Бегство от Франка

Итальянская мать

— Подумать только, нам удалось съехать с шоссе и найти в Мюнхберге гостиницу! — воскликнула я.

— Благодари «хонду». Она играючи едет по целине и легко находит проселочную дорогу, — хмыкает Фрида.

Мы ночевали в Мюнхберге и в Инсбруке, оставили за собой Бреннерский перевал и оказались уже на итальянской стороне горного массива. Солнце было похоже на белый неопознанный летающий объект, вокруг зеленели долины. Машины тормозили, хлопали дверцы и опускались окна, люди выходили из машин по той же причине, что и мы. Зайти в кафе и выпить кофе.

— Если бы я была итальянкой, меня бы всегда мучила тоска по дому! — сказала Фрида.

Мужчины всех возрастов выходили из машин и тут же принимались надраивать капоты, окна, никелированные части. Они открывали багажники и доставали оттуда бутылки и банки со средством для полировки и замшу. Включали на полную мощность приемники, терли и полировали. Не меньше десяти разных каналов поддержали итальянское рождественское настроение попмузыкой, известиями, псалмами и футболом.

Какой норвежец захватил бы с собой снадобья для чистки и полировки, чтобы в свободную минутку понянчиться со своей машиной? Тем временем женщины и дети, расположившись возле дорожных ограждений, наслаждались шумным общением, смело конкурирующим с автомобильными стереоприемниками.

— Смотри-ка, они моют машины! — восхищенно воскликнула я.

— Это Италия, здесь женщины готовятся к Рождеству и пестуют младенца Христа. А мужчины начищают машины, — ответила Фрида и стала насвистывать.

Ее свист был способен вывести меня из себя. Не мелодия, а вопль немузыкальной души. И часто это оказывалось немузыкальной потребностью обратить на себя внимание.

— Если человек любит слушать музыку, это еще не значит, что он способен ее исполнять, — сказала я.

Переменчивое настроение Фриды во время этой нелегкой поездки помогло мне понять, что я должна собраться с силами и установить между нами определенные границы. На сей раз она уступила. Но всегда существовала опасность, что она этого не сделает и тогда будет только хуже. Я отстегнула ремень, открыла дверцу и сняла джемпер. Температура была градусов на двадцать выше, чем когда мы в последний раз выходили из машины. Я стояла, заслонившись рукой от солнца.

Пожилая женщина вылезла из машины со складным стулом под мышкой. Минутку она постояла, щурясь на солнце, потом поставила стул и уселась лицом ко мне, косолапо поставив ноги и положив руки на колени. Серовато-бледное лицо покрывала сеть морщин. Она была явно не крестьянка, а из тех женщин, которые имели возможность избегать солнца. Волнистые, черные с сединой волосы были собраны в пучок на затылке. Порывы ветра забирались под черную шаль и шевелили ее. Иногда казалось, что шаль вот-вот улетит. Но женщина не обращала на это внимания. Ее черные глаза смотрели на меня.

Я наблюдала за ней. И когда она кивнула, я подошла поближе. Она протянула мне руку и что-то сказала по-итальянски. Я ничего не поняла. Прежде чем что-либо сообразить, я схватила ее руку. Сухую и гладкую, как шелковистая бумага, и обладавшую странной прохладной силой. Из женщины монотонно лились слова, точно она читала псалом. Голос был тихий, но властный. Я безуспешно пыталась улыбнуться. Вместо этого я обеими руками держала ее руку. Она молча кивнула. Ветер несколько раз приподнимал и опускал шаль женщины, а я все держала ее руку.

Какой-то мужчина окликнул ее из машины. Она с трудом попыталась встать. Я помогла ей, немного неуклюже. Когда она схватилась за меня, я ощутила силу ее хрупкого тела с небольшим, выступающим под грудью животом. Прочно встав на ноги, женщина не спеша освободилась от моих рук, привычным движением сложила свой стул, дружелюбно кивнула мне и пошла к машине. Она немного хромала на правую ногу. Вскоре она скрылась.

Несколько миль моя рука сохраняла слабый запах лаванды. Все это было похоже на сон, но, к своему удивлению, я обнаружила, что он оставил физический след.

— Она могла бы быть твоей итальянской матерью, — сказала Фрида. В ее голосе не было ни насмешки, ни надменности, но я чувствовала, что настороженно ловлю оттенок чего-то подобного. — Тогда, значит, она бросила тебя еще раз, так и не признавшись, что она твоя мать.

— Почему ты это говоришь? — шепотом спросила я.

