Деспот

Глава 15. Смелость и отвага

Мирон Львович вытирает губы салфеткой. Мы насладились нежными телячьими медальонами в брусничном соусе и свежим салатом из руколы с базиликом в молчании. Увы, меня не развлекли разговорами, но после бокала вина мне стало не так важно заполнить тишину словами. Я, в принципе, тоже предпочитаю за трапезой не отвлекаться на беседы.

— Софушка, я не ищу серьезных отношений, — внезапно говорит Мирон Львович.

Поперхнувшись вином, отставляю бокал и удивленно смотрю на него, прижав к губам салфетку. Прям с места в карьер. Дал бы хотя бы сглотнуть вино, прежде чем нарушать идиллию тишины смелыми заявлениями.

— Буду в очередной раз откровенным, если в прошлые разы не поняла моих намерений. Я хочу секса. На данный момент я заинтересован в тебе. Я сам удивлен тому, что меня привлекла скромница в блузе с глухим воротом, но…

— А чем вас не устраивают глухие вороты? — серьезно и без тени насмешки спрашиваю я.

— Это скучно, — Мирон Львович хмурится. — Я могу продолжить?

— Продолжайте, — киваю и делаю очередной глоток вина. — Я слушаю.

Я не сказать, что опьянела, но не чувствую смущения, которое меня бы накрыло без спасительного вина. Босс решил поговорить о сексе без обязательств с подчиненной? Я его, конечно, внимательно выслушаю. Ничего он мне нового не скажет.

— Так или иначе, — Мирон Львович откидывается на спинку стула, — я четко оговариваю свои желания. Я хочу тебя отыметь во все щели. Грубо, цинично, но честно. Считай, что ты прошла испытательный срок на работе за два дня и мы проводим с тобой повторное интервью. Можно сказать, я предлагаю тебе повышение.

Вот же черт хитрый. Подразнил ласками, поцелуйчикам и пальцами, а теперь сидит весь такой из себя красивый и неприступный и ведет беседы о гнусных планах на мое тело. Согласна ли я на “повышение”?

— Условия не оговорены, Мирон Львович.

— Ты отдаешься мне во всех смыслах. Я повышу твою зарплату, но чашка кофе по утрам и голые коленки меня теперь не удовлетворят.

— А что удовлетворит? — вскидываю бровь. — Минет под столом?

Вау, какая я смелая и дерзкая. Сама от себя в шоке. Еще один бокал вина и я перейду с Мироном Львовичем на ты и буду звать его “Мирошей-вредным дракошей”. Да я в ударе.

— И не только минет. Я за разнообразие. А ты?

— А я не понимаю, почему вы не взяли кого-то другого на позицию секретарши-минетчицы, Мирон Львович, — внимательно вглядываюсь в глаза босса. — Боюсь, у меня не хватит опыта и профессиональных навыков.

— Именно это меня в тебе и привлекает, — улыбается и вздыхает. — Я привык получать любую женщину, которую возжелал. И я хочу тебя.

— То есть вы сейчас, как ребенок, которому понравилась игрушка на витрине?

— Да, — холодно и коротко соглашается мужчина. — Только я вырос из детских истерик.

Я бы поспорила. Кто сегодня заявился ко мне в квартиру, а потом в подъезде говорил, что я вывожу его из себя?

— Хорошо, — киваю и тихо продолжаю. — Представим ситуацию, что я согласилась и вы уже через неделю охладели ко мне. Вы удовлетворили свое эгоистичное желание отыметь девственницу и увидели другую. Еще скромнее и более невинную. Что тогда? Вы меня уволите? Я останусь без работы, без оговоренной зарплаты и чести? Вам не кажется, Мирон Львович, что я рискую?

— У тебя есть деловая хватка, — одобрительно ухмыляется.

— Это закономерные вопросы. Одну игрушку вы уже выбросили.

— Ты про Анжелу? — Мирон Львович в изумлении изгибает бровь. — Она не была игрушкой. Она была моей невестой. У меня сейчас разбито сердце, и я хочу отвлечься.

На секунду немею. Ах ты… Невеста?! У тебя была невеста?! Да о таком стоило сказать на собеседовании, а не про пуговки и волосы вещать!

