Могущество

— Мне сказали, что он — твой сын.

— Так и есть.

Возможно, эти простые слова должны стать для меня сокрушительным откровением, возможно, я должен почувствовать какое-то глубокое волнение от того, что мне, наконец-то, дали ответ, который так долго искал.

Но я ничего не чувствую.

Я просто принимаю слова Лока, потому что они — истина.

Хелион вздрагивает во тьме. — Я с радостью передам его в твои владения, владыка подземного мира. В обмен я хочу каплю твоей крови.

— Ты абсолютно уверен, что это то, чего ты хочешь, смертный? — Голос моего отца полностью лишен эмоций. Я вообще не могу его понять, но кто может понять бога?

— Да. Я буду твоим вечным слугой на земле. Я создам учеников по своему образу и подобию. Ты будешь иметь беспрекословную, безраздельную преданность Достопочтенных.

Концентрируюсь на своих пальцах. Я могу сжать кулаки. Я снова чувствую свои ладони. Они настоящие, а не эфемерные.

Я могу закрутить нити времени вокруг своих холодных черных пальцев.

Как давно я не мог делать ничего подобного.

— Ты кое-что забыл, смертный. Я торгуюсь только тогда, когда мне это выгодно.

Рядом со мной Хелион напрягся. — Ты заключил сделку с Тамаку, тем, кто стал Андоку. Ты даровал ему бессмертие. Почему сейчас все изменилось?

Бог смерти молчит. По моему телу пробегает холодок. Бог смотрит на меня в темноте, изучая.

Голос Хелиона приобретает отчаяние. — Исцели меня, Лок. Я сделаю все, что ты попросишь. Все, что угодно.

— Недуг на твоем лице — это проклятие, которое было даровано иным. Не мне его снимать.

Достопочтенный издает тихий рык разочарования. Его клинок опускается к моей груди, вдавливаясь в кожу над сердцем. Он режет меня, но кровь не течет. — Твое время за завесой коротко. Твоя власть здесь ограничена. Пройдет солнцестояние, и твое присутствие здесь померкнет. Твой сын у меня, и он не может умереть в этом мире. Я могу держать его здесь очень долго, заперев под горой, подвергая пыткам и страданиям. Если ты откажешь мне в исцелении, я заставлю твоего ребенка испытать самую страшную боль, какую только можно себе представить.

— Ты угрожаешь мне посредством моего сына, смертный?

— Дай мне то, что я прошу.

На мгновение воцаряется тишина, глубокая, непроницаемая и совершенная, пронизанная холодной угрозой.

Я черпаю в ней утешение.

И вдруг темный бог смеется, и стены и потолок содрогаются. Холодная призрачная рука проходит по моему лицу, нежно лаская мои черты.

— Остановись, — шепчет он, и внезапно ужасная агония, опустошающая мое тело с тех пор, как Вайлорен поцарапала меня…

Она исчезает.

Оставляя мне ощущение совершенного холода.

Поднимаю взгляд вверх, в темноту.

Медленно, практически незаметно поначалу, темнота начинает исчезать, уступая место холодному серому свету.

Я вижу лица Достопочтенных, смотрящих на меня сверху вниз. Я вижу Хелиона Рела, его черты искажены яростью и отчаянием, костяшки пальцев напряжены вокруг кинжала, который он держит прижатым к моей груди.

Я вижу Джера, его суровое выражение лица омрачено каплей страха.

Вижу молодых учеников, которые не так хорошо умеют скрывать свой страх. Они смотрят на меня так, словно я — сама смерть, пришедшая их забрать.

Никто из них не издает ни звука, потому что не может. Они все застыли, как статуи.

Не шевелятся.

Совсем.

А. Теперь я понимаю. Бог, покинувший свои владения и вышедший в мир смертных, остановил время.

Не просто замедлил, а остановил его.

Полностью.

— Так я могу разглядеть тебя, как следует, — говорит он мягко, почти нежно. — Я ждал этого момента, дитя мое. Наконец-то, ты готов.

