Выбираю тебя

16

В субботу вечером перед киномарафоном с Гарретом в кино я долго привожу себя в порядок. Принимаю душ, брею ноги, выпрямляю волосы, чищу зубы с зубной нитью, наношу макияж.

Понятия не имею, зачем я всем этим занимаюсь перед тем, как просто посмотреть кино с «другом». Стараюсь придумать рациональное объяснение, однако в голову лезет лишь одна мысль: жизнь рядом с таким количеством девушек словно впрыснуло в меня дозу эстрогена. Мое внутреннее женственное «я» просто не может не проявить себя рядом с такими же особями на этаже. И частые визиты в кричаще-розовую комнату Харпер ситуацию не улучшают.

Ровно в семь я стучусь в комнату Гаррета. Когда он распахивает дверь, меня приветствует море мигающих голубых огоньков, свисающих с потолка. Будучи единственным источником света, они озаряюь комнату мягким сиянием.

— Что это? — спрашиваю я, заходя внутрь.

— Хотел добавить атмосферности. Круто, правда? Теперь не надо включать верхний свет или яркую настольную лампу.

— Даже не знаю, — отвечаю я с недоверием. — Как-то чересчур романтично. — Я поворачиваюсь к нему. — Говорю тебе сразу: никакого секса сегодня ты не получишь.

Он хохочет и кладет руку мне на плечо.

— Сегодня? Выходит, ты запланировала его на другой вечер? Ладно. Меня устраивает.

— Я не это имела в виду. Я говорила о том, что тебе не перепадет ни сегодня, ни в любой другой день. Во всяком случае, не со мной.

Ну зачем меня угораздило это ляпнуть? Слишком самоуверенное заявление. Сама того не желая, я практически исключила всякую возможность секса с ним. Но теперь уже поздно. Сказанного не воротишь.

— Ну, раз сегодня мы не будем заниматься сексом, можешь уйти прямо сейчас.

От шока я замираю, и во мне закипает гнев. Мне следовало знать, что он потребует его от меня. Я пытаюсь протиснуться мимо него к двери, но не успеваю сделать и пары шагов, как он ловит меня в объятья.

— Я пошутил, Джейд. Боже, нельзя принимать все настолько всерьез.

— Отпусти.

— Только если ты пообещаешь остаться.

Я пытаюсь вывернуться, но он лишь крепче прижимает к себе. Можно было бы использовать на нем свои приемчики самообороны, но это причинит ему боль, а мне не очень хочется этого делать. К тому же мне нравятся его объятья. Он очень сильный. Держит меня так, будто это не стоит ему никаких усилий.

— Хорошо. Я останусь.

Он хочет отпустить меня, но вдруг останавливается.

— Еще одно. Ты должна сделать мне комплимент. После всех оскорблений в мой адрес не думаю, что прошу о многом.

— Просто отпусти меня.

— Всего один комплимент, Джейд. И все.

Я вздыхаю.

— Ладно. Мне нравятся твои дурацкие огоньки.

Гаррет так громко смеется, что больше не может удерживать меня. Он усаживает меня на свой гигантский пуфик.

Раздается рингтон его телефона.

— Это пицца. Сейчас вернусь.

Пока его нет, я любуюсь мерцанием голубых огоньков. Они действительно классные.

— Выбрала фильм? — Гаррет возвращается с огромной пиццей в руке.

— Ага. Мультфильм с собаками-борцами против преступности.

— Мы не будем это смотреть, Джейд.

— О, еще как будем. — Я подползаю к коробке с дисками и достаю нужный.

Гаррет даже не сопротивляется, потому что прекрасно знает, что мы все равно станем смотреть именно это. После мультика, который оказывается на удивление неплохим, он встает выбросить коробку, которая неприятно пахла, а когда возвращается, я уже роюсь в коробке в поисках нового фильма.

— Следующий выбираю я, — заявляет он. — А то после последнего сомневаюсь, есть ли у тебя вкус.

— Это же был твой фильм! — Я ухожу к холодильнику за новой содовой.

— Вот. Этот хороший. — Он указывает на какую-то комедию.