— А ведь и не скажешь, что вы страдаете, — после мысленных возмущений с наносным равнодушием усмехаюсь.

— Ты ждешь моих слез? — криво ухмыляется, отчего его лицо становится презрительным.

— Я бы с удовольствием посмотрела, как вы рыдаете, — осушаю бокал до дна. — И, возможно, утерла бы слезки.

Злюсь. И не на то, что Мирон Львович сделал после вкусного и сытного ужина открытое предложение стать его подстилкой. Нет. Я в бешенстве, что он посмел сказать о разбитом сердце. Он был влюблен, а, возможно, и сейчас страдает по неудавшейся свадьбе с сисястой стервой. Ставлю сотку, что они у нее силиконовые, а ее красивый и острый нос подкорректирован.

— Забудь, Софушка, — лениво отмахивается и подливает себе в бокал вина. — Вижу, что ты от меня ждешь иного, чем просто секс. Ты девочка восторженная и наивная.

Вспыхиваю гневом, словно Мирон Львович оскорбил меня матерными и отвратительными словами. Ничего я не наивная и не восторженная! И не вижу я в нем рыцаря или джентльмена. И ему не стоит думать, что я влюбленная дурочка. Я меркантильная, циничная стерва. Так и хочется манерно погрозить ему указательным пальцем перед его лицом, чтобы он понял — не на ту нарвался. Я та еще расчетливая сука. Похлеще любой эскортницы.

— Я согласна, — хватаю бутылку и, плеснув вина в бокал, зло гляжу в надменное лицо.

— Нет, я погорячился. Закроем тему, — выуживает из кармана ключи и кладет на стол. — Виталий отвезет тебя домой. И в плане секретаря ты меня устраиваешь. Большего, чем оговорено в трудовом договоре, требовать не стану.

— Если вы видите во мне игрушку для утех, — встаю и откидываю волосы за спину, — то и я вас воспринимаю, как покупателя. Ничего личного.

Мирон Львович прищуривается, и в порыве неконтролируемой злости усаживаюсь ему на колени и впиваюсь в терпкие от вина губы. Хочешь секса с глупой секретаршей, чьи пуговки на глухом вороте всколыхнули похоть? Хорошо, ты его получишь, ведь я тоже вижу в тебе самца, с которым можно повеселиться. Да, вот такая я развратница, а стоило выпить лишь два бокала вина. Надо бы припрятать в приемной бутылочку красного, чтобы со стрессом было легче справляться.

— Я ведь спрошу по полной, Софушка, — изучающе заглядывает в глаза. — И не дам другого шанса вильнуть хвостом, если вдруг передумаешь. Не сбежать и не скрыться. Пока не наиграюсь, не отпущу.

— Я не боюсь, — сердито шепчу в губы.

— И очень зря, — с грохотом смахивает тарелки, бокалы и пустую бутылку, рывком водрузив меня на стол.

Сбрасываю туфли, и Мирон Львович с рыком въедается в губы, а затем нетерпеливо и неуклюже стягивает с меня брюки вместе с кружевными трусиками. Не успеваю отдышаться, как он вновь меня целует, вцепившись одной рукой в волосы, а другой решительно раздвигая ноги.

Ласки его на грани грубости: поцелуи агрессивные, несдержанные, отчаянные и походят на укусы, но я рада им. Я, как и Мирон Львович, на пределе. Нас захватило черное пламя безумия, и мы оба нуждаемся в неистовой близости. Мы аморальные и бесстыдные звери, сорвавшиеся с цепей.

И не думаю я сейчас о высокой зарплате, об Анжеле или о сделке с Мироном Львовичем. Нет во мне и проблеска разума, лишь ревущий и ослепляющий огонь, и он выжег во мне все мысли, сомнения и сожаление.

Мирон Львович подтаскивает к краю стола, не отрываясь от губ и расстегивает ширинку. Под мой глухой стон проводит пальцами по намокшей промежности и с давлением проходит по клитору, что вызывает во мне слабую судорогу тягучего удовольствия.

— Ах ты, маленькая шлюшка, потекла? — хрипло шепчет в ухо и касается ноющих и опухших складок, которым прилила кровь.

