Бог Боли

Глава 14

Крейтон

— Это твоя идея для свидания? — я пробегаю взглядом по обстановке, напоминающей пикник, на крыше приюта.

Когда вчера Анника потребовала свидания, я был готов проигнорировать ее.

Но в том-то и дело, что эту назойливую девчонку невозможно игнорировать. Ее невозможно игнорировать.

Каждый раз, когда я делаю вид, что ее нет, она врывается со своим красочным, болтливым и абсолютно грубым присутствием.

Сегодня она пришла к волонтерам с огромной сумкой, перекинутой через плечо. Теперь я вижу, для чего она.

На земле лежит клетчатая фиолетовая простыня, а на ней — бесчисленные блюда. Паста, фрикадельки, три вида салата, рыба с картошкой и корзина с фруктами.

Анника стоит на коленях, наливая то, что похоже на яблочный сок, в блестящую чашку с еще более блестящей соломинкой.

Я пытаюсь, но безуспешно, не обращать внимания на ее позу. Я почти уверен, что она не хочет, чтобы я думал об этом, но именно это и происходит, когда она естественно принимает такие покорные позы и выглядит при этом очень элегантно.

Тепло приливает к телу ниже пояса, и мой член медленно, но верно пробуждается. Он утолщается при мысли о том, как я буду растягивать и разрывать ее крошечную киску изнутри.

Слишком рано.

Она не привыкла к боли.

Блядь, она даже не знала боли до моего появления. Мне приходится напоминать себе, что я не могу сломать ее... пока.

Хотя ее сегодняшний наряд не помогает. На ней юбка с рюшами, заходящая выше колен, и топ без плеч, открывающий пупок. Когда я смотрю на нее сверху вниз, она кажется такой маленькой, что я мог бы испортить ее поркой.

Нет, достаточно просто укусить.

Ее полупрозрачная кожа стала бы красной, затем фиолетовой — как ее любимый цвет, блядь.

— К сожалению, я как первая дочь, и за мной нужно постоянно следить, так что это единственный вид свидания, который мы можем иметь до дальнейших распоряжений. — Она улыбается мне, голубовато-серые глаза сверкают под лучами солнца. — Ты собираешься просто стоять здесь?

Вздохнув, я опускаюсь на край одеяла и беру посуду.

— Тебе обязательно делать все таким... фиолетовым?

— Тебе обязательно так ворчать по любому поводу? К тому же, фиолетовый — это превосходно. Извини, я не устанавливаю правила.

Я смотрю на нее, и обычно она разрывает зрительный контакт или пытается выкрутиться из ситуации, но в этот раз она просто качает головой, как будто это я неразумен.

Затем она подталкивает рыбу с картошкой в мою сторону.

— Смотри, я приготовила твое любимое блюдо. Пришлось умолять Сеси научить меня готовить его по FaceTime, но на самом деле это было не так уж сложно. Кроме того, люди говорят, что я ужасно готовлю, и под людьми я подразумеваю свою семью. Ава также говорит, что я должна придерживаться салата, так что я полностью понимаю, если ты не хочешь его есть.

Надо было сказать это до того, как она дала мне этот проклятый ланч-бокс. Я открыл контейнер, взял кусочек еды и практически проглотил его, не жуя. Я — самый неприхотливый едок на планете. Пока это еда, я буду поглощать ее, но Анника — сертифицированный пищевой террорист.

Ей нужно запретить работать на кухне.

Удивительно, что выражение моего лица не меняется, пока соленое блюдо катится по моему горлу. Я откусываю еще один кусочек, прежде чем первый исчезает.

Когда я беру бутылку воды, я понимаю, что она смотрит на меня большими глазами и приоткрытыми губами.

— Как оно?

— Неплохо. — Преувеличение. Это худшее, что я когда-либо ел, и это о чем-то говорит, учитывая, что мама тоже не очень хорошо готовит.

Но, как и моя мама, Анника постаралась ради меня. Так что это положительный момент, я думаю.

