Забери мою душу

Глава 8

Тоша

Моё чёртово наваждение. Моя слабость. Каждую чёртову минуту думаю о девчонке, о её губах. Сладких. Ещё слаще, чем я помнил. Бесит. Как же меня это бесит. Её глаза невинные. Невинные. Усмехнулся. Кому я лгу? Лживые. Но это не мешает тонуть в них, забывать обо всём. Кроме потребности обладать. Присвоить. Утвердить свои права. Заставить забыть её о всех, кто был до меня. Кто касался. Кто трахал её. Кто заставлял её кончать. От этих мыслей свело скулы, а в груди будто взрыв произошёл. Чёртова девчонка. Как пробралась в моё сердце три года назад, так и господствует там.

— Тоша, хватит курить, — Настя сложила тонкие руки на груди и уставилась на меня исподлобья.

— Мелкая, почему не спишь? — нахмурился, по-детски пряча сигарету за спину.

— По той же причине, что и ты. Думаю, — Настя прошаркала домашними тапочками по лестничной клетке, закуталась в махровый голубой халат матери и плюхнулась на ступеньки рядом.

— Встань. Придатки застудишь, — дёрнул её за руку.

— Тоша, да нормально всё, мне не холодно, — попыталась возразить.

— Не спорь со мной, — потянул мелкую себе на колени, носом уткнулся в светлые волосы, пахнущие шампунем.

— Тоша, я уже не маленькая, — надула губы сестра, вопреки своим словам прильнув ко мне ближе и устроив голову на моём плече. — Так почему ты не спишь? Чего куришь здесь? Обещал, что бросишь.

— Бросил я, — буркнул, оправдываясь. — Просто… Нервничаю в последнее время.

— Ясно, — хмыкнула понятливо сестра. — Нервничаешь ты по той причине, что Мишку постоянно обижаешь?

— Тёна, я ведь просил тебя не лезть, — строго свёл брови вместе и ущипнул девочку за бочок. — Мы сами разберёмся.

— Ага… Сами… Слышала, как разбираетесь, — забормотала сестра едва слышно.

Усмехнулся, но отвечать ничего не стал. Знал, что мелкая начнёт со мной спорить, доказывать, что я не прав.

— Тёна, иди спать. Час ночи. Завтра в школу. И так у Миши задержалась.

— Спать пойду только с тобой. Ты опять курить будешь, — сестра надула губы.

— Иду, — отправил недокуренную сигареты в банку и поднялся вместе с мелкой на руках. — Ты косметику себе купила?

— Нет. Прости. На другое потратила, — замерла и уставилась немного испуганно огромными голубыми глазами.

— Хорошо, — улыбнулся и пожал плечами. — Твоё дело, как распоряжаться деньгами.

Настя просияла и поцеловала меня в щёку. Обвила шею тонкими руками и прижалась ко мне всем тельцем. Прикрыл глаза и застыл на пороге, в очередной раз убедившись в том, что готов выгребать каждый день дерьмо за матерью, если эта маленькая мартышка всегда так открыто и чисто будет меня любить. Отнёс Тёну в кровать, накрыл одеялом, поцеловал в лоб и вышел из комнаты, погасив свет.

Вышел на кухню, где сидела мать. Молча прошёл к столу, налил себе стакан воды и залпом выпил.

— Антон, — раздался слабый и тихий голос матери за спиной. Взбесился тут же. Сжал стакан и с грохотом поставил его на стол. Говорить с матерью не горел желанием. — Сынок, родной мой, посмотри на меня. Пожалуйста.

Медленно, сжав с силой челюсти, обернулся. Мать смотрела на меня полными слёз глазами. Скривился. Раньше бы поверил. Повёлся бы. Сейчас её слёзы не вызывали ничего кроме ярости и раздражения.

— Антон, сынок, у меня сапоги совсем истончились. Дай денег мне на новую обувь.

— Деньги тебе на карту пять дней назад перечислило государство. Где они сейчас?