Я смотрю вверх.

У меня перехватывает дыхание.

Перед моим взором предстает лицо, до жути похожее на мое. У нас одинаковое строение костей, такой же длинный, прямой нос. Та же линия челюсти.

Тот же оттенок.

Но его глаза — радужка, склера и все остальное — гладкие, идеально черные. Вокруг его лица развеваются нити обсидиановых волос, и мне требуется мгновение, чтобы понять, что это вовсе не волосы, а клубы тьмы.

Его одежда такая же: вихри и завитки непроницаемой тьмы, одновременно твердой и эфемерной, поднимающейся в воздух, как дым.

Он не имеет возраста, древний, но совершенно не тронутый временем.

— Ты мой отец, — тихо говорю я, полностью застыв перед лицом смерти.

В моей груди формируется сложный узел эмоций. Это и благоговение, и печаль, и облегчение.

И гнев.

Я не совсем уверен в своих чувствах.

Единственное, чего не чувствую, — это удивления.

В глубине души я всегда знал. Может быть, поэтому не отчаялся, когда меня схватили и отрубили руки.

— Да, Каймениэль. Я — твой отец, а Лиалли — твоя мать. Ты наш желанный сын.

Теперь мой гнев немного выплескивается наружу. — Почему ты так долго скрывал это от меня?

— Долго? Это лишь капля в океане времени, сын. Мне нужно было быть уверенным.

— В чем?

— Ты даже не представляешь, насколько ты силен, дитя. Столько силы… в руках того, чье сердце и разум не до конца развиты… — Темный бог покачал головой, в его глазах отразилась великая печаль. — Я бы не сделал подобного с этим миром снова. Даже я не настолько жесток.

Снова?

— Но каждый раз, когда встречал тебя в своих снах, ты пытался ввести меня в искушение.

— Испытание твоей натуры, сын мой. Даже когда тебя поглотила жажда мести, ты отказался от моего предложения, потому что хотел быть самим собой. Восхитительно. И теперь ты знаешь, как сражаться по более веским причинам, чем простая месть.

В моем сознании появляется проблеск понимания. — Значит, тебе нужно было, чтобы я страдал, узнал, что такое настоящая беспомощность.

— Сначала хотел убедиться, что ты крепко привязан к этому миру. И она позаботилась об этом так, как я никогда не смог бы.

Она. Тоска пронзает меня насквозь. С нарастающим нетерпением я напрягаюсь против своих уз. Бледные, неподвижные лица Достопочтенных виднеются на заднем плане, в их глазах застыл страх.

Сжимаю холодные черные кулаки, потянувшись к металлическим оковам. Сила наполняет меня. Со стоном железные болты начинают вырываться из камня. — Ты оставил меня страдать, когда мог бы вмешаться. — С усилием потянувшись к кандалам на лодыжках, я раздвигаю ноги, заставляя железные болты поддаться. — Что еще хуже, ты оставил страдать мою мать. Неужели тебе так безразличны человеческие страдания?

Бог смерти пристально смотрит на меня. Его брови слегка приподнимаются. Глаза распахиваются. Челюсть сжимается. В уголке его глаз появляется одна-единственная черная слеза, которая становится все больше и больше, пока ей не остается ничего другого, как скатиться по нижнему веку с черной ресницей, а затем по бледной щеке, образуя темную дорожку.

У меня перехватывает дыхание от этого внезапного проявления эмоций.

— Я не мог, — наконец говорит Лок, — как бы сильно этого ни хотел. Боги не могут долго существовать в этом мире. С тех пор как появилась завеса, мы были ограничены своими владениями. Я могу появляться лишь на короткое время во время солнцестояния, когда завеса наиболее тонкая. Ты же… — Улыбка искривляет его бледные губы, обнажая сверкающие клыки. — Ты не похож ни на кого в мире. Видишь ли, ты смертный и одновременно бессмертный. У тебя есть ноги в обоих мирах. Скоро ты сможешь свободно ходить между живыми и мертвыми.