— Сгодится, только если это не тупая слезовыжималка. — Я возвращаюсь обратно к своему месту на пуфике, предполагая, что Гаррет устроится на кровати, но вместо этого он садится рядом со мной. Перемена мест вынуждает меня задуматься о том, что с ним происходит. Наше соглашение о дружбе все еще в силе, но все же иногда он пытается раздвинуть границы — когда берет меня за руку, целует в щеку или придвигается так близко, как сейчас. И как бы ни было заманчиво сделать следующий шаг, у меня есть чувство, будто делать этого не стоит. Но черт, как же это заманчиво.

На середине фильма меня начинает клонить в сон. Час спустя я просыпаюсь, лежа на Гаррете. Он спит, положив на меня руку, а на телевизоре теперь голубой экран.

— Гаррет, проснись. — Я слезаю с него и встаю, чтобы вытащить диск.

— Фильм уже закончился? — Он зевает. — Что случилось?

— Мы заснули. Хочешь посмотреть что-нибудь еще или пойти спать?

— Сейчас всего половина одиннадцатого. Слишком рано для сна. Давай просто посмотрим телевизор.

Взяв пульт, я возвращаюсь к пуфику и переключаю телек на старый фильм восьмидесятых.

— Моя мама обожала его, — произносит Гаррет. — Он о двух девчонках, которые…

— Ты никогда не рассказывал о своей маме. Она живет где-то рядом?

Он смотрит на меня со странным выражением на лице.

— Моя мама умерла. Я думал, ты знаешь. Не смотришь новости?

Меня немного задевает его комментарий, но, кажется, он не нарочно сказал это таким снисходительным тоном. Я убавляю звук.

— Мне жаль. Я не знала. — Я чувствую, как горят мои щеки.

— Ничего. Это было давно. Мне было десять, когда это случилось.

— Почему об этом рассказывали в новостях? — Мне почти не хочется этого знать. Если это попало в новости, значит, произошло действительно нечто ужасное. Телевидение вещает лишь о жестоких смертях, вроде убийств.

— Она погибла в авиакатастрофе. Это был частный рейс.

Нечто подобное я и предполагала. Несчастный случай. Но я не понимаю, почему он думает, что я должна была услышать это в новостях в Айове.

— Это произошло неподалеку отсюда? — Я кладу руку ему на плечо. — Мне жаль, Гаррет. Мне не следовало ворошить прошлое. Ты наверняка не хочешь поднимать эту тему.

— Нет, все нормально. Я могу об этом говорить. Это произошло в Вирджинии. Мои родители были в Вашингтоне, занимались поисками финансирования политической кампании. В то утро отцу пришлось рано уехать на встречу, а мама осталась, чтобы вечером посетить еще одно мероприятие. Она ненавидела всю эту политическую ерунду, однако ее появления ожидали, потому что отец был известным сторонником кампании одного парня, который переизбирался. Тому парню и стоит сказать спасибо: он предложил маме лететь домой на его личном самолете. Он собирался произнести речь в Хартфорде, поэтому самолет и должен был прилететь туда, а мы с отцом — встретить маму.

Гаррет делает паузу. Похоже, для него это все-таки тяжелая тема.

— Моей маме не нравились частные рейсы. Она считала их небезопасными. Вот почему у нас тогда не было своего самолета. В общем, вскоре после взлета самолет потерпел крушение. Выживших не было. А на национальное телевидение это попало, потому что тот парень был сенатором. По интернету до сих пор гуляют слухи о том, что якобы это бы никакой не несчастный случай, а покушение на сенатора. Безумный заговорщицкий бред. В прошлом году даже выпустили часовой документальный фильм на эту тему. Кажется, об этом никогда не забудут.

У меня просто нет слов. Я понятия не имела, что Гаррету пришлось пережить столь огромную жизненную потерю. У меня такое чувство, что он рассказывал об этом совсем немногим. Возможно, эта тема не поднималась уже многие годы. Наверное, он пытается об этом забыть. А тут появляюсь я и сую свой нос в чужие дела.

