Антология советского детектива-53. Компиляция. Книги 1-13

4

Оперативная группа уехала в районное отделение милиции, а Василий Забара остался дежурить на улице.

Вскоре к нему подошел молодой мужчина в гражданском, сказал:

— Я — старший лейтенант Сомов. От капитана Дунаева. Ничего подозрительного не заметили?

— Тихо. Наверное, все уже спят.

— Время и вам отдохнуть, товарищ участковый инспектор.

Забаре стало обидно. Закрутилось настоящее дело, он добыл такие ценные факты, и вот — отставка, прислали опытного оперативника.

И очень удивился и вместе с тем обрадовался, когда на следующий день вечером его пригласили на оперативку. Проводил ее начальник районного отделения милиции подполковник Андрей Николаевич Астахов.

Забаре было неинтересно слушать уже знакомые подробности происшествия, которые излагал следователь Дунаев. Он почему-то даже не упомянул его фамилию, когда сказал, что удалось найти осколки бутылки, салфетку со следами губной помады, стебли тюльпанов. А разве механик Петр Тищенко назвал бы Людмилу Борецкую, если бы не он, Забара?

Снова, как и вчера, обида начала точить душу. Василий смотрел на Астахова, надеясь, что подполковник обратится и к нему с каким-нибудь вопросом. Но тот слушал Дунаева, Трибрата, Ревчука, а его не замечал. И Забара вскоре отключился от всего, что происходило в кабинете, перенесся в недавнее прошлое, в тот день, когда впервые встретился с Астаховым.

На прежней работе Василий по собственному желанию «закрутил такую карусель», что ничего, кроме канатосвивочной машины, и не видел. Каждое его движение было выверено с точностью до секунды, до миллиметра. И график известен был на целый год вперед, когда твоя смена, когда выходной, когда отпуск.

Теперь же надо таращить глаза на все четыре стороны одновременно, успевать замечать и запоминать все, что происходит вокруг, не упускать мельчайших подробностей, ибо может случиться так, что именно какая-нибудь мелочь позже сыграет решающую роль. А его рукам — рабочим, натренированным рукам — уготована судьба писаря. Не заполнив еще ни одного протокола, он уже догадывался, что это — тяжкий труд и вряд ли принесет ему удовлетворение. Если же возникнет критическая ситуация и какого-то негодяя придется хватать за шиворот — разве это серьезное занятие для рабочего человека, который сумел опередить по трудовым показателям всех машинистов-канатчиков, даже ветеранов производства и прославленных асов?!

Что же касается свободного времени, то участковый отдыхает тогда, когда все сделано. Но это фантастика, утопия. У участкового столько обязанностей, что приходится работать не только днем, но нередко и ночью. О каком свободном времени может идти речь?

Из того, что было у него в жизни до сих пор, да и то не на гражданке, а в армии, ему пригодилось лишь воинское звание, умение четко выполнять команды строевой подготовки и владеть собой в самой сложной обстановке. Служил он на границе в Закавказье, перед увольнением в запас занимал офицерскую должность, прошел специальную подготовку, сдал экзамены, и ему присвоили звание младшего лейтенанта. Правда, службу в милиции начал уже с двумя звездочками на погонах — повысили. Но все равно здесь он очутился внизу высокой служебной лестницы, места на которой строго распределялись согласно специальному образованию, умению проявить себя, авторитету.

Азы милицейской службы он познавал на трехмесячных сборах. Занятия там проводили опытные специалисты. Хорошо запомнилось, как два капитана обучали скоростной стрельбе из пистолета и приемам борьбы самбо. Ему казалось, что это сошли с экрана супермены кинобоевика, чтобы продемонстрировать свои трюки перед будущими одесскими милиционерами. Мишени они поражали, находясь в любом положении: стоя, лежа, на бегу, катаясь по земле, совершая головокружительные прыжки. Приказывали, чтобы на них одновременно нападало целое отделение курсантов, сами становились спиной друг к другу, обеспечивали надежный тыл и начинали спокойно «штабелировать» новобранцев.

