Чужое сердце или проклятуха поневоле

Глава 24: всем шампанского! (читать осторожно, в главе есть три голых мужика)

Остаток вечера прошёл хорошо. А на контрасте с прошлыми днями так и вообще по-царски! Сначала я пила украденный заботливым чумовым чай и ела не менее нелегально добытые Ханом пряники. Потом слушала мужские крики из парилки и тихонько злорадствовала, что кого-то лупят вениками со всей дури. Разобрать, кто первым отпарил букетом из сушёного дуба своего оппонента, а кто потом отомстил ему аналогичным гербарием, не представлялось возможным. Но оно мне и не надо. Живые и на удивление здоровые, гогочут там себе, плещутся, гремят чем-то — кто б знал, что умиротворяющая обстановка будет выглядеть для меня как-то так. Когда основной шум стих после криков «ой, хорошо», сопровождаемых звуком опрокинутых вёдер с водой, я даже задремала. Но пришлось очнуться, когда мужчины полностью одетые, румяные и бодрые вывалились в предбанник.

На Вите был комплект одежды с чужого плеча, но если постараться, то можно считать это креативным оверсайзом. Мне стараться было лень, поэтому казалось, что лохматый, небритый, но довольно жизнерадостный коллега по ИЧ без следов каких-либо шрамов, шишек или гематом на голове, ограбил кого-то на одёжку. Не так уж это было и далеко от истины. Глеб, похоже, лишился пары добротных штанов и тонкого свитера, хотя уверена, что по доброй воле. С исцелённым дважды за пару дней мужчиной вообще произошли разительные перемены. У здоровяка изменились глаза. Глеб в целом казался сейчас другим человеком, это было заметно и по выражению лица и по изменившейся осанке. Но самая большая перемена произошла именно с глазами. На меня будто смотрел совсем другой человек.

Глеб достал из небольшого грубо сбитого деревянного шкафчика электрический чайник, коробку с чаем в пакетиках, мешочек с сушками и банку мёда. В бане он вёл себя по-хозяйски, что не удивительно. Я робко пододвинула к образовавшемуся на столе угощению оставшиеся полтора пряника. Витя хмыкнул, а Глеб добродушно улыбнулся. Пряники были пододвинуты мне обратно.

Хана, растянувшегося на лавке так, чтобы удобно было мордой лежать на моём бедре, бесцеремонно согнали на пол. Пёс поворчал, послонялся по комнате и в итоге улёгся на связанном из полосок ткани коврике у порога. Мужчины разговаривали, пили чай с терпким запахом, а я клевала носом. В какой-то момент всё-таки уснула и на этот раз крепко. Едва почувствовала, как меня заботливо переместили на невесть откуда взявшуюся раскладушку и накрыли чем-то тёплым. Растянувшись на удобном ложе, я уже со всей дури провалилась в сон.

— Ну, и что ты думаешь делать? — повернул голову ко мне Бородин, когда я подкралась к нему со спины.

— Хотела закрыть тебе глаза и спросить «угадай кто?».

— Я про договор с чумовыми. Ты завтра должна дать им ответ, если не забыла.

— Забудешь тут, как же. Вообще, ещё вчера я хотела соглашаться, чтобы найти Витю или самостоятельно выбраться из секты, но сейчас-то уже всё хорошо, — сливалась с неприятного разговора я.

— Это пока.

— В смыыыысле??? — разговор напрягал меня всё больше.

— А если завтра опять что-то случится? Ты же понимаешь, что концентрация неудачно стекающихся обстоятельств уже превысила все допустимые случайные пределы?

И он был прав, потому что я это понимала. Змей, поезд, недомолвки спутников, партизаны, беременные сектантки, чудесные исцеления — это даже для кино был бы перебор, а тут реальная жизнь. Ещё вчера я не знала, как буду выбираться из замеса с сектой, да и лжепророк вполне мог утопить меня в озере уже сегодня, если бы не триумфальное возвращение Вити. Намёки последнего на то, что это именно чумовые привели нас в деревню были толще некуда. Можно понять, зачем они сгущают краски вокруг, но если бы только они. Трудно игнорировать, что ещё до появления Пепи я несколько раз успела встрять в неприятные для себя ситуации. Хотя, что мешало им начать подготовку заранее? Но, не сходится. Первая неприятность произошла в ИЧ, а там всяким сверхъестественным и уж тем более сверхънеестественным существам без пропуска никак. Значит, в комнате Гены чудили не чумовые.

— Тебе нужно согласиться, — не стал дожидаться моего окончательного решения Бородин.

— Нет, это тебе надо, чтоб я согласилась, — разозлилась я на Рому, намерения которого были очевидны.

— Ты от этого тоже выиграешь, и потом, я всё равно знаю твои мысли и вижу то, что происходит, независимо от того, слышишь ты мой голос или нет.

— Это как так-то? — что-то такое я подозревала, но убедиться в догадках было всё равно неприятно.

— Ну, это как ходить по зоопарку и смотреть на зверушек в клетках, которые чем-то там занимаются.

— Значит, я зверушка? — начинала закипать я.

— Да, мартышка, — добродушно заулыбался Бородин.

— Как же вы меня бесите! — всё же сорвалась я.

