Народные сказки о богатырях русского эпоса

ВВЕДЕНИЕ

В устной поэтической традиции русского и других народов СССР живут прозаические рассказы, героями которых являются богатыри русских былин, рассказы, отразившие сюжеты или отдельные эпизоды былинного эпоса.

Рассказы эти разного типа. Одни из них не что иное, как разрушенные в своей стихотворной форме былины, сохранившие, однако, былинные фразеологию и интонации. К таким устным рассказам, в которых ощущается еще крепкая связь с былиной и по содержанию, и по стилю, хотя они и утратили не только напев, но и стихотворную структуру, применим термин «побывальщина». Их нередко находим в сборниках былин, так как в районах распространения эпоса всегда встречались в XIX–XX веках сказители, которые уже не могли ту или иную былину исполнить «истово», т. е. напевно и с сохранением классической ее формы, но все еще живо помнили ее содержание и композицию, и общий склад. Такой, например, типичной побывальщиной является в своей прозаической части текст олонецкого сказителя Леонтия Богданова «Святогор и Илья»,[1] о котором М. К. Азадовский сказал: «…едва ли было бы правильно относить этот текст… к сказкам: перед нами явно былинный текст, утративший напев и целостную структуру былины, но сохранились еще во многих случаях размер и другие элементы былинной формы». Поэтому М. К. Азадовский и не включил этот текст в свой сборник «Русские сказки в Карелии (старые записи)».[2]

Другие рассказы о богатырях сохраняют связь с былинами только в содержании сюжета в целом или в содержании отдельных его эпизодов. Вся же художественная структура, весь стиль полностью соответствуют жанру сказки. Рассмотрение таких именно произведений, подлинных сказок, но на традиционные сюжеты и мотивы русского богатырского эпоса, и является предметом данной работы.

Наконец, некоторые рассказы о богатырях близки к типу преданий и легенд. Их чаще всего встречаем в иноязычном фольклоре.

В сборниках былин встречаются еще сжатые, порой схематические пересказы былин. Они возникли вследствие обращений собирателей к рассказчикам с просьбой припомнить что-либо из слышанных ими или когда-то известных им былинных сюжетов. В таких случаях нельзя говорить о живом бытовании записанных пересказов. Они могут быть интересны исследователю лишь постольку, поскольку пополняют представление о сюжетном составе и некоторых особенностях содержания эпоса в данной местности в прошлом.[3]

Следует заметить, что грань между побывальщиной и сказкой иногда трудно уловима. Само освобождение от стихотворной формы уже создает условия для переключения сюжета в художественную систему сказочного жанра. Даже в тех побывальщинах, которые в наибольшей степени сохранили связь с былиной, наблюдаются порой рядом с былинными иные, чисто сказовые интонации. В ряде побывальщин находим характерные элементы сказовой фразеологии, иногда — некоторые «обрядовые» черты композиции и стиля сказки. В этих случаях образуется как бы промежуточная форма. Это уже не былина в прозаической передаче, но еще и не сказка в полном смысле этого слова. Совершенно за пределы былинного жанра такой рассказ еще не вышел.[4]

Необходимо еще одно предварительное замечание. В рукописной литературе XVII — начала XIX века имеются тексты произведений, именуемых «повестями», «историями» или «гисториями», «сказаниями», иногда и «сказками» об Илье Муромце и некоторых других богатырях русского эпоса. Природа этих текстов различна. Часть из них представляет, по-видимому, записи или копии записей устной былины. Таких немного. Большинство же является прозаическими переложениями былинных сюжетов, с различной степенью точности отразившими содержание бытовавших былин. В основе некоторых лежит довольно близкий к былине пересказ, в других былинный материал уже значительно переработан, но ни один из этих рассказов не является непосредственной записью бытовавших в таком именно виде побывальщины или сказки: на них всех в той или иной мере лежит печать сознательной или непроизвольной работы книжника.[5] Поэтому все эти прозаические переложения-переработки былинных сюжетов тоже в данной работе не рассматриваются, так как ее задачи — изучить народную сказку о богатырях русского эпоса, активно бытовавшую и бытующую в живой устной традиции.

