Королева и изгнанник

ГЛАВА 2

Шалаш для Зигфрида аборигены поставили буквально за полчаса. Он сидел в сторонке и глядел на то, с каким энтузиазмом дети и взрослые стаскивают в одно место стебли травы, сухие стебли кустов, а потом ловко переплетают их и возводят некое прямоугольное строение, в которое Зигфрид и собаку постеснялся бы поселить. Но он уже понимал – это его новый дом, и никакого другого пока не предвидится. Поэтому он, хотя и не без большого труда, изобразил на лице радостную улыбку, когда одна из женщин сделала для него приглашающий жест. Низко согнувшись, Зигфрид залез в травяную конуру через отверстие в одной из стен. Двери здесь, понятное дело, не было, и окон тоже. Зато теперь он имел целых два варианта внутреннего убранства своего дома: лечь на травяной пол так, чтобы деревня видела его до пояса, или так, чтобы всем дикарям была видна его нижняя половина туловища с ногами.

Сначала Зигфрид выбрал второй вариант, чтобы самому не видеть мельтешащих мимо жителей деревни, а потом подумал – у него в сапоге лежит самый ценный предмет из его немногочисленного имущества – кинжал охотника Обена. Короля Лероя Обена, чтоб его... Ну как дикари решат, что им он нужнее?

– Коп! Коп! – закричала ребятня, как только он улёгся и собирался, закрыв глаза, подумать о своей новой жизни.

Возле его хижины тут же образовалась маленькая толпа жителей деревни, одни из которых радостно смеялись "коп, коп", а другие были явно огорчены "коп, коп". Зигфрид сразу почувствовал себя тут главным. Самым главным дураком в сумасшедшем доме.

Потом те, кто был огорчён, ушли в свои хижины и притащили оттуда Зигфриду кто – еду с посудой, кто – одежду, а кто и мебель. Еда представляла собой кусочки каких-то корешков, посуда – широкий лист лопуха, на который эти корешки были положены, одежда – длинную травяную юбку, а мебель – связанный кубиком пук травы, который можно было использовать как подушку, как кресло или как стол – всё, что твоей душе угодно.

Радостная же половина жителей как стояла возле его шалаша, так и оставалась на месте, бдительно следя, чтобы ни один из огорчённых не отлынивал. "Словно они спорили на что-то", размышлял Зигфрид, жуя корешки, напоминающие по вкусу сырой картофель, "На что-то в связи со мной. А что я сделал? Я лёг. Они спорили на то, лягу я или нет? Тогда слово "коп" можно перевести как "лежать". Но скорее всего, они спорили на то, как именно я лягу – головой или ногами ко входному отверстию. А поскольку я лёг головой, то "коп" – это, похоже, голова. А ещё это часть слова, которым они все называют меня, но этот факт может быть и ни при чём".

Его сомнения разрешились этим же вечером. Зигфрид лежал в своей конуре – дремал после совершенно несытного обеда, когда по деревне раздался новый крик:

– Сварткоп!

Зигфрид выглянул и увиденное заставило его подобраться и выскочить из хижины – к деревне приближался снюсь.В сумерках глаза его сверкали особенно ярко, а чёрный туман почти сливался с окружающим фоном, и казалось, что его глаза плывут сами по себе. Это было жуткое зрелище, безо всяких ночных кошмаров. Снюсь приблизился вплотную к "перилам", ограждающим деревню, и стал тянуть свои щупальца в сторону людей. Но дальше пройти не мог. Он не умел прыгать вверх, и даже при сложенном до конца позвоночнике он оставался выше ограждения. А давить на преграждающие ему путь прочные прутья было просто нечем – свой позвоночник и голову снюсь явно берёг. Мужчины похватали шесты с поперечинами, похожие на швабры с очень длинными черенками. Они встали напротив снюся и стали легонько отталкивать его от ограды, касаясь твёрдых позвоночника и головы, явно боясь причинить ему смертельный вред. Было очевидно, что аборигены прекрасно знают, что те, кто будет рядом со снюсем в момент его смерти, пропитаются её эманациями и тогда их ждут ужасные ночные кошмары.

