Забери мою душу

Глава 20

Антон

Голова Мишки лежала на моём плече. Девчонка заснула, немного приоткрыв рот во сне. Щекой прижался к её волосам, глубоко и жадно втягивая её запах. Поглаживал тонкие пальчики в своей руке, обводил аккуратные ноготки, наслаждался мягкостью кожи. Мелькнула мысль, что на её руке шикарно бы смотрелось обручальное кольцо. Чтобы все, весь мир знал, что эта девушка занята. Что она принадлежит мне.

Прикрыла глаза и носом зарылся в волосы Мишки, пытаясь спрятать довольную, идиотскую и счастливую улыбку. До конца поверить не могу, что она моя. Вся. Это походит на наваждение. На очередной сон. Мишка только моя. Вся. От кончиков крохотных, нереально аккуратных, красивых пальчиков на ногах до кончиков золотистых волос. И я уверен, что этой ночью покрою всё её тело поцелуями. Вылижу девчонку полностью. Как давно хотел. Как мечтал. Как видел в чёртовых снах, после которых просыпался на мокрых простынях и с адским стояком.

Заглянул в лицо спящей Мишки. Не удержался и пальцами провёл по губам. Припухшим и покрасневшим от моих поцелуев. Облизнулся. С огромным трудом сдержался, чтобы не разбудить и не поцеловать. Чтобы убедиться, что это реальность. Мы с ней поговорили. Поговорили бл* спустя три года.

Чувствовал себя мудаком. Идиотом. Придурком безмозглым и ревнивым. Столько лет прохерили из-за меня. Из-за моей ревности. Из-за моего ослиного упрямства и нежелания её слышать. Ведь я мог поговорить с Мишкой три года назад. Я бы тогда шею свернул Игорю. Все эти три года мы могли бы состоять в отношениях. Она бы все эти три года была моей. Моей девочкой. И эти три года не казались бы мне таким адским котлом. Потому что только Мишка своей улыбкой могла снять любое напряжение.

Поцеловал Михайлину в кончик носа, выше натянул на её плечи свою толстовку. Мишка только улыбнулась во сне и чуть поёрзала, устраивая голову на моём плече. Улыбнулся. Уверен, что со стороны похож на полоумного идиота. Влюблённого по уши. Но только срать на это. На всё срать. Главное, что девчонка рядом. И я знаю, что этой ночью она будет засыпать в моих объятиях. Идеально, если с моим членом внутри. Стиснул зубы и прерывисто выдохнул, пытаясь унять возбуждение. Слишком яркими были картинки перед глазами. Слишком свежими были воспоминания о том, как Мишка стонала, кончая от моих пальцев в своих трусиках.

Я узнал, что она девственница. Совсем невинная. Моя. Кончала только со мной. От моих пальцев. И будет кончать только со мной. На моём члене. На моих пальцах. На языке.

Я дико хотел Мишку. Всегда. Но когда узнал, что она девственница… Какое-то чёртово помешательство. Желание обладать ей возросло в разы. Присвоить. Сделать только своей. Пометить, как зверь свою самку. Что-то первобытное. Тёмное. На грани одержимости и помешательства.

Чтобы отвлечься от мыслей, кинул взгляд через плечо на Настю. Сцепил зубы. Этот мелкий паршивец меня бесил. Особенно тем, что он не боялся меня. Говорил же ему к Тёне не подходить. Тряс хорошенько. Но щенок только исподлобья смотрел. И сейчас с довольной рожей сидел рядом с сестрой, что-то показывая мелкой в телефоне. Настя постоянно взгляд от экрана отрывала и с обожанием смотрела на пацана. Этот малолетний урод её обзывал, унижал столько раз…

— Тоша, больно, — над ухом раздался сонный голос Мишки.

— Прости, золотце, — понял, что злясь, неосознанно сжал пальчики малышки.

