Ангел в эфире

— Очень даже воин, Анастасия, — возразил Земцев и пошел распинаться про рыбу, которая гниет с головы, и про здоровый организм государства, и про то, что единомышленники конечно же имеются, даже и в нынешнем правительстве многие за него ратуют — но не официально, а по духу, по образу мыслей, по призванию. И что, конечно, он бы смог, несмотря на противодействие инертной думской массы, — преодолел бы, перескочил, пробился бы, прорвал глухую оборону… Ведь надо же что-то делать, ведь страна который год вянет на корню, возрождать ее надо, поднимать из пепла, из руин, из мусорных куч, во имя великого будущего, во имя народа и на благо ему же…

По общему мнению, интервью прошло блестяще!

Настя, отсмотрев материал, осталась вполне довольна собою. Земцев на экране служил приятным, умело оттеняющим ее достоинства фоном, будучи пламенным на фоне ее спокойствия, пассионарным на фоне ее раздумчивости, взрывчатым на фоне ее женственной текучести — и интервью на контрасте выглядело великолепно!

Сначала студию завалили восторженными откликами телезрители, потом газеты одновременно, единоглоточно подхватили клич — что-то насчет того, что вон какие кадры пропадают, вот бы нам вместо бюрократов-партократов эдакого Икара в правительство заполучить.

Затем самого «Икара» зазвали на другие метровые каналы, где он так же ярчил и светил, — но это была уже отыгранная карта, второй сорт, неумелые последыши Настиного триумфа, запоздалое эхо, отголоски, круги на воде.

— Отличная работа, — похвалил жену Игорь Ильич. — Ты, кажется, становишься профессионалом…

Но ее оскорбило это снисходительное одобрение — что-то в нем было от нечаянного выигрыша, от ипподромного халявного успеха: как будто лошадка, на которую он ставил, нежданно принесла ему целый рубль на вложенную смешную копейку. Муж не радовался вместе с ней и за нее, скорее он радовался своей дальновидности, принесшей ему внеплановый дивиденд.

А Насте это было неприятно.

Между тем дядюшка Захар, как настоящий дядюшка, сочтя себя виновником и Настиного брака, и ее успеха вообще, получил право на вход в семью и даже как бы приобрел некую индульгенцию за свои прошлые и будущие грехи.

Настя, конечно, выказывала снисходительное благоволение своему мнимому родственнику, но совсем не радовалась его частым появлениям в доме. А тот разливался соловьем:

— Крестить младенца! Непременно после рождения крестить! — И сам явно метил в крестные отцы, предвидя от этого звания новые блага для себя — свою грядущую неувольняемость, свою незаменимость и бессменность, которая, кстати, до сей поры находилась под вопросом, висящим дамокловым мечом над его полированной лысиной.

Отношение остальных сотрудников к Насте стало испуганно-почтительным, и только Валера, изредка сталкиваясь с ней в сумятице кипящих коридоров, сожалитель-но вздыхал, как в старые добрые времена:

— Так мы и не переспали с тобой… Жалко!

Настя задорно смеялась, вступая в привычную для обоих словесную игру:

— Ладно, Валера, какие еще наши годы… Успеем!

— Ага, — фыркал ее верный, но только на словах, поклонник. — Ты, если что, сразу обращайся!

Для них это было забавной игрой из тех давних (не таких уж давних, меньше года) времен, когда она была штатной корреспонденткой, а он — обычным «инженегром» и они помогали друг другу выжить в телевизионном серпентарии.

Теперь Насте не надо было контролировать сотрудников, от добросовестности которых зависело качество телевизионного продукта, ведь теперь она была женой шефа. А что такое «жена шефа»? Это рефлекторный изгиб позвоночника, это бессловный приказ, это больше чем просто работа, чем должностные обязанности, чем производственная рутина — это рыцарское служение! Это способ выжить, причем способ единственный…

Антон Протасов придерживался другого мнения.