Ее лицо опускается, и она возится с соломинкой в своей чашке.

— Ох.

Это нормально, что я ненавижу такое выражение на ее лице? Это еще более заметно, когда оно резко меняется от яркого и чертовски блестящего до полного уныния.

— Это хорошо. — Я продолжаю есть. — Только немного переборщила с солью.

Еще одно преуменьшение.

— Правда? — она протягивает руку, но потом останавливается. — Можно попробовать?

— Нет.

— Перестань быть таким жадным. Я просто хочу посмотреть, насколько вредна соль.

— Все равно нет.

Она вонзает вилку в свой салат и набивает им лицо, глядя на меня из-под ресниц.

Я сопротивляюсь желанию улыбнуться ее абсолютно комичному выражению лица и открываю свою воду. Это первый раз, когда я вижу, как кто-то проявляет свои эмоции настолько открыто, что это становится немного пьянящим.

Так забавно провоцировать или будоражить ее, просто чтобы увидеть заметные изменения на ее лице.

Мы едим в тишине, или, скорее, я ем, а потом пью воду почти одновременно.

Тем не менее, я жду, когда мирная фаза закончится на «три, два и один».

— Я думала, что это будет свидание, но, видимо, я просто накормила тебя. Может, мне не стоит включать в меню что-нибудь из еды в будущем?

Тебе не стоит ничего готовить в будущем.

Но я не говорю этого и, закончив с первым блюдом, перехожу к фрикаделькам.

Анника все еще держится за свой салат.

— Я хотела спросить тебя, почему ты так любишь еду? Вообще-то, я не знаю, действительно ли ты получаешь от нее удовольствие или тебе просто нравится сам процесс.

Я проглатываю полный рот не менее ужасных фрикаделек и поднимаю голову.

— Почему ты спрашиваешь?

— Я хочу узнать тебя получше.

А что тут узнавать?

Познакомившись с ее характером, я не сомневаюсь, что она сбежит при первых признаках темноты.

Она не убежала от тебя вчера. Или позавчера.

Я игнорирую этот тоненький голосок и бормочу:

— В этом нет необходимости.

— Нет. Это не тебе решать. Хотя я не уверена, кто мы друг другу, я уверена, что мы что-то из себя представляем, и правила говорят, что мы должны открыться друг другу. Так что лучше расскажи мне, а то я тебя достану.

Я поднимаю бровь.

— Ты меня достанешь, да?

— До смерти, мистер. Можете на это рассчитывать. Я не иначе как настойчивая. На самом деле, настойчивость, наверное, должно быть моим вторым именем.

— Почти уверен, что это должно быть ужасно, — ворчу я. Она ухмыляется, и я сужаю глаза. — Что?

— Ничего. Мне нравится, что у тебя есть чувство юмора, каким бы сухим оно ни было.

— Ты только что назвала меня сухим, отродье?

Она прижимает руку к груди в чисто издевательской реакции.

— Ты только что назвал меня отродьем?

— Осторожно, а то я могу начать считать.

Она поджимает губы, и легкий рывок поднимает ее плечи. По крайней мере, обещание боли подействовало на нее.

Пока что.

Я делаю глоток воды и смотрю на здания вдалеке.

— В моем детстве было время, когда я чуть не умер от голода. С тех пор в моем желудке всегда было ощущение черной дыры, которую невозможно заполнить или насытить, поэтому, когда есть еда, у меня возникает потребность просто... поглотить ее всю.

Ее вилка ослабевает, и она смотрит на меня щенячьими глазами.

Невинными глазами.

Которые мне хочется снова и снова наполнить слезами.

— Твои родители знают об этом?

— Они спасли меня от вечного голода.

— Мне жаль...

— Не жалей меня, иначе это будет последний раз, когда я делюсь с тобой чем-либо.

— Ты прав. Мне жаль. У меня не было повода жалеть тебя, да я и не хотела. Сопереживать просто естественно для меня. Но клянусь Чайковским, я больше так не буду.

