Бог Боли

Глава 29

Анника

Нет.

Нет. Просто нет.

Это, наверное, кошмар. Если я проснусь, то снова окажусь там, где была два дня назад. В продуктовом магазине, держа Крейтона за руку и разговаривая обо всем и ни о чем.

На этот раз я не позволю Джереми найти нас, а если он найдет, я не уйду с ним. Я возьму Крейтона за руку и останусь.

Я возьму его с собой и убегу.

Тогда все будет хорошо. Все вернется на круги своя, и я не окажусь в ловушке этого кошмара.

Странно, какие мысли проносятся в голове, когда все остальное отменяется. Когда вокруг белый шум, мрачная тишина и красный цвет.

Много красного.

Кроваво-красного.

Красного. Красного. Красного.

Я не знаю, как я оказалась на коленях. Я не иду к тому месту, где он упал. Ползу по неровной поверхности с нескоординированной скоростью раненого животного.

Мое зрение слепо к окружающим нас людям, а уши глухи к крикам и хаотичному шуму.

Единственный звук, который я слышу, — это протяжное жужжание, а единственное, что я вижу, — это он и красный цвет.

Он весь красный.

Из-за моего пистолета. Из-за пистолета, который я не должна была брать с собой, когда узнала, что Джереми в опасности. Из-за пистолета, который я должна была держать в машине, а не прятать под толстовкой.

Мое тело перекатывается, а может, это комната кружится в неправильном ритме. Может быть, мои молитвы будут услышаны, и я проснусь от этого кошмара.

А теперь, пожалуйста.

Кто-нибудь, разбудите меня.

Вместо того, чтобы открыть глаза, я погружаю руки в красное, темное и липкое и не там, где должно быть. Оно должно быть внутри него, а не снаружи. Как сквозь туман, я поднимаю руку, чтобы посмотреть на кровь, которая покрывает мои пальцы, а затем на тело, которое она оставила.

Кто-то, Лэндон, прижимает обе руки к ране на спине Крея, где из него вытекает еще больше жизненной энергии.

Она продолжает вытекать, образуя лужу под его телом. Лицо Крейтона бледно, лишено эмоций, глаза закрыты, отчего его ресницы трепещут на щеках.

Его массивное телосложение неподвижно, безжизненно.

Он... совсем не похож на Крейтона, которого я знаю.

Люди могут считать его мрачным, слишком молчаливым или холодным, но именно он тот, кто заставил меня почувствовать себя живой.

Тот, кто изменил все.

И я забрала его.

Все.

Все.

Кажется, меня сейчас вырвет.

В тот момент, когда тошнота забивает мне горло, сильная рука тянет меня за руку.

На мгновение я думаю, что это тот самый сигнал к пробуждению, о котором я молилась.

Может быть, это Крей, который называет меня соней, хотя сам намного хуже, и удивляет меня свиданием.

Может, он снова посмотрит со мной «Гордость и предубеждение», назовет меня безнадежным романтиком, а потом трахнет меня.

Может, у Тигра будет сеанс подглядывания, и он будет иррационально ревновать по этому поводу.

Так что я позволяю этому случиться. Закрыв глаза, я списала всю эту сцену на ужасный кошмар.

Кошмар всех кошмаров.

Я жду, когда исчезнет ком, забивший мое горло. Я жду, когда утихнет дрожь в конечностях и исчезнет липкость в пальцах.

Становится хуже.

Просачивается глубже.

Еще больше сдавливает горло.

Когда я открываю глаза, меня толкают в сторону машины, свежие слезы текут по моим щекам, когда я мельком вижу Джереми.

Его брови нахмурены, когда он изучает круговую подъездную дорожку Элиты.

— Нет, — бормочу я, сжимая голову окровавленными руками. — Нет, нет, нет, нет... кошмар, кошмар, это всего лишь кошмар...

— Аннушка... перестань бороться со мной и садись в машину.

И тут я понимаю, что извивалась, боролась и дергалась, мешая брату затолкать меня на пассажирское сиденье.

Я останавливаюсь, отнимаю руки от висков и тону в красном. Все красное.