— Щенок дранный! Как ты смеешь со мной так разговаривать? Молоко на губах не обсохло, а уже матери дерзишь? — заверещала на высокой ноте.

— Рот закрой, Настя спит, — холодно обрубил.

— Ты мне рот не затыкай, ушлёпок, — мать подскочила из-за стола, её трясло, глаза лихорадочно блестели, каждое движение было дёрганным и нервным. Каждые пять секунд высовывала язык и нервно облизывала левый уголок рта. — Я тебя родила, ты меня содержать должен.

— Да ты что? — холодно усмехнулся, перехватывая ладонь женщины, которой она прицельно била в лицо. Сжал. Не так сильно, как хотелось бы. Брезгливо отшвырнул. — Почему же твой любимый и драгоценный Игорёша тебе денег не даёт? — процедил сквозь зубы.

— Да как ты смеешь про Игоря так говорить? Ты! Игорь гордость семьи! Он в Москву уехал! Он ценный специалист!

— Специалист по пизд*больтсва? — оскалился, с очередной раз чувствуя, как в грудине всё режет от боли. А ядовитая ненависть подкатывает к горлу.

— Заткнись, — снова визг, бьющий по перепонкам.

Оттолкнул мать от себя. У неё была ломка. Знаю, что сейчас она особо агрессивна. И предчувствие меня не обмануло. Мать сделала рывок к столу, схватила нож и наставила его на меня.

— Дай мне денег.

Напряжённо замер, готовясь отразить удар, но спокойно и холодно, глядя в блёклые глаза, ответил:

— Нет. Ты все просрала.

— Я знаю, что у тебя есть деньги, — ножом махнула в воздухе. — Дай мне денег на новые сапоги.

— Что-то новое придумай, — осторожный шаг влево, к двери. — У меня нет денег.

— Врёшь! — женщина зашипела, сощурив глаза и лихорадочно облизывая губы. — Неужели ты сможешь смотреть на то, как твоя любимая мама ходить в рваных сапогах, как бомжиха? — заюлила, бегая глазами по кухне.

— Ты ведь спокойно смотришь на то, что у твоей дочери шрамы на щеке. По твоей вине.

— Антошенька, ты же знаешь, что я не виновата, — мать отбросила нож к раковине, закрыла лицо руками и зарыдала. — Я заснула. Я не слышала. Я не видела. Я не виновата. Не виновата. Не виновата.

— Ты вообще ничего не слышишь и не видишь. Ты вообще не виновата. Превратила в ад жизнь дочери. Настя каждый ёбаный день видит, как тебя ебёт очередной алкаш. И совсем не виновата, что с ножом гонялась за ней три недели назад. Проще закрыть глаза и не замечать, что органы опеки грозят забрать твою несовершеннолетнюю дочь. Да батя в гробу переворачивается и в агонии бьётся. Он, сука ты такая, на войне погиб. До конца жизни тебя обеспечил.

— Антон… Прекрати… Прекрати… — мать опустилась на пол и стала открытыми ладонями бить себя по голове. — Это сумасшествие. Что же я натворила? Что натворила?

Холодно усмехнулся и выгнул бровь, наблюдая за редким прояснением ума. Стоял и гадал, насколько в этот раз её хватит.

— Сынок, обещаю, я завяжу. Клянусь, сынок. Своим здоровьем.

— Иди спать, — отрезал я, прекрасно зная, что каждое слово пустой звук. Завтра она найдёт где-то деньги и снова будет валяться где-то без сознания. Обоссанная или облёванная. Либо в долг возьмёт с бешеными процентами.

Удивился, когда мать послушно поднялась с пола и двинулась в ванную комнату. Замер, прислушиваясь к звукам. Зашумела вода. Поднял с пола нож, спрятал в верхний ящик. Выключил свет и вышел на балкон. До зуда в лёгких хотелось курить. Заменить едкую, удушающую тоску сигаретным дымом. Вытравить.