Мне явно нужно что-то сказать или сделать, но я не знаю, как реагировать. Что еще раз доказывает, что я абсолютно не умею сопереживать людям. Гаррет совсем притих. Наверное, заново прокручивает в голове то происшествие — и все из-за мне. Выражение его лица, обычно жизнерадостное, стало грустном. Даже глаза потускнели. Я чувствую себя мерзко, глядя на то, в каком он состоянии.

— Подъем, — говорю я ему.

— Зачем?

— Просто встань.

Он подчиняется.

Я встаю напротив.

— Давай повторим то, чему ты меня научил.

— Ты о чем?

— О той штуке с руками.

Он бросает на меня недоумевающий взгляд.

— Помнишь день, когда ты застал меня в комнате после того, как я случайно заснула? И ту штуку, которую ты проделал после бассейна?

На его лице расцветает улыбка.

— Ты имеешь в виду объятия?

— Ага. Именно их. Мне нужно больше практики. Можешь показать мне, как надо?

Его улыбка становится шире. Он обнимает меня, а я повторяю его движения.

— Крепче, — указывает он.

Я прижимаюсь крепче и кладу голову ему на грудь. Несколько минут мы стоим в мерцании голубых огоньков. Когда он начинает отстраняться, то быстро целует меня в лоб и шепчет мне на ухо:

— Спасибо.

Да! Наконец-то я сделала это! Я кого-то утешила. И это невероятное чувство.

Наутро мы встречаемся, чтобы позавтракать и во второй раз поддержать традицию в «Блинном доме Эла». На сей раз я заказываю черничные блинчики.

— Уж не знаю, что Эл туда кладет, но они просто божественны, — заявляю я, медленно пережевывая, чтобы растянуть удовольствие от каждого кусочка.

— Это точно. — Сегодня Гаррет заказал блинчики на ряженке — тоже замечательный выбор. — Ты снова напишешь об этом в дневнике по английскому?

Я смеюсь.

— Ага. А что? Тебе не нравится читать о блинчиках?

— К концу семестра может и надоесть. Причем и тебе тоже.

— Никогда. — Я жмурюсь, наслаждаясь вкусом. — Они настолько потрясающие, что на этой неделе я, возможно, напишу о них поэму.

— Что ж, буду ждать с нетерпением, — шутит он. — А ты действительно обожаешь блинчики.

— Разве можно иначе? Это почти десерт, но его можно есть и как самостоятельное блюдо огромными порциями.

— Смешная ты. — Он делает глоток апельсинового сока. — Моя мама тоже обожала блинчики.

При упоминании его матери еда застревает у меня в горле. Не ожидала, что после вчерашнего он снова захочет о ней поговорить.

— А Кэтрин, моя мачеха, ненавидит их. Говорит, что блинчики это еда бедняков. Она даже Лили не разрешает их есть.

— Лили — твоя сестра? — Странным, но я до сих пор ничего не знаю о ней. Мы оба избегаем разговоров о своих семьях.

— Ага. Она дочь Кэтрин. И моего отца. Так что она приходится мне сводной сестрой. Очень милый ребенок. Не то, что ее мать.

— Так Кэтрин вторая жена твоего отца? — Мне прекрасно известно, что она уже третья, но лучше пусть он поправит меня, чем я буду угадывать в какой последовательности женился его отец.

— Третья. Второй была моя мама. С первой женой у него был брак по расчету, так что он не считается.

— Брак по расчету?

— Моему папе было всего двадцать два, и родители заставили его жениться на одной девушке из супербогатой семьи с хорошими связями. Возмутительно, согласись? Они поженились, но их брак продлился недолго. Та женщина тоже не хотела выходить замуж, поэтому все было обречено с самого начала.

— А затем он встретил твою маму?

— Пару лет спустя. У ее семьи не было ни денег, ни связей, так что мои бабушка с дедушкой очень разозлились, когда отец взял ее в жены. Даже вычеркнули его из завещания, а потом дедушка уволил его из компании. Но после того, как родился я, они смягчились. Знаешь, первый внук и все такое. Бабушка с дедушкой хотели участвовать в моей жизни, поэтому помирились с папой, хотя маму по-прежнему недолюбливали.