Снюсь несколько раз отступал и делал всё новые попытки приблизиться к людям. Наконец кто-то швырнул ему за ограду красный комок – распотрошённого багрового слизня. Снюсь тут же наплыл на него своим туманным основанием и словно бы присосался к слизню, интенсивно качая своим позвоночником вверх-вниз. Потом он снова попытался атаковать людей, но ему это не удалось, и он, нехотя развернувшись, уплыл в темноту, оставив на земле мокрое пятно – всё, что осталось от слизня. Сейчас Зигфрид обратил внимание на то, что все хижины в деревне расположены не ближе, чем на три-четыре метра от ограждения, и понял причину этого.

Жители деревни спокойно разошлись по своим делам. Унимая участившееся сердцебиение, Зигфрид огляделся. Несколько человек неподалёку собрались ужинать, и на ужин у них было... мясо? Желудок изгнанника радостно взвыл. Он подошёл к этим людям и протянул руку к бурым кусочкам, сам при этом глядя вопросительно в лица аборигенов. А те удивлённо загомонили:

– Виткоп, виткоп...

Но мяса всё-таки дали. Оно было сырым и рыхлым, немногим плотнее, чем слизень. "Да это же и есть слизень", осенило Зигфрида, "какой-то его орган, скорее всего, та самая печень, которую так ценят алхимики в моём мире. Эх, сейчас бы хлеба". Зигфриду вспомнилось, что перед изгнанием в портал Лерой Обен предлагал ему еду. Что там была за еда, он тогда не обратил внимания, но хлеб там был. Точно, был.

Зигфрид лежал в своём шалаше и переваривал съеденную печень слизня вместе с той информацией, которую он сегодня получил. Люди, говоря о нём, употребляют слово "виткоп", а снюся они назвали "сварткоп". А какая между ним и снюсем принципиальная разница на вид? Зигфрид усмехнулся. С учётом сегодняшнего развлечения жителей из-за его первого размещения в хижине и версии, что коп – это голова, то разница между его головой и головой снюся – в цвете. У Снюся она чёрная, а у него – седая. Белая. Значит, слово "виткоп", вероятно, переводится как "белая голова". Но почему именно на этот факт аборигены обратили внимание? У них что, своих стариков нет? Зигфрид постарался вспомнить. А ведь и правда – нет тут стариков. Самой старшей женщине в племени, к которой все обращались уважительно, было на вид лет сорок с хвостиком. Вторая загадка – почему они так удивились, когда он попросил поделиться печенью слизня и опять увязали это со словом "виткоп"? Да потому что эта печень омолаживает! И те, кто её ест, не выглядит старо, и соответственно, не обзаводится "белой головой". Очевидно, они решили, что он по каким-то причинам не ел эту печень раньше. А он и правда её никогда не ел. Ну, теперь, судя по всему, ему придётся есть её часто.

Что ещё он узнал о жизни людей в этом мире? Они практически спокойно уживаются рядом с такими кошмарными созданиями, как снюси. Приспособились. Вне деревни от них, видимо, легко убегают, а внутрь деревни их просто не пускают. Легонько отталкивают швабрами. И – никакой паники. Зигфрид представил, что было бы, появись такой снюсь в его родном мире где-нибудь помимо бистинской пустоши...

Ну а теперь надо подумать о том, как жить здесь ему, Зигфриду. Ларен тоже когда-то попала в их мир из ещё более цивилизованного и прогрессивного. Не зная ничего об их жизни, не понимая их речи, она уже через несколько месяцев смогла стать одной из самых влиятельных персон в их мире. А какая-то сволочь, не будем называть его имени, собиралась её убить, метнув в неё свой нож. Идиот.

Зигфрид вздохнул. Если Ларен смогла встать на вершину его мира, то неужели он, оказавшись среди этих примитивных дикарей – не сможет? А надо ли ему это – стать тут главным дикарём? Эти люди даже не обратили внимания на его необычную одежду, на его вещи. Вот если бы он пришёл в юбке из травы, заплетённой новым хитрым способом, то наверное, обратили бы. А для них имел значение только цвет его волос. Причём это вызвало у них смех. Вернее, смеялись над этим только дети, а взрослые его что – жалели? Да, похоже на то. Ведь он для них старик. Человек, который не ел печень слизня и состарился. Жалкое зрелище. На вот тебе шалашик и корешков, полежи, пожуй.