— Ты, — вздохнул он, слишком много показывая этим вздохом, — наша доморощенная звезда… Только, ангел мой, учти, тот, кто тебя породил, тот может тебя убить.

— За что? — удивилась Настя.

— Ни за что, — туманно ответил Протасов. — Если звезды гаснут, значит, это кому-нибудь нужно…

— Ты престарелый трусишка! — небрежно фыркнула она в ответ.

— Я бы заменил слово «престарелый» словом «многоопытный», а слово «трусишка» — словом «пессимист». Я — многоопытный пессимист, — печально констатировал он. — На нашей телевизионной помойке лучше не испытывать иллюзий, Настя. И лучше не думать о завтра и не строить наполеоновских планов. Потому что завтрашнего дня может не быть.

Она и не думала… Для нее существовал только сегодняшний день, нескончаемо длинный, длиною в год. Однако предупреждение Антона имело явный привкус тревоги…

Он знал что-то, о чем не знала она? Но что именно?

Вряд ли он объяснит ей, в чем дело, он всегда так осторожен и дипломатичен… Не захочет расстраивать ее, отделается шуткой. Но у Насти совершенно не осталось сил разгадывать чужие головоломки.

— Если вдруг ветер переменится, ты дашь мне знать? — спросила она, тихо опуская руку ему на плечо.

Антон, нежно оглядев ее осунувшееся, почти некрасивое лицо, пообещал:

— Конечно, ангел мой…

Она чувствовала — он не обманет. Кто угодно, только не он.

Про Вадима Настя ничего не знала. Может быть, просто боялась услышать правду? Газетным сплетням она не верила, общих знакомых у них не было, поэтому она не могла узнать о нем, кроме как исподволь проявив инициативу, которая в нынешнем положении могла бы повредить ей. Игорь Ильич, кажется, тоже не стремился выяснить, кто отец будущего ребенка, по крайней мере, разговоров об этом не заводил, в душу не лез, не ревновал и был, видимо, совершенно доволен сложившимися между ними отношениями. И Настя тоже вроде бы была ими довольна.

Однажды она сделала слабую попытку расспросить мужа о его прошлой жизни, на что тот снисходительно заметил:

— У мужчин не бывает прошлого, милая! — В его голосе звучали поучительные нотки. — Мужчина — символическое воплощение будущего, его поэтическая метафора, тогда как женщина вся в прошлом — следовательно, она метафора прошлого, его темный символ…

Настя попыталась уловить в его словах намек, но так и не поняла мужниной иносказательности.

— То есть у меня нет будущего? — по-пионерски прямолинейно расшифровала она. — Так?

— Нет, это у меня нет прошлого, — отговорился супруг. — Я только недавно родился — вместе с нашим браком, и намерен начать свою жизнь с чистого листа.

Удовлетворившись мнимой комплиментарностью ответа, Настя успокоилась. Ей так и не удалось разведать, где сейчас Вадим, что с ним. Домработница была неразговорчива, охрана незримо и умело выполняла свои обязанности, а иных источников информации у Насти не было. Разве что Шумский…

Дядюшка Захар обрадовался приглашению — к дочке ли, к племяннице, к протеже — и прибыл по первому зову, едва Настя заикнулась, что ей нужно его видеть. Время посещения было выбрано умело — в ту самую двухчасовую утреннюю вилку, когда муж уезжал на работу и Настя на короткое время оставалась одна.

Явившись, Шумский взахлеб затрещал о важности детских передач, вслух надеясь, что, когда на свет появится маленькая Алина (имя ребенка было выбрано заранее на основании результатов УЗИ), его законная епархия, дирекция детского вещания, станет на канале приоритетной. Уж конечно, хозяин расстарается для своей дочурки…

— У него ведь, кажется, уже есть сын, да? — спросила Настя, прерывая излияния мнимого родственника. — Тогда Игорь Ильич должен радоваться дочке. Но кажется, не так уж он рад…

Захар вынужденно промурлыкал в ответ:

— Нет, что ты… И потом, знаешь ли, с мальчиками так сложно… Девочки — они легче… Нет, он рад, конечно…

— А что с его сыном? — спросила Настя, не давая загнанному в угол противнику ускользнуть от разговора. — Где он?

