Край забытых богов

Протянула руку, осторожно убрала со своего лица его волосы, откинула их назад, высвобождая из плена и его лицо. А волосы нечесаные, спутанные. И мусора полно, листочки какие-то, обломки веточек. Поинтересоваться что ли, слышал ли он про расческу?

Чуть коснулась пальцами его лица, провела по щеке. Не проснулся. Только рука, что меня обнимала, сжалась немного сильнее. А губы, потянувшись, коснулись плеча.

А гипса на мне уже нет. Мы его снимали? Не помню. А рука, вроде, ничего, зажила. Не болит, действует. Вот только одежда… Одежда на мне была другая. Или это во сне? Да, там на мне была такая бежевая вампирская кофточка модели «здравствуй, ветер», с удобным нагрудным кармашком. С клапаном.

Выбираюсь из-под его руки, отползаю назад. В последний ящик мы обычно складывали грязную одежду. Мне надо знать. Моя птичка. Она мне приснилась? Примерещилась? Или все же… Ящик пуст. Если там и была грязная одежда, слуги забрали ее стирать. Или не было ничего. Все лишь сон. Только сон.

— Лара? — Анхен садится слишком резко, но, найдя меня взглядом, заметно успокаивается. — Ну куда ты опять вскочила? Лекарство только-только действовать начало. Полежи.

— Анхен, а?.. — вот как спросить? Если все было только сном. Или не было? — Моя кофта? Бежевая… корэнэ сэ тэ напэнэрэдане?

— Лар, ну сколько я тебя учил? На одном языке говорить пытайся. Не смешивай. Это очень плохая привычка, от нее потом крайне трудно избавиться.

— Что? Не заметила, прости, — на чистоте речи он был просто повернут. Ну еще бы, ведь в Стране Людей они даже между собой обязаны говорить только по-человечески. Вставлять же человеческие слова в вампирскую речь — это вообще было оскорблением слуха благородного эльвина, ибо эльвийский язык велик и могуч, и нет того, что на нем невозможно было бы выразить. Впрочем, если прежде я перескакивала с языка на язык от нехватки слов, и то исключительно с эльвийского на человеческий, то теперь и в самом деле не заметила. Просто подбирала слова, пытаясь выяснить, существует ли то, что я ищу. — Мне просто казалось, на мне раньше была другая кофта. А там, в кармане… лежала одна вещь…

Он не глядя открывает один из маленьких ящичков верхнего ряда, на ощупь достает оттуда что-то и протягивает мне.

— Эта вещь?

— Да, — почти шепчу, а на глаза наворачиваются слезы. И рука, протянутая за птичкой, дрожит. Все-таки существует. Не приснилась.

— Ну вот что ты плачешь? — Анхен придвигается ближе, осторожно берет меня за плечи.

Только мотаю головой, сжимая свою птичку как величайшее сокровище. Кажется, ее совсем отмыли от грязи, и она теперь еще красивей.

— Испугалась, что потеряла?

— Что ее не существует, — горло перехвачено спазмом, кроме шепота ничего не выходит. — Все так путается — что было, чего не было. Мы… где сейчас?

— В машине. На берегу Аниары. Совсем недалеко от истока. Хочешь, выйдем, посмотрим, как она выливается из Озера Жизни? Красиво. Она бежит мощным потоком из огромной расщелины…

Качаю головой. Не хочу ни на что смотреть. Тем более, на мощные потоки воды. Мокро. Зябко. Вздрагиваю и прижимаюсь к вампирской груди. Такой знакомый запах. Такое уютное тепло. Мои пальцы сами расстегивают его рубашку, рука скользит по его гладкой коже, обнимает за спину.

— Ну вот что ты делаешь, несносная ты девчонка? — а сам касается губами виска, проводит пальцами по моим волосам.

— Греюсь. Ты такой теплый.

— Опять знобит? — он заметно напрягается.

— Нет, ничего, нормально. Просто… ты про воду сказал, как-то зябко стало. А ты теплый… Ты сам не заболел? Такое чувство, что у тебя температура…

— Нет, Ларис, моя температура не менялась, — он смотрит на меня очень внимательно. — Что именно ты чувствуешь?

