Бегство от Франка

Когда пути воров расходятся

— Я отвезу тебя в аэропорт, — предложила Фрида.

— Спасибо! Но я лучше возьму такси. Ненавижу прощания, — отказалась Аннунген.

Накануне она весь день висела на телефоне. Словно в ней неожиданно заработала автоматическая коробка передач.

— Ты уверена? У тебя такой большой чемодан, — напомнила я.

— Абсолютно уверена. Мне надо пройти через это самостоятельно. Они ведь сожрут меня, когда я вернусь домой.

— Кто? Те, кто вымогали у тебя деньги? — осторожно спросила я.

— Я их больше не боюсь! Если вскрытие покажет, что это они убили Франка, я собственноручно осуществлю кровную месть! — прошипела она.

— А что считает полиция?

— Ничего. Они говорят только то, что могут доказать. Но я теперь, во всяком случае, сказала все, что знаю и что думаю. Теперь полиция должна действовать. У меня на руках двое маленьких детей.

— Я восхищаюсь твоей энергией, — пробормотала я.

— Энергией! Ты бы послушала его мать! Она переставила свою кровать обратно в спальню, потому что не могла поставить ее в Дрёбакском проливе. Она наточила все кухонные ножи и ведет долгие разговоры с полицией о том, что если они не найдут убийц Франка, она собственноручно убьет преступников, потому что знает, чем их можно заманить. Кроме того, она так стара, что терять ей нечего. Пусть приходят.

— Заманить их к себе? Каким образом? — с сомнением спросила я.

— Распустит слух о том, что деньги зашиты у нее в тюфяке.

— Она что, совсем спятила? — вмешалась в разговор Фрида.

— Спятила? Конечно! Но, Бог свидетель, она самая упрямая из всех, кого я знаю!

— Бедняга! Теперь тебе придется заботиться еще и о ней, — сочувственно сказала я.

— Не бойся, когда я разговаривала с ней сегодня утром, на это было не похоже. Она терпеть не может, чтобы о ней заботились. Она быстро устает от нас. Как она сама говорит: «Рождество, это само собой, ну и еще раз или два в году можно увидеться, а от большего увольте».

— Нужно признаться еще в одном, — сказала я, пытаясь справиться с позывами начинающегося поноса.

— В чем?

— Это я… Во всем виновата только я.

Аннунген с удивлением поглядела на меня. На ее лице были видны следы переживаний, выпавших на ее долю в последние сутки.

— Деньги лежат на моем счете. Те, что остались. А это немало.

— Какие деньги?

— Которые он выиграл на ипподроме, по их мнению.

Глаза Аннунген стали круглые и такие же голубые, какие были до того, как Франка нашли в Дрёбакском проливе. Очень тихо она села на стул и сложила руки на коленях.

— Значит, деньги все-таки существуют! Значит, он не спустил их на ипподроме! О Господи! Он отдал эти деньги тебе?

— Да, и я с ними сбежала… Мне очень жаль… Из-за этого все и случилось.

Аннунген глубоко задумалась. Но думала она недолго.

— Если бы эти деньги были у Франка или у меня, мы бы поддались на шантаж. Я в этом уверена. Или же Франк захотел бы играть дальше. Но как они оказались у тебя? У меня бы такое не получилось.

— Он положил их на мой счет. Вскоре после того, как выиграл их на ипподроме одиннадцатого сентября.

Аннунген прищелкнула языком с таким выражением, будто разгадывала кроссворд и только что нашла слово по горизонтали из пяти букв.

— Одиннадцатого сентября был вторник. В этот день он никак не мог выиграть на ипподроме, — решительно сказала она.

— Откуда же тогда эти деньги?

— Надеюсь, не из Америки, — сказала Аннунген и провела рукой по лицу.

— Не все ли равно теперь, откуда они? — спросила я.

— Я предпочитаю рассказать детям, что их отец был игроком на ипподроме, чем контрабандистом, — сказала она и снова заплакала.

— Независимо от того, что ты им скажешь, Франк был не хуже меня. Я украла его деньги! И сбежала с ними! — сказала я.

Во дворе кто-то высыпал мусор из контейнера. Скрежет железа был почти приятен на слух. Аннунген задумалась, шмыгая носом. Я протянула ей тряпку, которой вытирала монитор компьютера.

— Наверное, ты права, — сказала она и прибавила почти сразу же: — Значит, они охотились за ним еще с прошлой осени, а он не хотел меня тревожить и ничего мне не сказал.

Она еще не спросила, о какой сумме идет речь. Она должна была это спросить! Поэтому я сама объявила ей сумму.

— Я сегодня же переведу их на твой счет, — прибавила я.

Аннунген встала и стукнула по столу своей маленькой ручкой.

— Ни в коем случае! Не раньше, чем эти люди окажутся за решеткой. Еще раз я такое не выдержу. Ты отвечаешь за эти деньги. Хотя бы в качестве благодарности за заем!

Смех Аннунген захлебнулся сдавленными рыданиями. Фрида машинально чесала между пальцами.

— Спасибо, что ты так к этому отнеслась! — сказала я.

До меня вдруг дошло, что мы с Франком были очень похожи. У меня тоже были тайные трудности, решение которых я откладывала на последнюю минуту. Поэтому вполне возможно, что он сам спрыгнул с Кильского парома. Может, он считал это выходом еще до того, как мы с ним расстались? Может, он сидел в каком-нибудь ресторане в Нью-Йорке после неудачной встречи с возможным крупным покупателем и думал о своих навязчивых анонимных кредиторах?