— А что поделать? — Бородин лишь развёл руками ухмыляясь.

Я сделала несколько вдохов и выдохов, прошлась, попинала какие-то камешки и сухие сучья под ногами. Почему мы всегда с Бородиным встречаемся в лесу? Это же сон, такой простор для вариантов, а мы в лесу. Что вот он не может во сне катать меня по Венеции на гондоле, например, или перенести хотя бы в Париж? Я же там никогда нигде не была. А он сидит тут всё время на пеньке в штанах любителя туризма и рыбалки и точит свои охотничьи ножи. Бородин за моей спиной едва слышно хмыкнул и щёлкнул пальцами.

Лес пропал. Неожиданно для себя я оказалась у окна с живописным пейзажем. Вид на вечерний Париж захватывал дух. Россыпь огней словно колония светлячков роилась вокруг агрессивно горящей в ночном мраке Эйфелевой башни, увенчанной прожектором. Над главным символом Парижа висела в небе не менее агрессивно прекрасная полная луна почти мистического жёлто-красного оттенка. Я любовалась, а зрелище будто гипнотизировало меня. Город жил ночной жизнью, соревнуясь с мерцанием далёких звёзд.

Услышав глухой хлопок, я обернулась, и глазам моим представилась уже совсем другая картина, бесящая до немоты. На постели в номере отеля, а сомнений, что это именно отель у меня не было, наливая в бокал шампанское, полулежал Бородин. Голый! И бокал, к слову, был один. В позе Цезаря, захватившего галльскую деревню, на красных шёлковых простынях, с горой подушек под спиной, он лёжа попивал шампанское и раздражающе улыбался. Важное уточнение, этот позёр согнул ближайшую ко мне ногу так, чтобы от окна не было видно богатство, подаренное ему природой, если там, конечно, было на что смотреть, фиг знает же. Целомудрием тут, конечно, и не пахло, но в жанре лучших традиций картин эпохи Возрождения, самые неприличные места были спрятаны от глаз обывателя. Похоже, чувствовал он себя весьма раскованно. Снова наполнив бокал до краёв, лёгким отработанным движением Роман поставил бутылку в ведёрко со льдом на прикроватной тумбочке. Не отрывая от меня прищуренного взгляда, он цедил шампанское странного, всё того же жёлто-красного оттенка, аккурат в цвет луны над ночным Парижем. Реакции ждал, видимо.

Я отвернулась к окну, чтобы унять раздражение, но вид Эйфелевой башни уже не радовал. За спиной лежал наглый голый Бородин, прихлёбывающий шампанское в одно лицо. Эмоции постепенно спали. Ругаться не хотелось, как и разговаривать. Да и как с ним после всего этого разговаривать? Он же откровенно издевается, а у меня тут жизнь под откос. Но стоять у окна становилось скучно, а просыпаться по желанию я так и не научилась.

— Почему ты делаешь это? — спросила я в итоге не оборачиваясь.

— Что именно?

— Вот это, — я жестом продавца из телемагазина обвела помещение руками, всё ещё стоя спиной.

— Ты сама просила свозить тебя куда-нибудь, а я был в Париже лишь однажды и всего одну ночь, — ответил мне Бородин, отпивая шампанское, — я могу только возвращаться туда, где уже был, но не создавать что-то новое.

— Ты был тут один? — непонятно почему спросила я.

— Один? Ночью? В Париже? На красных простынях? Я бы умер от смеха из-за таких вопросов, если бы был жив, — и он искренне и заливисто расхохотался.

— Не говори так, — буркнула я и отвернулась обратно к окну.

— Не говорить что? — ещё смеясь, но уже более спокойно спросил мой собеседник.

— Не говори, что ты умер.

Бородин перестал смеяться. Было слышно, как он поставил бокал на прикроватный столик, задев стеклом железное ведёрко со льдом. Зашелестела ткань. Я всё ещё стояла у окна, вглядываясь в огоньки, которые начинали подрагивать и терять чёткость очертаний.

— Ты всё ещё её боишься? — услышала я совсем рядом, где-то над ухом спокойный мужской голос.

— Я боюсь того, что там, после неё, — я сморгнула надоедливую слезу.

— Не бойся, там ничего нет. Вообще ничего нет.

Я ощутила, как Роман подошёл сзади и упёрся подбородком мне в макушку. Его руки, почти полностью прикрытые рукавами чёрного шелкового халата, легли поверх моих рук.

— Как нет, если вот ты здесь, хотя тебя уже нет, разве это ничего? — не поверила я утешениям.

— Ну, меня не было бы здесь, если бы я не разбил этот чёртов амулет, так что… — и он замолчал.

Я бы даже не заметила этой оговорки, но он не замолчал слишком резко. Ага, кажется, Рома сболтнул что-то лишнее. Ну, точно! Бородин не договорил фразу, а я моментально проснулась. Хлоп и «Доброе утро» без следов сонливости. Рядом с моей раскладушкой на матрасе, расстеленном на полу, в одежде спали Глеб и Витя, у их ног дремал Хан. Когда я села и проморгалась, пёс дёрнул ухом. За окном светало, где-то далеко кукарекал петух. Надо же, кукарекал петух.