Кроваво-красный.

Его красный.

— Аннушка...

Я смотрю на своего брата и порез на его плече через мое затуманенное зрение.

— Скажи мне, что это кошмар. Скажи, что ты не настоящий, Джер. Это... это только в моей голове. Я не... Я не... не стреляла в него.

— Ты стреляла, и нам нужно убираться отсюда, пока они отвлеклись.

Я непрерывно трясу головой, с такой силой, что удивляюсь, как она не отваливается.

— Я... я... собираюсь вернуться туда и убедиться, что это кошмар... так и должно быть...

Мой брат хватает меня за плечи и прижимает к машине.

— Проснись, блядь, Анника. Ты выстрелила ему в грудь, мать твою. Он, скорее всего, мертв, и если ты пойдешь туда, они убьют только тебя, ты понимаешь?

— Нет... нет... нет... — мое бормотание становится все более интенсивным, как и мои извивающиеся и страдальческие попытки вырваться из его объятий.

На этот раз Джереми забрасывает меня внутрь, использует ремень безопасности, чтобы пристегнуть меня, а затем бежит к стороне водителя.

Я пытаюсь освободиться, отчаянно, маниакально. Но мои непроизвольные слезы и дрожащие окровавленные руки делают это невозможным.

Машина моего брата мчится по подъездной дорожке, и он чуть не ломает ворота, когда выезжает.

Он набирает скорость, а я рыдаю, оглядываясь назад, через зеркало, через щели. Везде, где я могу уловить его взгляд.

Нам не требуется много времени, чтобы добраться до лагеря Язычников. Как только Джереми отстегивает ремень безопасности, я бегу обратно к входу.

Понятия не имею, куда идти пешком, но я могу найти решение, лишь бы выбраться отсюда. Я могу...

Беспощадные руки обхватывают меня за талию, и Джереми практически поднимает меня с земли.

— Куда, блядь, по-твоему, ты идешь?

— Хочу убедиться, что это кошмар.

— Это не так. — Его голос резкий, мрачный и деловой. Обычно это заставляло меня бежать. Сейчас это не сравнится с ужасом, проникающим в мои кости.

Он ставит меня на землю, хватает за локоть и тащит за собой внутрь особняка. Я пытаюсь освободиться, но с моим братом-буйволом не договориться.

— Что происходит... ну, блядь. — Гарет останавливается у входа и изучает всю кровь, украшающую нас. — Ты в порядке?

— Николай. — Сквозь стиснутые зубы произносит Джереми. — Мы должны убедиться, что он в порядке. Этот сумасшедший ублюдок перерезал себе горло, чтобы не стать рычагом давления.

— Ни хрена себе. — Гарет достает свой телефон и бросается к двери. — Я на связи.

— Где Килл? — кричит Джереми, но Гарет уже ушел.

— Кошмар. — Бормочу я, наполовину в сознании, наполовину нет. — Это просто кошмар. Это может быть только кошмар.

— Ищешь меня? — Киллиан появляется на вершине лестницы, наклоняет голову набок, сузив глаза на меня. — Ты действительно стреляла в Крейтона?

Мое бормотание обрывается, и я ошарашенно смотрю на него. Мог ли Киллиан также быть в моем кошмаре?

— Как ты узнала так быстро? — спрашивает Джереми.

— Глиндон только что звонила мне, плакала, потому что ее кузен скоро умрет. Я не очень люблю, когда кто-то заставляет моего маленького кролика плакать, Анника.

— Я не плакала. — Я неистово трясу головой. — Это всего лишь кошмар. Джера бы зарезали, и это тоже был кошмар.

Мой брат испустил длинный вздох.

— Она не в себе. Ты пойдешь и усилишь безопасность. Я позабочусь о ней и присоединюсь к тебе.

— Я в порядке. В полном порядке, и это был всего лишь кошмар.

Джереми практически тащит меня вверх по лестнице и в мою комнату. Комната, в которую Крейтон пришел в ту первую ночь.

Ночь, после которой мы стали близки.

