Я сам похороню своих мертвых. Реквием для убийцы. Проходная пешка

V

Инглиш с порога ресторана увидел сенатора, сидевшего одиноко в углу. На лице его было выражение нетерпения и недовольства.

Сенатору Гарри Бомонту было шестьдесят пять лет, он был маленьким, тонким и сухим. Его морщинистое лицо было цвета старой кожи, а серые, стальные глаза были пронзительными.

Обладая невероятной амбицией, которую нельзя было сломать, он надеялся когда-нибудь сесть на президентское кресло. Свою карьеру он начал как мойщик бутылок в одном трактире и сумел извлечь из этого пользу. В награду за услуги, которые он оказал во время войны, ему поручили пост администратора в Управлении дорог и мостов. В это время он встретился с Инглишем, который мечтал пустить в ход свою гигроскопическую буссоль. Бомонт познакомил его с деловыми людьми и благодаря этим знакомствам Инглишу удалось наладить дело.

Когда Инглиш обосновался в Эттекс Сити, он вспомнил о Бомонте и написал ему, чтобы предложить финансовую помощь в случае, если тот захочет выставить свою кандидатуру на место судьи. Бомонт воспользовался предложением и благодаря деньгам Инглиша добился своего. Но перевыборы должны были состояться через шесть месяцев, и Инглиш знал, что Бомонт беспокоится за результат, так как оппозиция, которую он победил в прошлый раз, не была ослаблена.

Сенатор немного привстал, чтобы приветствовать его.

— Я уж думал, что вы вообще не придете, — сказал он хорошо поставленным голосом и сел.

— Меня задержали, — сухо ответил Инглиш. — Что будем есть?

Пока сенатор составлял свое меню, метрдотель сунул в руку Инглиша конверт.

— Это письмо пришло для вас десять минут назад, мистер Инглиш, — прошептал он.

Инглиш поблагодарил его, заказал бифштекс с кровью с зеленым горошком и бутылку вина. Потом вскрыл конверт.

«Все идет хорошо. Корина отлично сыграла свой номер. Вердикт: самоубийство на почве нервного кризиса. Больше нечего опасаться. Сэм».

Инглиш сунул письмо в карман и на его лице появилась жесткая улыбка.

Как только метрдотель отошел от стола, сенатор спросил:

— Что это за история с вашим братом? Что же такое он наделал, боже мой!

Инглиш поднял на него удивленный взгляд.

— Вот уже несколько месяцев Рой жил на нервах. Я предупреждал его, что он слишком много работает. Его нервы не выдержали напряжения, и он избрал легкий путь.

Сенатор что-то проворчал, его лицо покраснело.

— Говорите другому эти глупости, — сказал он, не повышая голоса. — Рой никогда в жизни не работал ни одного дня. Говорят о шантаже…

Инглиш пожал плечами и проговорил безразличным тоном:

— Нужно было ожидать подобного от этого канкана. Слишком много людей будут в восторге устроить скандал. Рой покончил с собой потому, что у него были неприятности в делах, вот и все.

— В самом деле? — спросил сенатор, наклоняясь вперед, насмешливо глядя на Инглиша. — Я слышал, что он заставил одну женщину «петь» и что у него должны были отнять лицензию. Это правда?

— Совершенно верно, но никто не сумеет этого утверждать, если не захочет быть привлеченным мною к ответственности за клевету.

Бомонт откинулся назад. В его взгляде было восхищение.

— Да, это так, — сказал он.

Инглиш утвердительно кивнул.

— Это комиссар полиции начал следствие. Я с ним говорил. Он не пойдет дальше. Не беспокойтесь об этом, Гарри.

Официант принес бифштекс. Бомонт подождал, пока он отошел, и продолжал:

— Может быть, мне и нечего опасаться, но вам есть чего. Это может взорвать все дело с госпиталем.

Инглиш атаковал свой бифштекс и поднял глаза:

— Что заставляет вас так говорить? Если типы из комиссии воображают, что могут повредить мне, то ошибаются.

— Послушайте, Ник, нужно быть благоразумным, — проговорил сенатор с беспокойным видом. — Вам не удастся так просто выкрутиться. Пошли всякие неприятные слухи, а вы знаете, какие они там, в комиссии. Если я им скажу, что вы хотите назвать госпиталь своим именем, то они пойдут в атаку.

— Тогда подождите того времени, когда все это дело будет закончено, и тогда предложите им это. Через несколько недель все будет забыто.

— Но на будущей неделе состоится собрание, — сказал Инглишу Бомонт.

— Это вино замечательное. Вы должны его попробовать вместо того, чтобы все время пить скотч, — заметил Инглиш.

— Я плюю на ваше вино, — возразил сенатор, ерзая на стуле. — Нельзя задерживать совещание. Вы это так же хорошо знаете, как и я.

— И тем не менее оно будет задержано. Кто построил госпиталь? Кто финансировал? Не означает ли это, что собрание может быть отложено? Это вам говорю я, и вы можете объявить это от моего имени.

Бомонт провел пальцем вокруг воротничка.

— Хорошо, я попробую. Но я вас предупреждаю, Ник, что это произведет плохое впечатление. Рис, помощник прокурора и члены комиссии вас не любят, и если они смогут сделать вам неприятности, то они это сделают, и тогда плакал ваш госпиталь.

Инглиш оттолкнул свою тарелку и достал портсигар, который протянул Бомонту.

— Может быть, но я связан с вами, и сами понимаете, что если что-нибудь с вами случится, то это отразится и на мне, — сказал Бомонт. — Я не могу позволить взять на себя такой риск, даже если вы можете это сделать.

— Не беспокойтесь обо мне, Бомонт, — спокойно проговорил Инглиш. — Я достаточно силен, чтобы защищаться. А что с вами делается? Боитесь?

Бомонт пожал плечами.

— Называйте это страхом, если вам так нравится. Вы уверены, что вы уже урегулировали эту историю с самоубийством?

— Эту да, но завтра в газетах появится другая история.

У Роя была секретарша, некая Мэри Севит, она тоже покончила с собой вчера вечером.

Глаза Бомонта чуть не вылезли на лоб.

— Почему?

Инглиш только улыбнулся.

— Она, возможно, тоже была расстроена.

— И вы воображаете, что кто-нибудь вам поверит? Чем они были друг для друга? Это что, классическое двойное самоубийство?

— Можно это назвать и так, но к тому нет доказательств. Есть слабая надежда, что оба эти самоубийства не будут связаны друг с другом. На моей стороне Моркли. Он вытянул у меня сегодня утром пять тысяч долларов.

Бомонт конвульсивно проглотил слюну. Его горло заклокотало, как лягушка на сковородке.

— Вы дали пять тысяч долларов Моркли? А что, если он об этом скажет комиссару? Это может быть ловушкой. Обвинение во взяточничестве, Ник. Знаете, это очень серьезно. Они будут очень довольны повесить вам это на шею. Вот будет букет!

— Не будьте таким пессимистом, — сухо проговорил Инглиш. — Моркли ничего не скажет. Это вымогатель, и он отлично знает, как ему вести себя со мной, и он не начнет рисковать портить со мной отношения. Во всяком случае, я заплатил ему банковскими билетами, которые никогда не будут зафиксированы. — Он оттолкнул свой стул. — Да, мне нужно вернуться в свою контору. Не ломайте себе голову, все устроится!

Бомонт встал.

— Но почему же они убили себя? — сказал он. — Должна же существовать для этого причина?

Инглиш заплатил по счету и оставил хорошие чаевые.

— Конечно, должна существовать причина, — сказал он, — и у меня есть намерение обнаружить ее.