Я знал много людей. Некоторые из них скрытны как черт, другие фальшивы, некоторые настоящие, но все они, без сомнения, скрывают частичку себя.

Анника — единственная, кто так откровенно рассказывает о себе. То, что вы видите, это буквально то, что вы получаете — почти всегда.

У меня есть чувство, что я могу вытащить тьму, скрывающуюся под поверхностью, если копну глубже и потяну сильнее.

Факт остается фактом: она единственная, кто признает, что поступает неправильно, не утруждая себя оправданиями.

И мне это, пожалуй, даже слишком нравится.

Она ставит передо мной третье блюдо, пасту.

Я беру его, проглатываю соленый, как блин, кусочек, затем опираюсь на руку с тарелкой на коленях.

— Что у тебя с Чайковским?

Она сияет, ее лицо светлеет, как будто она встретилась со своим кумиром.

— Он мой Бог. Знаешь, как люди поклоняются Иисусу, Аллаху и Будде? Я слушаю балеты, концерты и симфонии Чайковского. Они дают мне ту же духовность, к которой стремятся религии. Это началось, когда мне было года четыре, и мама повела меня на мой первый балет. Я плакала, глядя на «Лебединое озеро», и потерялась в гениальности Чайковского. Как только мы вернулись домой, я сказала ей: «Нам нужно поговорить, мама. Я решила, что обязательно стану лебедем, когда вырасту, так что убеди папу и сделай так, чтобы это случилось. Пожалуйста.».

Я скольжу вилкой по тарелке, не доедая. Не то чтобы я так уж ненавидел соленое, но ее рассказ мягким, энергичным голосом развлекает больше, чем еда.

Это впервые.

— Я полагаю, она сделала это? — спрашиваю я без всякой другой причины, просто чтобы поддержать ее разговор.

— В самом начале? Она была категорически против. Дело в том, что я узнала об этом, когда выросла, от маминого любимого охранника и лучшего друга Яна — кстати, он оказался наименее любим папой, потому что папа может быть мелочным и ревнивым. В общем, мама была знаменитой прима-балериной в Нью-Йоркском городском балете, но ее карьера внезапно закончилась. После этого она возненавидела всю эту сцену и начала смиряться с окончанием карьеры, только когда я была маленькой, поэтому она и привела меня на это шоу в первую очередь. У нее там были друзья — известные режиссеры, хореографы и балерины. Тем не менее, она не хотела, чтобы я испытала эту жизнь. Поэтому вместо того, чтобы помочь мне убедить папу, он должен был убедить ее. Шокирующе, я знаю. Сама не могла в это поверить. В конце концов, все получилось, и она согласилась разрешить мне начать посещать занятия через несколько месяцев после моего первого похода на балет. — Она вздыхает и потягивает свой сок. — Я была так уверена, что хочу быть балериной. Мне даже удалось попасть в несколько шоу в старших классах, и у меня все получалось, но мама убедила меня попробовать поступить в колледж на год, изучить искусство с академической точки зрения и посмотреть, может быть, оно мне понравится больше, чем балет. Я согласилась больше ради приключений, чем ради чего бы то ни было, и возможности хоть на время покинуть бдительный взгляд папы. Я не уверена, какой из вариантов мне нравится больше. Я решу в конце года. — Она поднимает голову, глаза расширяются. — Извини за это. Я увлеклась, наверное.

— За что?

— Ты... не скажешь, что я слишком много говорю?

— Ты действительно слишком много говоришь.

— О.

— Я привык к этому.

— О.— А вот это уже с ухмылкой. — Но, знаешь, мне кажется, что я слишком много говорю рядом с тобой, потому что ты говоришь слишком мало. Кто-то должен заполнить тишину.

— Почему она должна быть заполнена?

— Разве это не человеческая природа — общаться и устанавливать связь?

— Не все люди одинаковы.

— Это правда. Я раньше не знала, что существует твой тип.