достаток есть. Зачем нам больше?

— Но ведь и о будущем надо думать?

— То, чем занимается ваш брат, и есть наше будущее. Все это будет для людей!

Шерзад вспомнил о просьбе отца поговорить с Азадой, увидев Сахро у конторы совхоза. «А не побеседовать ли сначала с ней, — подумал он, — Азада, кажется, души не чает в своей заведующей, так, может, Сахро в курсе сердечных дел сестры?» Шерзаду, так же, как почти всем чинарским мужчинам, нравилась эта красивая женщина. Когда муж оставил Сахро, Шерзад не удержался, стал оказывать ей знаки внимания.

— О-о, Сахрохон, ассалом алейкум, рад видеть вас как всегда цветущей и неотразимой, — рассыпался в любезностях Шерзад.

— Ваалейкум, Шерзад-ака, — в тон ему ответила Сахро, — спасибо за комплименты, они всегда меня радуют.

— Как моя сестренка, джаным?

— Работает, передовая доярка!

— Молодец! Не позорит имя отца. Вы спешите, Сахро?

— Кто не спешит в наши дни, ака?

— Верно. А то, может, присядем, разговор есть небольшой.

Они прошли на боковую аллею и присели на скамью.

— Мы люди взрослые, — сказал Шерзад, — и можем себе позволить быть откровенными, не так ли?

— Смотря в чем, — заметила Сахро.

— Тоже правильно. Видите ли, меня, вернее, всю нашу семью, беспокоит Азада. Сами знаете, возраст у нее... Короче говоря, девушка на выданье, а мы все еще в неведении — не знаем избранника ее сердца. А отдавать за кого попало — не хочется, да и положение не позволяет... Слышал, что Юсуф приударяет за ней! Да об этом и сам отец догадывается. В последнее время парень всячески старается угодить старику, по делу и без дела на джайляу появляется.

Сахро из всего сказанного не поняла, как же родители Азады относятся к секретарю комитета комсомола, поэтому и ответила неопределенно:

— И на ферме Юсуф бывает часто, видно потому, что у нас комсомольцев много. Вижу иногда — разговаривает с ней, а о чем... — Сахро пожала плечами. — На мой взгляд, Юсуфджан парень неплохой.

— Э-э, это совсем не то, — высокомерно произнес Шерзад, — все равно, что голодному желудку горький чеснок. Самостоятельности в нем маловато.

— В его годы и у вас, наверное, не было ее, — сказала Сахро.

— В его возрасте я уже был завторгом рабкоопа. Если он действительно приглянулся моей сестренке, то... я считаю так — лучше маленькая работа, чем большой разговор. А у него вся работа из одних разговоров состоит.

— Не волнуйтесь, не люб Азаде комсомольский секретарь. Просто она не может отважиться и сказать ему об этом, — неожиданно заявила Сахро.

— Она не отважится, мы скажем, Сахрохон. Спасибо за хорошую весть.

— А разве вам неинтересно, кто же приглянулся Азаде? — шутливо спросила Сахро.

— Вот это мы все и хотели бы знать.

— Акрамов. Азада уже обещала позвонить ему.

Шерзад улыбнулся.

— Ну что ж, серьезного парня выбрала сестра. Я бы на месте отца одобрил такой выбор.

Шерзад не мог скрыть радости.

«Если виноградную лозу не укоротишь, она и до Кашгара доползет, — подумала Сахро. — Разочарую-ка я этого толстяка, пусть не радуется преждевременно».

— Только зря лейтенант Азаде голову кружит, — сказала она с сожалением.

— Зря?

— Ну да. Я слышала, у него невеста есть.

— Интеллигент! — воскликнул зло Шерзад. — Одну имеет, другой голову дурит. Надо предупредить сестренку, как бы беды не вышло.