Ночь, когда я узнала его по выражению глаз только потому, что он был Богом. Моим Богом. И я все равно потянулась к нему.

Я знала, что это запрещено, но я коснулась этого Бога, и теперь меня за это наказывают.

— Анника... Анника? Анника!

Я выхожу из оцепенения от резкого голоса брата, и кошмар, который отказывается заканчиваться, возвращается в реальность.

Джереми хватает меня за плечи, его глаза ищут меня.

— С тобой все хорошо?

Мой взгляд переходит на кровь на его футболке. Она не такая красная, как та лужа, но все равно. Я прикасаюсь к ней своей грязной рукой, мои пальцы сжимаются и разжимаются.

— Это тоже кошмар. У тебя нет крови, Джер.

Он морщится, а затем убирает мою руку.

— Я выживу. Я не думаю, что он действительно хотел причинить мне боль.

Из моего горла вырывается всхлип, когда реальность обрушивается на меня во всех ярких красных красках.

— Он... он не хотел? — мой голос ломается, когда влага пропитывает мои щеки и шею.

Джер качает головой.

— Тогда... тогда... тогда почему... почему я нажала на курок? Скажи мне, Джер! Если я не собиралась спасать тебя, если я не должна была этого делать, почему я нажала на курок?

— Потому что он хотел этого, Аннушка. — Голос Джереми смягчается, а голос моего брата никогда не смягчается. — Он выглядел так, будто ему больно и он решил увидеть, как все это... закончится.

— Нет... — всхлипываю я, ударяясь о грудь брата. — Ах... ах... Это... больно. Почему это больно? А... сделай так, чтобы перестало болеть. Там было много крови, Джер. Что если он...? Что если... Что...

Слово вяжет и душит меня, отказываясь быть произнесенным вслух.

Мой брат прижимает меня к своей груди своей здоровой рукой, и я плачу.

Я просто плачу и плачу, пока мне не кажется, что у меня не осталось слез. Пока я не думаю, что потеряю сознание от боли, которая разрывает мою грудь. Образ красного и его бледного лица преследует меня.

Лицо, к которому, возможно, никогда не вернется жизнь, потому что я покончила с ней. Своими собственными руками, я, блядь, покончила с ним.

Когда мои слезы превращаются в икоту, Джер ведет меня в ванную, за руку, как когда я была маленькой, упала и испачкалась.

Он включает кран и терпеливо оттирает мои руки от крови.

Трёт.

И трёт.

И снова трёт.

Все красное смывается в канализацию в призрачной симфонии малинового цвета на фоне белого. Но следы остаются под моими ногтями, цепляются за мои пальцы, отказываясь исчезать.

Затем Джереми моет мне лицо и расчесывает пальцами мои спутанные, грязные волосы. Закончив, он ведет меня обратно в мою комнату.

Я безжизненна, наполовину живу, наполовину мертва. Я не протестую, когда он усаживает меня на изножье кровати и приносит мою аптечку.

Он начинает промывать порезы на моих пальцах, на ладонях.

Я касаюсь его плеча, и слезы, которых, как я думала, уже нет, собираются на моих веках и текут по щеке.

Мой голос звучит слишком хрипло, слишком грубо.

— Он ударил тебя ножом... Я думала... я думала, что он собирается убить тебя... Я не могла... я не могла позволить ему сделать это. Я не могла потерять тебя. Я не думала, когда нажимала на курок. Почему я попала ему в грудь? Я пыталась промахнуться, но было слишком поздно. Слишком поздно.

Джереми гладит мою руку.

— Все в порядке, Аннушка.

— Нет! Это не нормально! Он не собирался убивать тебя, но я убила его... Я убила человека, которого люблю, Джер. Я у-убила его... Я... Я...

— Он не умер. — Говорит он медленно, терпеливо. — Ты не убийца. Ты просто любишь меня, и это нормально, Аннушка. Выбор — это нормально.

Это только заставляет меня плакать сильнее, даже когда я пытаюсь очистить его рану. В итоге я причиняю ему еще большую боль, и он говорит, что ему придется просто зашить ее.