— Тебя, — шепчу мечтательно, забыв обо всем, зарываясь носом куда-то ему под рубашку. — Такое тепло. Яркое. Нежное. Живительное, словно огонь. Хочется раствориться, слиться… Согрей меня, Анхен. Пожалуйста…

— Лара? Лара, Лара, не уплывай, очнись, посмотри на меня!

Смотрю. Или подставляю губы для поцелуя. Но он не целует. Берет мое лицо в ладони и пристально вглядывается в глаза.

— Не надо так, — шепчу пересохшими губами. — Голова начинает кружиться.

— Идем-ка все же на воздух.

Прежде, чем я успеваю возразить, он подхватывает меня на руки и выносит наружу. Вечереет. Солнце закатилось куда-то за деревья, окрасив небо нежно-розовым. Небольшие облака чуть темнеют на этом фоне. В воздухе еще чувствуется зной жаркого дня. Но ветерок несет с реки прохладу, остужая воздух, остужая чувства…

Анхен осторожно ставит меня на ноги, чуть отступает. Немного потерянно смотрю на него, на мир вокруг. Пытаюсь собраться с мыслями. Замечаю, что руки пусты.

— Птичка! — оглядываюсь вокруг. Слишком резко, меня аж заносит.

— Присядь. Сейчас найду, — он даже не удивляется. Убедившись, что я опустилась на валун, скрывается в машине и возвращается с моей находкой. — Держи свою игрушку.

— Это не игрушка, это… — снова хочется плакать. Да что ж со мной такое?

— Так может, расскажешь мне, что же это? Третий день только об этой птичке и думаешь.

— Третий?

— Третий, Лариска, третий, — он тоже присаживается на валун в шаге от меня. Неторопливо застегивает рубашку. — Очень плохо тебе было. Температура зашкаливала, сбить практически не удавалась, ты в сознание не приходила, бредила только. Чуть получше тебе становилось — начинала птичку свою искать. А с ней затихала, засыпала даже.

— Зачем же было все время отнимать? — ревниво интересуюсь.

— Хрупкая вещь. Видимо, очень старая. Побоялся, что случайно сломаешь.

— С чего ты взял, что она старая? Тем более хрупкая? Кость и кость.

— А ты посмотри внимательно. Она уже расслаиваться начала. Видишь? — он опустился возле меня на колени, указывая пальцем на небольшие трещинки, идущие, практически, по всей фигурке. — Бивень растет, словно дерево, его слои в разрезе похожи на древесные кольца…

— Бивень?

— Ну, из обычных костей фигурки не режут, они по структуре не подходят. Вырезают обычно из рога или из бивня. И здесь скорее бивень, причем — очень старый.

— Но, Анхен, бивень… бивни бывают у слонов, а они здесь разве водятся?

— Не водятся. Еще бывают у моржей. Но моржи отсюда столь же далеко на север, как слоны на юг.

— Но тогда почему ты решил?..

— А вот бивни мамонта в этих краях находили, и неоднократно. Как и другие кости. В древности их водилось здесь, видимо, много.

— Но мамонты… это слишком давно. Когда вымер последний мамонт? Десять тысяч лет назад?

— Десять, восемь, шесть… Никогда не интересовался подробностями их биографии. Когда ледник отступил и здесь вместо тундры леса выросли. Впрочем, я и не утверждаю, что твою птичку сделали еще охотники на мамонтов. Найти бивень и вырезать из него фигурку могли абсолютно в любой момент времени, начиная от смерти того самого мамонта и по сей день. Хотя, пока я тебя искал, не заметил ни одного человеческого поселения в пешеходной доступности. Конечно, ее могли потерять проходившие там охотники… Где ты ее вообще нашла?

— Так, где-то, не важно, — известие о том, что людей, вопреки всем моим надеждам, там не было и нет, меня подкосило. А я так верила, так шла. Казалось, что вот, еще немного, за следующей елкой… А их там нет. И та дорога вела в никуда, только заболела еще сильнее. И эта птичка, которая дарила мне надежду, оказалась таким обманом. И нет у меня никого, кроме Анхена. Никого и ничего. А я еще прятаться от него пыталась. И что б со мной было, если бы он меня действительно не нашел?

Размахиваюсь и швыряю глупую птичку прочь. Она падает куда-то меж камней, скрываясь из глаз.

— Ну и зачем? — Анхен вздыхает. — А завтра опять будешь плакать и просить достать.

— Не буду.