— Потекла, — честно сознаюсь и захлебываюсь в темном желании к беспринципным мерзавцу.

Мне жарко. Стаскиваю с себя топ, и Мирон Львович отстраняется на мгновение, чтобы потом вновь присосаться к шее. Его руки скользят по телу, и мои стоны обращаются в тихий скулеж.

На выдохе целует, и вместе с уверенным толчком меня пронзает боль, что растекается из чрева по всему телу дрожью. Вскрикиваю, и Мирон Львович душит меня в объятиях, вжавшись в меня тазом. Меня распирает изнутри раскаленным железом и никуда не деться. На несколько секунд меня оглушает паникой, что брызжет из глаз слезами и вырывается изо рта обрывистыми и хриплыми вздохами.

Мирон Львович целует меня в жалобно мычащий рот и медленно ведет бедрами. Стискиваю в пальцах лацканы его пиджака, вздрагивая от каждого его уверенного движения, которые отдаются между ног тупой болью. Я напугана и дезориентирована. Сладкое желание забивается решительными толчками, а жадные поцелуи отзываются стыдливыми охами.

Отпрянув, всматривается в глаза и под мой испуганный писк прорывается в истерзанное лоно до основания. Глубоким и влажным поцелуем вновь пьянит меня болезненным и противоестественным вожделением. Задыхаюсь в стонах, а Мирон Львович, будто в слепой ненависти рвет меня на части смущением и сильными спазмами экстаза, что можно сравнить с жестокой пыткой.

Когда он с утробным и каким-то звериным рыком содрогается и выскальзывает из меня, чтобы через секунду окропить живот горячим семенем, я всхлипываю и в пьяных рыданиях падаю на спину, прикрыв лицо руками. Меня лишили невинности под красивой хрустальной люстрой на массивном и крепком столе из лакированного дуба, и я посмела получить удовольствие. Где моя расчетливость и хладнокровие?

Тяжелое дыхание Мирона Львовича отдается гулом в ушах, а его поглаживания по бедрам теплыми ладонями не успокаивают. Наоборот, они вызывают новые приступы рыданий. Он прав, я гадкая шлюшка! Вытирает салфеткой живот от липких пятен и молча подхватывает на руки.

— Оставьте меня. Прошу.

— На столе? — изумленно спрашивает Мирон Львович, похрустывая осколками под туфлями.

— Можно и на столе, — бубню в ладони сквозь слезы. — Хороший стол. Крепкий.

Смеется, стервец. А я разве шучу? Вот мой бы кухонный стол развалился от его несдержанности и напора. Рыдаю теперь над тем, какая у меня хлипкая мебель и как мне ее жаль. Над старыми советскими стульями, над тумбочкой без одной ножки и над комодом, у которого заедает нижний ящик. Бедные несчастные малыши, которые нуждаются в заботе и ремонте, а у меня даже молотка дома нет.

Прихожу в себя уже под одеялом на жестком матрасе и шелковых простынях. Мирон Львович лежит рядом в темноте и успокаивающе поглаживает по бедру. Чего ты меня трогаешь? Это же ты и виноват в моих слезах. Между ног тянет болью и зудящим дискомфортом.

— Успокоилась? — тихо спрашивает и умело расстегивает бюстгальтер, который сдавливает грудь стальным кольцом.

— Нет, — цежу сквозь зубы и шмыгаю. — И чтобы вы знали, мне не понравилось.

— Ты лгунья, — вздыхает Мирон Львович.

— Вы нагло воспользовались моей слабостью, — бурчу в подушку.

— Разве?

— Да.

— Не настолько ты пьяна, чтобы не отдавать отчет в своих действиях. Кто сказал, что не боится? И буду честным, твоя смелость и решительность меня впечатлила.

Я слышу в хрипловатом и сонном голосе издевку, однако что бы он сейчас ни сказал, все будет звучать насмешливо, даже если признается в любви, а он не признается, ведь у него разбито сердце. Так страдает, что нашел новую бабу на замену!

— Злишься?

— Нет, — рявкаю в подушку.

— Софушка, — опять самодовольно посмеивается, — ты не раз будешь кончать от моего члена. Громко и ярко. Привыкай.