— Потому что все, что не выходит наружу, вызывает внутреннее воспаление. Зачем нам молчать о том, о чем мы обе думаем? Твоя мать так и не вернулась за тобой! — твердо сказала Фрида, в ее словах звучал почти зловещий подтекст, словно она давно поджидала момент, чтобы это сказать.

Снова всплыли малоприятные останки моего детства.

— Да, и отец тоже, — коротко заметила я.

— А ты ждала?

— Уже не помню.

Фрида перестроилась в правый ряд. Мы катили вниз на приятной скорости. Впереди нас ехал фургон с открытыми окошками в кузове. Он вез животных. Задняя дверь была испачкана навозом, болтался незапертый замок.

— Конечно, ждала. Тебе же хотелось, чтобы у тебя был дом.

— В те редкие разы, когда кто-нибудь приезжал, чтобы выбрать себе ребенка, всегда выбирали других. Даже наш попечитель, который брал кого-нибудь к себе домой или на дачу, пренебрегал мною. Я была не из того теста. Дом? Сентиментальная мечта, — заключила я.

— Ребенок имеет право на такие мечты, и нечего смеяться над ними задним числом, — сказала Фрида. — Кстати, тебе не приходило в голову, что виной тут была твоя мать?

— Каким образом?

— А таким. В тех немногих документах, в которых хоть что-то сообщается о тебе, ничего не говорится о том, кому принадлежат родительские права на тебя. Ребенок просто рассматривается как предмет или другое движимое имущество. Без свидетельства на собственность трудно найти заинтересованного покупателя. Теоретически твоя мать могла появиться в любой момент и предъявить на тебя права. Может, она потому и не объявилась раньше. Именно потому, что хотела избежать ответственности и ждала, чтобы тебя отдали какой-нибудь семье, откуда она заберет тебя, когда ей будет удобно. Но годы шли, и время было упущено.

— Но это же страшно! Женщины так не рассуждают.

— Ты говоришь, как мужчина, как литературный критик. Женщины именно так и рассуждают. И еще как! В ожидании богатого мужа, конечно, не твоего отца, она держалась в тени, чтобы наличие родной матери не отпугнуло возможных приемных родителей. Время тогда работало на нее, но против тебя.

— То есть как?

— Большая часть тех, кто усыновляет детей, хотят получить нетронутый кусок пластилина, с которым они смогут играть и лепить из него все, что хотят. Бледный, тощий ребенок, до которого невозможно достучаться, плохое украшение для приличного дома. Нет, суть заключается в том, что твоя мать воспользовалась правом родить и оставить тебя, вместе с тем владея тобой со всеми твоими потрохами.

— Но мы же не знаем, кто она была и какие у нее были причины так поступить. Не знаем, каково ей пришлось и что она при этом думала, — сказала я.

— Хуже всего те, которые вообще не думают, но упускают время, пока ждут, что кто-то за них все устроит. Например, некий Мужчина с большой буквы. Независимо от того, кто она была, согласись, что она проявила слишком мало заботы о твоей маленькой особе.

— Господи, сколько у тебя предубеждений, когда речь заходит о женщинах!

— Вот как? А ты оглянись вокруг. И увидишь женщин всех возрастов. Мечтающих, пускающих слюни или слезы, надменных, скрытных, эгоцентричных. Пьяных или трезвых. Дай им положение и бумажник какого-нибудь старика, и они лягут под него со своими силиконовыми грудями и вывернутыми наизнанку гениталиями.

Она дала газ, включила левую мигалку и перестроилась в левый ряд перед грузовиком с животными.

— С отцами все иначе, — продолжала Фрида.

Я промолчала.

— От отцов никто ничего не ждет. Ни раньше, ни позже. Они просто присутствуют, когда им это удобно. В зависимости от их обаяния, кошелька и похоти жизнь для них может беспрестанно обновляться. Вот и все. Женщине, которая этого не понимает и не относится к этому с юмором, осознавая, что вся ответственность может пасть на нее, предстоит еще многому научиться.

— Ты говоришь о вещах, о которых не имеешь понятия. Посмотри на Франка! Он остался в семье ради своих детей!

Фрида засмеялась.

— Поосторожней, Санне, а то закончишь дни благопристойной женщиной!

— Хватит уже! — жалобно взмолилась я.

— О’кей! — неожиданно миролюбиво сказала Фрида.

Когда впереди показалось море, я уже совсем обессилела, напрасно стараясь придумать какое-нибудь оправдание для своей матери. Или для отца. Много лет назад я обещала себе не предпринимать подобных скитаний по пустыне. Но вот Фрида, просто копнув песок, заставила меня окунуться в прошлое.