Но он все же встает и идет за птичкой. Перекладывает пару валунов, на мой взгляд, совершенно неподъемных, достает из расщелины поделку, возвращается ко мне. Усаживается рядом, прямо на землю, прислоняется спиной к валуну, на котором устроилась я, откидывает голову мне на колени. А птичку не отдает. Все крутит в руках, рассеянно скользя по ней взглядом.

— Как эмоции у тебя сегодня скачут. Совсем измучила тебя эта болезнь, — он вздыхает. — А знаешь, я ведь могу и ошибаться, в костях животных я не специалист.

Может ли вампир ошибиться в том, что людских поселений в округе нет? Вот уж вряд ли.

— Хочешь, мы потом у Лоу спросим, он у нас любитель всевозможных человеческих древностей, и друзей у него много с теми же интересами, — продолжает меж тем Анхен, не отрывая взгляда от маленькой фигурки. — Они нам про эту птичку все расскажут — и из чего она сделана, и когда, и зачем.

— Нам?

— Ну, мне ведь тоже интересно.

Ему? Эта нелепая человеческая птичка? Хотя… если я три дня лежала в бреду, вспоминая только о ней, а он сидел надо мной, вот такой нечесаный… И крутил в руках эту птичку. От грязи ее отмывал, рассматривал… Вот интересно, о чем он думал, рассматривая работу тех, кто для него — не более, чем дикари? Были, есть и будут. А я для него кто? Та же дикарка, только в одежде? Понял ли он, что значила эта вещь для меня? И что она значит для него?

Провожу рукой по его волосам, зарываюсь в них пальцами, запутываюсь.

— Ну вот, меня переодевал, причесывал, а себя забыл? Дай расческу, хоть волосы тебе расчешу…

— Простите, светлейшая дева, я не знал, что вы изволите очнуться именно сейчас, не подготовился. Платья парадного не одел, бантик в волосах не заколол.

— Какой еще… бантик? — фыркаю я. Нет, платьице его я, конечно, видала, Но бантик там в комплекте не шел. Кажется.

— Какой захочешь.

А голос усталый, тусклый И плечи такие… поникшие. А я ведь его разбудила. Выспаться не дала.

— Все было настолько плохо?

— Да не то, чтобы хорошо, — соглашается он, чуть поворачиваясь и прижимаясь щекой к моему бедру. — Тяжело чувствовать себя беспомощным. Понимать, что ты можешь только ждать.

А я все перебираю его волосы и не могу оторваться. Рядом течет Аниара. Огромная, даже у истока. Ну еще бы, воровать воду из Озера Жизни! Это ж обпиться можно. Даже реке. И вся эта масса холодной воды проносится куда-то мимо, окутывая нас своей промозглой сыростью.

— Анхен, а храм? Мы там были уже?

— Нет, Лар, не были.

— Но… если мне было так плохо… разве не надо было… как можно быстрее?…

Он только качает головой.

— Анхен?

— Мне кажется, тебе туда уже не надо. Совсем. Мы завтра туда, конечно, слетаем… Там красивое место. В самом храме я, разумеется, не был, но в окрестностях доводилось.

— И вот чего ты мне опять не договариваешь? Ты снова что-то решил, не то, что не советуясь, даже не объясняя. И снова это касается, ни много, ни мало, моей жизни!

— Лар. Прекрати, — морщится. Даже по голосу слышу. — Ты опять собралась ругаться. А я не могу больше. Я устал. Завтра мы летим к храму, а там ты будешь решать сама — надо тебе это, не надо, пойдешь ты туда, не пойдешь. Как скажешь, так и будет, я обещаю.

Обещание он сдержал. Хотя, каюсь, я не очень-то поверила ему в сумерках того летнего вечера, на берегу реки, несущей свои воды где-то совсем вдалеке от людей и вампиров. Мы сидели тогда на берегу очень долго, он совсем не торопился возвращаться в машину. Там же на берегу мне сервировали ужин, и Анхену пришлось запускать в воздух множество фонариков-светлячков, чтоб я могла этот ужин разглядеть. Но сам он так и остался сидеть, прислонившись спиной к валуну, вне круга света, почти поглощенный тьмой. Ни о чем не расспрашивал, не слишком-то рвался поддерживать разговор и все крутил в руках маленькую костяную фигурку.