Распахнул ставни, высунулся в окно и закурил. Прищурился, гоня от себя разрушающие мысли. Повернул голову налево. Против воли на губах появилась улыбка. Моя девочка. Мишка по кухне порхала, вытирала тряпкой стол. Её губы шевелились, а бёдра изредка выписывали восьмёрки. Залип на стройных ногах, обтянутых жёлтыми велосипедками. Со свистом втянул морозный воздух, любуясь маленькой, аккуратной грудью. С напряжёнными сосками. Во рту скопилась слюна. Возникло практически непреодолимое желание покинуть балкон, квартиру, оказаться на соседской кухне. Опрокинуть девчонку на стол, на который она практически всем телом легла, соблазнительно оттопырив попку. Сжать руками бёдра. Раздвинуть резко стройные ноги, стянуть яркую жёлтую тряпку и ворваться в неё на всю длину. Без подготовки. Заставляя кричать и прогибаться в пояснице. Цепляться тонкими красивыми пальцами за край стола, пока я буду вдалбливаться в податливое, одуряюще пахнущее тело. Зубами прихватывая напряжённые соски сквозь ткань ничего не скрывающей майки. Чёрт. Дёрнулся, когда фильтр сигареты обжёг пальцы. Отшвырнул окурок и сипло, с хрипами задышал. Мишка. Моя чёртова одержимость. Давно, так давно пробралась в сердце. Сначала уютным маленьким зверьком свернулась вокруг мышцы. Согревая. Даря тепло. А после вонзила острые когти и клыки.

А сейчас… Сейчас будто зализывала оставленные раны шершавым языком. Маленькая чертовка. Убивала меня своей заботой. Своими кристальными глазами. Честными. Дерьмом себя чувствовал. Мудаком последним, когда она с обидой и горечью смотрела на меня. Будто мои глаза меня обманули три года назад. Будто не видел её в одном нижнем белье прижимающейся к моему брату.

Понял, что всё ещё пялюсь в окно Мишки, где не горит свет. Курить больше не хотелось. Смял пачку сигарет и запихнул в домашние спортивные штаны. Зашёл в квартиру. В ванной свет был отключён. Подошёл к комнате матери. Распахнул дверь. И замер, шокировано смотря на женщину, стоящую на коленях в углу возле икон. Тихо закрыл дверь и вжался лбом в косяк. В горле запершило, а в носу защекотало. Чёрт. Это было неожиданно. Мать не молилась с тех пор, как пришла похоронка.

Дошёл до комнаты и упал на кровать поверх одеяла. Закрыл глаза, но в сон не провалился. Лежал, не имея сил на то, чтобы пошевелиться. Из-за стены услышал знакомую мелодию. Мишка. Решила меня добить? Моя песня, которую я написал после её отъезда. Моя последняя песня.

Не знал, откуда взялись только силы. Сел. Потянулся к гитаре, спрятанной в чехле. Взял в руки и замер. Расстегнул. Пальцы пробежались по струнам. Отбросил чехол. Прикрыл глаза. Впервые за три года заиграл на гитаре.

Пойми, прошу, с тобой ушла моя душа,

Ушла и ты, за нас сама судьбу реша.

Пойми, прошу, с тобой ушёл и весь мой свет,

И у стены холодной по-прежнему я жду ответ.

Я продолжаю жить, сжимая твои фото,

А жизнь моя — одно тягучее болото.

Как твои дела, золотце моё?

Живёшь ты там спокойно, всадив в меня копьё?

Как долго верил я в твоё враньё?

Забрала ты мою душу, всё теперь твоё.

Как твои дела, золотце моё?

Свожу я тут татуху, впадаю в забытьё.

Отложил гитару. Понял, что голос осип. Усмехнулся. Пальцами привычным жестом провёл по боку, где пряталась татуха. В пьяном угаре набил. Да так и не смог свести.

За стеной что-то упало. Повернула лениво голову к стене, будто девчонку сквозь неё мог увидеть. Улыбнулся. Уверен, она слышала. Захотелось увидеть её лицо. Заглянуть в колдовские глаза. Мишка моя. Больше никуда не убежишь.