Сказки, возникшие на основе былинных сюжетов, с былинными богатырями в качестве действующих лиц, никогда не изучались специально, с целью раскрытия их идейно-художественной природы. Они привлекались как дополнительный материал для решения некоторых вопросов изучения былинного эпоса: вопроса взаимодействия эпических сказаний разных народов, отыскивания древних отзвуков героического эпоса, которых былины уже не сохранили, и, наконец, как свидетельство бытования былин в местах, где они записями XVIII–XX веков не зафиксированы.[6]

Так, А. Н. Веселовский, приведя несколько финских вариантов сказок об Илье Муромце, сообщает о своем намерении параллельно «Южно-русским былинам» издать сборник, в котором будут приведены «факты и материалы, касающиеся истории нашего эпоса, его древних отзвуков и свидетельств о нем». «Инородческие пересказы былевых сюжетов, с былевыми именами, — пишет он, — могут явиться здесь подспорьем».[7]

В комментариях к некоторым публикациям сказок на былинные сюжеты иногда раскрывался состав сказки, указывалось общее отношение ее содержания к содержанию былин на те же сюжеты.[8] Вот все, что отмечалось относительно конкретных сказок о былинных богатырях.

Между тем сказки эти представляют интересное и значительное явление в фольклоре. Уже одно распространение их в устной традиции XIX–XX веков по всей территории Советского Союза заставляет обратить на них серьезное внимание. Сказки о былинных богатырях известны не только русскому народу, но и за пределами русской народности. Их знают белорусы, украинцы и чуваши, а также латыши, эстонцы и многие другие народности финно-угорской языковой группы — карелы, финны, коми, удмурты, марийцы, мордва, некоторые северные народы — якуты, эвенки. Следовательно, в народно-поэтической культуре не только русского народа, но и братских народов Советского Союза они занимали видное место. Образы былинных богатырей и повествования об их подвигах продолжали жить в сознании и памяти народа там, где уже не стало в живой устной традиции классической былины, они жили и там, где ее, может быть, и вовсе не было. В иной художественной системе сказки о богатырях разнесли по всей стране какие-то части замечательного эпического наследия.

Что же представляют собою эти сказки? Что именно из эпоса и как было использовано для построения сказочных повествований? Главное: как соотносится идейное содержание сказок о богатырях с идеологией героического эпоса? Претерпевали ли эпические образы богатырей в сказках существенные изменения или нет? Как сочетаются в таких сказках особенности эпического повествования со сказочными? Когда и как эти сказки возникают?

Все эти вопросы имеют отношение к некоторым проблемам истории и теории фольклора, поскольку они касаются судеб былинных сюжетов и образов на позднейших этапах жизни фольклора и затрагивают проблему жанровой специфики. Освещение их важно также для уяснения места и роли данного явления — сказок о богатырях — в общей поэтической культуре русского и других народов Советского Союза.

В записях, а тем более в публикациях сказок о богатырях былинного эпоса не очень много. В. Ф. Миллер, давший в конце 1890-х годов обзор всех известных ему сказок об Илье Муромце, как русских, так и иноязычных, насчитывал их всего двадцать.[9] Записи сказок о других богатырях в XIX веке единичны. В собраниях 1900-х годов, начала XX века и советского времени встречаем еще ряд записей, но и их не так уж много.[10] Однако имеются свидетельства собирателей о довольно большом распространении в русском фольклоре сказок о былинных богатырях. Сравнительно же небольшое число записей объясняется, очевидно, тем, что собиратели былинного эпоса сказок о богатырях не разыскивали, а если такие сказки встречались, их не записывали; собиратели же сказок интересовались в первую очередь традиционными классическими сказками, вследствие чего проходили порой мимо сказок о богатырях.

Что касается национального фольклора, то наличие в нем сказок и преданий с отзвуками русского эпоса тоже, вероятно, недостаточно привлекало внимание собирателей, во всяком случае они специально не разыскивались, а фиксировались мимоходом, порой в связи с этнографическими изысканиями.

Но и тот материал, который сейчас в нашем распоряжении, дает возможность сделать ряд наблюдений и некоторые обобщения.[11]

Глава I РУССКИЕ НАРОДНЫЕ СКАЗКИ О БОГАТЫРЯХ БЫЛИННОГО ЭПОСА