— Тошенька, — тёплые губы прижались к щеке, делая из меня послушного, виляющего хвостом щенка, — хватит испепелять мальчика взглядом. Ему нравится Настя.

— Не нужен Насте такой урод.

— Родной мой, — дыхание перехватило от ласкового обращения, — он нравится Настюше. Очень сильно нравится. Это её первая любовь, Тошенька. Дай ей её прожить. Они совсем ещё дети. Если бы старше были, то совсем другой разговор.

Не стал спорить с малышкой. Поднял руку, поцеловал тонкие пальчики, втягивая запах её тела. Прикрывая от наслаждения глаза. Моя. Моя девочка.

— Уложу мелкую и приду к тебе, — шепнул на ушко, с наслаждением замечая, как вспыхнули жаром бледные щёки. Не удержался, губами прижался к румянцу, будто желая попробовать его на вкус.

— Тоша, — Мишка заёрзала на сидении, кинула на меня смущённый взгляд из-под ресниц. Осеклась. Смутилась ещё сильнее. А я, кайфуя от её реакции, зашептал на ухо. Губами касаясь мочки:

— Сначала я тебя раздену. Чтобы ни один клочок одежды не мешал смотреть на тебя. А потом вылижу. Заставлю кончать на моём языке, пока не сорвёшь голос.

— Тоша, прекрати, — Мишка часто дышала. Положила руку мне на колено и сжала, пытаясь остановить. Но только от этого прикосновения член вновь встал. — Тш-ш-ш, — тонкие пальцы Михайлины легли на мой рот, прерывая поток речи. — Хватит, Тош. Прошу. Не здесь.

Уткнулся носом в шею Мишки и задышал тяжело, пытаясь унять возбуждение. Выходило херово. Рядом с Мишкой его всегда слишком сложно контролировать. Особенно, когда узнал её вкус. И то, как она кончает.

Михайлина пальчиками провела по моему затылку и шее. Коснулась губами виска, потёрлась носиком.

— Я так сильно проголодалась, дома полхолодильника съем.

— Что хочешь?

— Пиццу. Чтобы сыра много было, — тихо рассмеялся, когда услышал, как заурчал живот малышки.

— Закажем. Сейчас уде можно. Как раз приедешь и привезут.

— Нет, — Михайлина сморщила нос. — Я домашнюю хочу. Сыра много положить. И тесто чтобы толстенькое было.

Малышка зажмурилась и сглотнула, а я усмехнулся. Поцеловал в кончик носа и пообещал:

— Раз хочешь, будет.

Мишка расплылась в счастливой улыбке, смотря на меня сияющими глазами. А я понял, что убить готов за эту улыбку. Горы свернуть, только бы продолжала смотреть таким взглядом.

И стоило только такси подъехать к нашему дому, поцеловал малышку в губы и пообещал скоро прийти, с трудом оторвавшись.

Дома было тихо. Мы с Настей синхронно перевели друг на друга взгляд, напрягаясь. Куртка матери весела на крючке, обувь стояла на пороге. С опаской обошёл квартиру, набрав в грудь воздуха перед открытием каждой двери. Боялся и ждал, что обнаружу мать на полу. А рядом шприц.

Настя так и осталась в коридоре. Только на пуфик опустилась. У нас была договорённость — чуть что, она бежит из дома, просит соседей вызвать скорую или полицию. Мать обнаружилась в комнате. Сидела в на полу, привалившись спиной к стене, обложившись альбомами и плача. Заходить в комнату не спешил. Обозначать своё присутствие тоже. Наблюдал с какой-то отрешённостью и безразличием за тем, как она целовала фотографию отца в военной форме. Это фото было сделано до того, как отца отправили в горячую точку.