— Так, болтается где-то, — туманно отозвался Шумский. — Они не поддерживают отношений.

— Почему?

— Дело в том, что Вадим музыкант… Когда пару лет назад Игорь стал раскручивать сына, тот непонятно почему вообразил, будто его загоняют в попсовый капкан… Ему, непризнанному рок-гуру, это было как нож вострый. А потом, знаешь ли, наркотики, тусовка…

— А что же его мать?

— Даже не знаю, где она, — признался Шумский. — Не слышал о ней уже сто лет. Они разошлись лет двадцать назад, Регина потом вышла второй раз замуж, уехала вроде бы в Прибалтику, кажется, умерла.

— От чего?

— Не то неудачные роды, не то… Ой! — запоздало ойкнул Шумский, сообразив, что говорит что-то не то и кому-то не тому.

Настя потемнела лицом. А если и с ней это случится — неудачные роды, смерть…

Нет, не может быть! У нее всегда все было образцово-показательным! И в детском саду, и в школе, и здесь, в Москве… У нее будет образцово-показательный брак, образцово-показательный ребенок, образцово-показательная карьера. Она сумеет прорваться сквозь все невзгоды и трудности, недаром нянюшка в детстве говорила, будто ангел при рождении поцеловал ее в макушку. Благоволение небес, кажется, так это называется…

Настя унеслась мыслью в туманное будущее…

Хватит читать с монитора чужие тексты! Все-таки она журналист, а не дикторша, ей есть что сказать зрителям. Своя авторская программа — вот что ей нужно. Программа, в которой она станет единоличной хозяйкой… Тогда ее карьере будет куда двигаться.

Может быть, ей суждено стать влиятельной фигурой в общественной жизни страны. Она станет говорить властям предержащим о чаяниях народа, а народу напомнит о вечных человеческих ценностях. Многие ведь забыли элементарные вещи — что такое честность, порядочность, что такое не убий, не укради, не возжелай и так далее… Она поведает людям о вечном. С экрана она скажет им, что нужно делать, чтобы остаться людьми, она станет незаметно, исподволь направлять общественную мораль в русло терпимости и всепрощения.

Может быть, со временем она превратится в совесть нации, в ее бессребренического судию… Ведь она никогда не поступала против совести своей, никогда… Кстати, а ведь у нее неплохое политическое чутье! Недавно с ее подачи, например, Земцева выдвинули премьером, неожиданно гладко, с первой попытки проведя через Думу… И это только начало, только отправная точка, многообещающий зачин!

Скорей бы уж родить, что ли…

Две сменные няни с медицинским образованием были отобраны и проверены — они должны были посменно дежурить возле новорожденной, принимая на себя круглосуточную заботу о ребенке и оставляя за матерью лишь общее руководство воспитанием.

Слишком долгим теперь казалось путешествие в тихий и мирный загород, конечно, более здоровый для младенца, но слишком далекий по бесконечности забитых транспортом пригородных шоссе, поэтому семья перебралась на городскую квартиру, рассчитав так, чтобы время Настиных перерывов в работе совпадало с временем кормления новорожденной крошки.

Все было продумано до мелочей, распланировано, расчерчено. Армия докторов, готовясь, притопывала ножкой в предвкушении работы. В студии тоже ждали часа икс. Вместо Насти «эфирили» Ларионова с Ельцовой, но после родов, когда Плотникова вновь приступит к работе, Ларионову собирались уволить вслед за ее покровителем Гагузяном, который недавно перебрался на первый канал. Трое ведущих — это слишком много для их канала. Трое плохих ведущих…