Ну нет. Главным там, или не главным, но являться самым презренным существом среди дикарей – этого властная натура Зигфрида принять никак не могла. С чего там начинала у них Ларен? С изучения речи. Потом она стала щедро делиться с обществом своими знаниями и умениями. Вот и пример для него.

Через месяц жизни в племени Зигфрид освоил почти весь нехитрый лексикон аборигенов. Помимо прочего он выяснил, что "виткоп" – это не просто седовласые старики, это люди, организм которых не принимает еды из слизней, и поэтому они вынуждены быстро стареть и умирать. Таких надо жалеть и заботиться о них. Есть и другие деревни, такие же малочисленные, и разбросаны они далеко друг от друга. Ведь иначе всех слизней в округе быстро съедят и те не будут успевать восстанавливать свою популяцию. Таким образом, никаких городов и больших поселений, никакой центральной власти. Нет войн. А зачем они, если не нужно ничего от соседей? Травы на одежду и жилище вокруг и так полно. Захватить людей? А потом кормить их ещё – нет, не надо. "Супружеские пары"? да, образуются. Внутри племени. И только если кому-то не хватает пары – можно идти в чужую деревню, поискать там. А можно подождать, пока здесь не вырастет тебе пара. Разницы-то в возрасте на вид между взрослыми людьми практически нет. Перенаселение? Да, получается. Тогда новые пары с детьми уходят и где-то на просторах этого мира образуют ещё одну деревню. Земля, она ведь – бескрайняя. Болезни из-за родственных браков? А что это? Не знаем никаких болезней, у нас все здоровы.

Ещё через полгода Зигфрид стал одним из самых главных добытчиков слизней. Мышцы его налились силой, а тело стало худощавым, как в молодости. Давно забытое и неожиданно вернувшееся ощущение лёгкости движений привело к тому, что хотелось всё время двигаться. Привычным слухом он иногда улавливал появляющееся издалека скрежетание позвоночника снюся и просто отходил от того места подальше. Кинжал Зигфрида очень пригодился ему, чтобы вскрывать слизней или срезать прочные прутья растений. Других живых существ в этом мире не было – ни рыбы в воде, ни птиц в небе, ни зверей на земле. Зигфрид иногда думал, что, появись здесь звери, они были бы уничтожены снюсями. Звери – существа эмоциональные, их мозг наверняка бы не выдержал соприкосновения с чёрным туманом снюся.

Хижиной Зигфрида давно не был тот шалаш, который ему соорудили в первый день появления в деревне. Он, вновь вспоминая добрым словом королеву Ларен, построил себе дом. Натаскал камней и сложил их по образу лучших хижин в поселении – с круглым основанием, стенами из прутьев с проделанными оконными проёмами и толстой крышей, покрытой листьями. У него получился самый большой и красивый дом в округе.

– Я – король мира! – объявил он любующимся на его дом дикарям.

Они не возражали. Король, так король. За корешками для племени не забудь вон сходить, король.

Это било по самолюбию. Больно било. Он же всю жизнь считал, что даже в своём мире более достоин быть королём, чем те двое, которые правили двумя странами. Чего они там достигли? Ничего, сидят в своих дворцах и являют иногда свои лики народу для любования. А он сам, практически с нуля создал торговую империю. Когда ему стало тесно, он нашёл источник прибавления богатства и собрал вокруг себя тех, кто ему это богатство стал добывать – золото в ничейной бистинской пустоши. Правда, золото как денежное средство в теневом мире использовалось ещё до него, но он – тот, кто со временем стал самым богатым и в этом теневом мире. И опять ему стало тесно. Взгляд всё время натыкался на королей с их ограничивающими его власть законами. Значит, надо было убрать королей и стать единственным правителем мира. И когда ему понадобился алхимик для производства оружия, которому в его планах уделялось важное место, он даже своего двоюродного брата не пожалел, заставил на себя работать.