Я смотрел на мать, но жалости не чувствовал. Только презрения и злость. Сколько мужиков её ебало за эти годы. Из-за одного она заявление на меня написала. Видимо, ебался лучше других. А тут сопли размазывает, фотографию целует. Я бы не испытывал такого презрения, такой ненависти, если бы мать встретила нормального мужика и вышла замуж во второй раз. Попытался бы принять. Но сука… Как бы мерзко и горько не звучало, моя мать последние годы была обычной шлюхой, трахающейся не за деньги, а за дозу. Я слишком любил и уважал отца, чтобы мог простить такое матери. Из всего, что она делала, это оказалось самым сильным, самым разрушительным ударом.

Люблю ли я её?

На этот вопрос я не могу дать ответ. Слишком долго и беспрестанно лилось дерьмо с её стороны. Слишком много поступков, которые я не способен простить. Слишком много. И я не уверен, что когда-то прощу. Или забуду. Ничто уже неспособно отбелить её в моих глазах. Сделать мать той МАМОЙ, которую я безгранично сильно любил, руки которой пахли для меня счастьем, домом и уютом. Той красивой и нежной женщиной, которой я восхищался.

Я любил отца.

Нет.

Я боготворил отца. Хотел быть похожим на него.

Хотел, чтобы он мной гордился. Чтобы хлопнул по плечу и сказал:

— Горжусь тобой, сынок.

Тихо закрыл дверь и обернулся к застывшей в ожидании Насте.

— Что там? — глаза Тёны испуганно округлились. Мелкая губы поджала, ожидая плохих вестей.

— Всё нормально.

— Она снова?

— Нет. Фотографии рассматривает. Пойдём, покормлю тебя.

— Ой, Тошка-картошка, не начинай, — Настя скривилась. — Иди к Мишке, она тебя ждёт. Думаешь, не вижу, как рвёшься к ней? Меня в кровать запихнуть хочешь, а сам к Михайлине смотаться. Иди давай. Мать вменяема, нечего опасаться. Я уже большая девочка, Антон. Мне уже двенадцать. Сама себе есть приготовить в состоянии. Особенно подогреть в микроволновке.

— Иди ко мне, большая девочка, — потянул мелкую за руку на себя. Заключил в объятия, прижался щекой к пушистым светлым волосам. — Спасибо, — выдавил из себя, чувствуя острое нежелание признавать, что Тёна дико помогла.

Ведь если бы не мелкая со своей хитростью и желанием сунуть маленький и любопытный нос, куда не просят, мы бы с Мишкой так и ходили вокруг да около.

— Не за что, Тошик, — Настя потёрлась лбом о моё плечо. — Только пообещай мне, что будешь счастлив! — вскинула глаза, смотря так серьёзно и взросло, что стало не по себе. — Тош, ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю. Ты единственный человек, которому я нужна. Просто так нужна. По-настоящему. Я хоть и маленькая, но понимаю, что ты здесь живёшь только из-за меня. Я люблю тебя, братик. Больше всех на всём белом свете. И хочу, чтобы ты был счастливым.

В носу щекотало. Сглотнул тяжело, но ответить ничего не смог. Эмоции душили. Только сильнее стиснул Настю в объятиях.

— Всё, — спустя две минуты сестра завозилась в моих руках, — иди к Мишке. Я справлюсь сама.

Настя проскользнула мимо и скрылась в своей комнате. А я сменил одежду, достал из ящика коробку с любимыми конфетами Мишки и пошёл к своей соседке.

Малышка открыла почти сразу. Шагнула и подарила долгий, лишающий выдержки поцелуй.

— Проходи, я там тесто замешиваю.

Упорхнула на кухню, а я поплёлся следом, точно привязанный. Вымыл руки и со спины к ней подошёл, накрывая её руки и помогая вымешивать тесто. Губами скользя по скуле и сжимаясь грудью в худенькую спину с выступающими лопатками.

Готовка переросла в свидание. Когда пицца была готова, переместились с малышкой в её комнату. На экране телевизора кадры сменяли друг друга, а я смотрел на спящую Мишку и рассеянно гладил пальцами по лицу. Пусть она не стала окончательно моей, но я был счастлив. Безгранично.