Шерзад обдумал все, что услышал от Сахро. С одной стороны, конечно, хорошо, что Азада равнодушна к Юсуфу, но вместе с тем... Если лейтенант помолвлен — тогда позор на весь «Чинар». За ужином, выбрав удобный момент, он сказал жене, но так, чтобы услышала и Азада:

— Оказывается, участковый наш — бабник. Имеет невесту, а говорят, в «Чинаре» уже кому-то голову вскружил. Надо Ярматову подсказать, чтобы по партийной линии его...

Первый трехэтажный дом в «Чинаре» наконец-то был сдан. Его построили на взгорке, в углу сада, недалеко от конторы. Он был как городской, этот дом, со всеми коммунальными удобствами. Еще при закладке было решено отдать его приезжим специалистам — учителям, медикам, агрономам, ветеринарам. Захиду выделили квартиру на третьем этаже — однокомнатную секцию с большим окном и балконом, выходящим на площадь. Из всех жильцов только ему провели телефон, мол, служба такая — в любое время может лейтенант понадобиться.

Квартира Захиду понравилась, особенно его радовало то, что из крана текла вода, душевая работала и газ уже был подключен. Комната оказалась большой, светлой, из окна виден был кишлак и скалы за ним.

— Кто-нибудь из коренных чинарцев поселился в этом доме? — спросил Захид у коменданта.

— Предлагали многим, но все отказались, — ответил тот. — Не привыкли, понимаете. Разве дехканин сможет спокойно жить, если у него в хлеве не мычит корова, не блеет овца, если из подворотни не лает собака, и вообще во дворе не слышен крик ишака? И... потом, третий этаж и огород как-то не уживаются...

В совхозе Захиду дали грузовик, и он, заехав в райцентр на старую квартиру, забрал там свои пожитки и отправился к родителям — ведь квартиру нужно было чем-то обставлять.

Родные его встретили радостно. Джамиля захлопотала на кухне, Пулатджан, который оказался дома, пошел в магазин, а мать, усадив сына и шофера за дастархан, стала потчевать их чаем и попутно жаловаться на детей — мол, странные они какие-то пошли, чуть что, норовят удрать из дома, «в самостоятельность». Захид, слушая ее, вспоминал народную пословицу: «Дочка, тебе говорю, а ты, сноха, слушай». Он усмехнулся.

— Вот видите, шоферджан, — заметила мать, — Захид ничего всерьез принимать не хочет...

Возвращались они в «Чинар» ранним утром.

— Лето, — сказал шофер Калтура-ака, коренастый сорокалетний мужчина, — прекрасное лето!..

Захид кивнул. Действительно, хлопковые поля, люцерники и кукурузные клинья, словно изумрудные ковры, застелили землю. В открытое небо кабины влетает утренний ветер и разгоняет остатки сна. Захид молча любуется красотой долины, и радость переполняет его сердце.

— У каждого цветка свой запах, — как бы уловив настроение Захида, сказал шофер. — Лето — один из цветков года.

«Сегодня займусь устройством быта, — размышлял Захид, — приведу в порядок квартиру, а завтра подключусь к оперативной группе». Он гнал от себя мысли об Азаде, старался думать о предстоящем расследовании дела Халикова, только не о ней. Но это ему плохо удавалось.

Когда девушка не явилась в кино, странная мысль пришла Захиду в голову. А что если здесь сыграло свою роль слово Шермата-ата. Он вспомнил, как зло высказался старик в адрес Юсуфа, когда тот ненадолго вышел из юрты.

Захид тогда в душе пожалел Юсуфджана, неплохого, как казалось ему, парня, а про Шермата-ата подумал: «А этот чабан рассуждает, как самый настоящий феодал».

Машина въезжала в «Чинар», а Акрамов так и не решил, как же ему теперь поступить, как вести себя с Азадой.

Весь день Захид приводил в порядок квартиру, а вечером зашел к Ярматову.

— Мурад-ака, я должен извиниться, — сказал он, — но пока с оперативной группой работать не смогу.

— Что-нибудь срочное?

— Да. Время уходит, я хочу, как говорится, по горячим следам проверить одно дело в Чукургузаре.

— Что ж, не смею задерживать.