— Безмолвное место в моих снах…

— Это вход в подземный мир. Ты должен навестить нас как-нибудь. Твоя мать хочет тебя видеть.

Мать…

Бледные черты моего отца начинают расплываться. Дымчатые темные завитки его одеяния и волос клубятся вокруг, сливаясь с темнотой. — Мне недолго осталось жить в этом мире, Каймениэль. Уже сейчас мой домен тянет меня назад. — Он нежно проводит эфемерными пальцами по моим волосам. — Когда ты родился, я наложил печать на твое тело. Вот почему в детстве ты мог принимать человеческий облик. Но когда ты вырос, печать начала стираться, а твоя внешность — меняться. Я никогда не планировал, что печать станет разрушаться раньше времени, но вот насколько ты могущественен.

Мне показалось, или в его голосе прозвучала нотка гордости?

Он нежно целует меня в лоб.

Его губы холодны, как лед. Они сливаются с холодом, который уже клубится в моем теле, усиливая его в тысячи раз.

— Позволь мне забрать у тебя этот яд.

Бог смерти делает то, на что способен только бог, растворяя едкий огонь в моем теле.

Понемногу яд дракона тает, оставляя меня совершенно холодным.

Чувство глубокого облегчения охватывает меня.

Это невероятное ощущение. Я чувствовал себя лучше только в объятиях женщины своей мечты.

— А теперь я снимаю печать, — шепчет бог подземного мира, его холодное дыхание обдает мое лицо. Он откидывается назад и смотрит мне в глаза, и его лицо одновременно нежное и страшное. — Это твоя смерть и твое возрождение. Когда твое смертное тело уступит место твоей истинной форме, прими силу, которая принадлежит тебе по праву рождения, сын мой. — Выражение лица Смерти становится лукавым. — Вопреки мнению смертных, смерть — не единственный мой удел. Что диктует жизнь и смерть, сын мой? Что определяет смертность и бессмертие?

Я изумленно смотрю на него, качая головой.

— Пришло время. — Его улыбка одновременно благосклонна и коварна. В его обсидиановых глазах появляются сверкающие звезды, как будто в них упала капля ночного неба.

Его глаза начинают клубиться, искажаться, переливаясь в тени.

Лицо становится тусклым.

Достопочтенные в глубине зала начинают двигаться в мучительно медленном темпе.

Я смотрю на бога, пока он поднимается в воздух. Лок касается моего лица бледной рукой. — Когда все закончится, ты придешь в мою резиденцию в подземном мире. Я вернул тебе силу и дал тебе власть, которую ты еще не в силах постичь, но есть условия.

— Они всегда есть, — сухо говорю я. Почему-то больше не боюсь условий бога смерти. Ради Амали я готов на все, даже согласиться на самую страшную сделку с дьяволом.

— У меня есть планы на тебя, Каймениэль. Есть очень важная роль, которую ты должен сыграть в этом мире. Но пока что ты должен идти к ней. Найди ту, что придаст тебе силы, и сделай так, чтобы она была в безопасности. Если тебе интересно, я одобряю ее, очень даже одобряю…

Его голос смягчается.

И вот он исчезает, растворяясь во тьме.

Его больше нет.

Назойливый старик.

Удивленно моргаю. Неужели он только что использовал последнее драгоценное время в этом мире, чтобы выразить свое благословение по поводу моего выбора спутницы жизни?

Бог смерти одобряет мой союз с Амали.

Не то чтобы это имело какое-то значение, одобряет старик или нет. Она моя.

Боги, мне нужно выбраться отсюда.

Мне нужно идти к ней.

На мгновение я просто смотрю на темный свод пещеры в недоумении, лениво вращая время вокруг своих пальцев, размышляя о жизни, смерти и необратимых переменах.

Затем снова тянусь к своим железным оковам и на этот раз с легкостью их разрываю.

Сила струится по моему телу.

Яд дракона исчез. Он действительно исчез.

Касаюсь раны на щеке. Она полностью зажила.