Да, повезло Василию с преподавателями на сборах, жаль, что эти сборы так быстро пролетели.

Прошел и стажировку на лучшем участке района. И получил наконец-то назначение на самостоятельную работу.

Прежде чем подписать приказ, начальник Приморского райотдела милиции подполковник Андрей Николаевич Астахов вызвал его для беседы.

Первое знакомство с начальником райотдела, которое было несколько месяцев назад, оставило в душе Василия неприятный осадок.

Состоялось оно, когда его, молодого машиниста-канатчика, в комитете комсомола сталепроволочно-канатного завода все же уговорили пойти немного поработать в милиции и сразу же привели в кабинет Астахова, как будто боялись, что он вдруг передумает. Василий не передумал, не в его характере отступать, если уж пообещал, но энтузиазма тоже не проявил. Более того, вел себя немного высокомерно, даже пренебрежительно, так, словно присутствовал на плохом спектакле, с которого в любую минуту можно уйти. Дескать, да, я согласился послужить в милиции, но без особого желания, я пришел, чтобы отбыть повинность, — и не больше.

Конечно же начальник райотдела милиции все это сразу почувствовал, и по его лицу было видно, что он не в восторге от такого поведения своего будущего подчиненного, но промолчал, ничего не сказал.

Когда Василий выходил уже из кабинета, черт дернул его за язык:

— Товарищ подполковник, вопрос задать можно?

Он решил «разыграть» начальника райотдела милиции. Надо же, нашел кого «разыгрывать». Подполковника, своего будущего начальника. Но отступать было уже поздно.

— Пожалуйста, — Астахов наклонил голову и резко поднял ее.

«Ну точно, как бодливый козлик», — подумал Василий, с трудом сдерживая улыбку.

— Скажите, почему в полиции капиталистических стран упразднили дубинки?

— У меня такой информации нет, — пробасил подполковник. И после небольшой паузы добавил: — А вот в газетах я читал, что в некоторых капстранах началась новая волна забастовок и блюстители порядка разгоняют забастовщиков. И, думаю, бросаются на рабочих не с пустыми руками.

— О! Вы сразу же попали в точку. Именно потому, что участились столкновения полиции с участниками забастовок, маршей протеста, и упразднены дубинки. Вместо них введены телеграфные столбы.

Подполковник не улыбнулся. Помолчал немного, о чем-то раздумывая, поднял глаза на офицера, сидевшего напротив, спокойно сказал:

— Покажите товарищу Забаре, где оформить необходимые документы. И пригласите следующего...

И вот теперь новая встреча.

Василий пошел в кабинет, испытывая чувство неловкости и даже вины. Тем более в этот раз начальник райотдела милиции сидел за столом в парадной форме, на груди — два ряда боевых орденов и медалей, правую щеку рассекал шрам, которого при первой краткой встрече Василий почему-то не заметил.

— Так что слышно нового по поводу дубинок и телеграфных столбов? — сразу же спросил Астахов, будто они виделись вчера, а не более трех месяцев назад.

— Простите, товарищ подполковник, — вытянулся Забара и стукнул каблуками. — Я тогда неудачно пошутил.

Астахов внимательным, цепким взглядом окинул его с ног до головы.

«Интересно, — подумал Василий, — понравился я ему или нет? А собственно, чем я плох? Скроен ладно, крепкий, подвижный. Рост чуть ниже среднего. Милицейская форма вроде бы идет. Уши маленькие, не оттопыренные. Нос тонкий, прямой. Возле глаз — сеточка морщин, вокруг рта — жесткие складки. Усики аккуратные, губы пухлые. Лицо чуть продолговатое, шея короткая, мускулистая. Какое-то неестественное соединение мужского и женского...»

— Садитесь, товарищ Забара, — кивнул начальник райотдела на кресло, стоявшее возле его стола.

Василий сел.

— Почему вы при первой нашей встрече решили немного поцапаться со мной? И потом, мне тогда показалось, что вы без желания идете к нам на работу. Это действительно так или нет?

— Разрешите сказать правду, товарищ подполковник.

— А здесь и нужно говорить только правду. Всегда и во всем. Без всякого на то разрешения.

— Понимаете, десятки поколений Забаров всю жизнь выращивали хлеб. А отец, вернувшись с войны, сделал первый зигзаг — стал кузнецом. Николая, моего старшего брата, и вовсе в городской рабочий класс потянуло. Кончилось это трагедией. Я сидел в Байбузовке, пока не прозвучал последний школьный звонок. И тут же хлопнул калиткой уж слишком благоустроенного своего крестьянского подворья. Примчался в Одессу. Долго искал по душе работу. Наконец устроился на завод. Вроде бы все стабилизировалось. Женился, сына и дочь заимел. Спланировал свою дальнейшую жизнь. Решил работать как вол, чтобы заработать, как говорится, орден и ордер. А меня — бац! — в милицию.

Василий хотел, чтобы рассказ его был веселый, озорной. Но этого вроде бы не получилось. В голосе чувствовались нотки недовольства и даже обиды.

Начальник райотдела милиции слушал его внимательно, не прерывал. Умный взгляд глубоко посаженных глаз, под ними синими подковами залегла усталость.

«Нельзя отвлекать этого занятого человека, злоупотреблять его терпением и выдержкой», — подумал Василий. И решил закругляться.

— Отпочковался я от могучего дерева — рабочего коллектива и чувствую себя теперь цыпленком на хилых ножках. Голос — и тот писклявый, совсем не для милиции.

— А мы вам свисток дадим и оружие вручим, — пробасил Астахов.

— Боюсь, что это будет не работа, а перетягивание каната.

— Поначалу возьмем на буксир.

— Трос не выдержит.

— Сплетете сами потолще и покрепче. Говорят, что вы — парень с золотыми руками. Пусть вас не смущает то обстоятельство, что по прежней профессии вы далеки от милицейской службы. За опытом и здесь дело не станет. На специальных сборах побывали, кое-чему научились. А опыт со временем придет.

Василий почувствовал, что начальник райотдела милиции не торопится закончить разговор. Вот и хорошо. И он не будет «закругляться». Почему бы и не пооткровенничать? Когда еще выпадет такая возможность?

— Вот и вы, товарищ подполковник, почти похвалили меня за работу на заводе, — с грустью произнес Василий. — А знаете, многие вообще меня без канатосвивочной машины и не воспринимали и считали, что я каждый раз шел к ней, как на первое свидание с Ниной. Никто и не догадывался о том, что когда я впервые увидел эту машину, то меня схватил за плечи испуг и долго не отпускал. Несколько месяцев я ничего, кроме ненависти к ней, не испытывал. Ее железное завывание напоминало мне скрежет гусениц и рев моторов фашистских танков. Я не раз видел в кино, как эти стальные чудовища надвигались на окопы наших воинов. У меня до сих пор не окончен спор с отцом. Все за научно-техническую революцию. Сегодня я тоже за нее. Хотя она и зацепила меня своими железными зубьями, причинила боль. Отец говорит: машина — не живое существо, не то, что, к примеру, лошадь, которая понимает человека, помогает ему творить на земле добро, никогда никого не обидит, наоборот, выручит из беды. И зачем люди, удивляется мой отец, создают так много машин, дают им волю? А вдруг эти самые машины начнут брать верх над людьми? У отца весомое доказательство — бездушная машина погубила его старшего сына. И я должен был преодолеть себя, чтобы сделать то, чего не удалось Николаю в его неполных двадцать юношеских лет: покорить машину, взять власть над ней в свои руки. А уже потом от ненависти до любви оказался все тот же один шаг...