Только что вымытые волосы Аннунген оставили на блузке темные пятна. Стоя, она допила кофе, больше она не плакала. Вскоре колесики ее чемодана застучали по плитке. Она не взглянула на нас, не попрощалась, не захотела, чтобы мы вышли с нею на улицу. Странно, что я не поняла, какая она, когда мы встретили ее в аэропорту в Ницце. Тогда она была только опасно прекрасной.

— Я не должна замыкаться в себе. Мне надо думать о девочках. Теперь у них нет никого, кроме меня, — вздохнула она.

Нам с Фридой нечего было на это сказать.

— Нет, вообще-то я говорю глупости, — задумчиво сказала она. — Конечно, я у них не одна. На самом деле с ними вся семья. Но у них нет отца, как не было его у Франка и у тебя. Но ведь ты справилась, верно? — Она не спускала с меня глаз.

Я кивнула. Она как будто просила меня застраховать ее девочек. Я была виновата перед ней, поэтому я еще раз энергично кивнула.

— Подожди, — сказала я, побежала в спальню и достала из шкафа длинный пакет.

— Можешь взять это для своих девочек? — спросила я немного запыхавшись.

— Конечно. А что это?

— Две куклы-марионетки, я купила их в Праге.

— Ты молодчина! Ведь я ничего им не купила… Все случилось так неожиданно, — сказала она и обняла меня. Я испытала странное чувство. Словно от чего-то освободилась.

— Как звали твою дочку? — вдруг спросила она, все еще обнимая меня.

Я была не в силах ответить. Сглотнув комок в горле, я рассматривала свои руки, а секунды все шли и шли.

— Ингер, — прошептала я. — Мою дочку звали Ингер.

— Хорошо, я позвоню! Увидимся в Осло, — сказала она, не глядя на меня.

— У тебя есть деньги? — глупо спросила я.

— Если кто-нибудь произнесет слово деньги, я его просто убью, — бесстрастно проговорила Аннунген.

— О’кей, — сказала я. Фрида молчала и царапала ногтями запястье. От ногтей оставались красные следы.

После отъезда Аннунген я поняла, что усталость может одолеть человека, даже если он о ней и не думает. Я разделась и надела чистую ночную сорочку. От нее пахло Сиджесом, потому что после смерти Франка она то мокла под дождем на балконе, то там же жарилась на солнце.

Проснулась я вся в поту. И свет и часы говорили о том, что сейчас ночь. Очевидно, у меня поднялась температура. Вся дрожа, я с трудом дошла до уборной и с таким же трудом вернулась обратно. По пути я споткнулась о пустую бутылку. Она откатилась под кровать. Хорошо, если только это, подумала я, ложась на влажные простыни.

В августовских сумерках возле штатива для сушки белья стоит женщина. Лето. Она смотрит на своих соседей, они расположились на веранде и едят пиццу. Родители и двое детей. Они смеются над чем-то. Женщина смотрит на свой живот. Она разглаживает руками полотенца и складывает их в корзину. Неожиданно ей кажется, что кто-то позвонил в ее дверь. Она спешит в квартиру, чтобы открыть дверь. Но там все тихо. Она открывает входную дверь и убеждается, что там никого нет. Да, на площадке пусто. Она возвращается в квартиру, закрывает дверь веранды и складывает в шкаф чистые полотенца. От них так приятно пахнет. Неожиданно она чувствует колющую боль внизу живота. Словно ее пырнули грубым, тупым ножом. Проходит некоторое время, и нож возвращается. Она понимает, в чем дело, и достает из платяного шкафа небольшой чемодан. Немного детских вещей, немного нижнего белья и новый махровый халат. Она складывает все в чемодан, кладет сверху косметичку с туалетными принадлежностями и задергивает «молнию». Потом она ставит на стол будильник и садится, сложив на коленях руки. Нужно заметить время. У женщины белые руки с большими синими венами. Они почти незаметно дрожат. В комнате жарко. Она снова открывает дверь на веранду. Соседи все еще смеются на своей веранде. От запаха пиццы ее слегка поташнивает. У нее мелькает мысль попросить соседа отвезти ее в больницу, но она не просит. Она не выдержит унизительных вопросов. Сейчас не выдержит. Пока она ждет, боль становится невыносимой. К счастью, боль проходит и на этот раз. Женщина звонит по телефону. Незнакомым голосом она называет себя и говорит, что у нее начались роды. Кто-то чужой на том конце провода спрашивает, как часто у нее идут схватки.

— По разному, — отвечает она.

— Когда была последняя схватка?

— Мне было так больно, что я не посмотрела на часы.

— Пусть ваш муж заметит время.

— Я одна.

На том конце провода воцаряется тишина.

— Хорошо, приезжайте. У нас сейчас небольшая запарка, но мы вас ждем.

Она кладет трубку и чувствует, как у нее по ногам струится что-то теплое. Это неправильно. Если верить книгам, это должно происходить не дома, а в больнице. Она поднимает трубку, чтобы вызвать такси. Занято. Снова возвращается боль, воды продолжают идти. Ей нужно взять себя в руки, и она кладет трубку. В перерыве между схватками находит чистые трусы, выбирает потолще. Кладет в них две прокладки. Пока этого достаточно. Нож поворачивается в ней, теперь это уже не нож, а штык. Несмотря на боль, она снова звонит, чтобы вызвать такси, Номер по-прежнему занят. Она хватает чемодан, пальто и идет слегка согнувшись, чтобы не расклеиться окончательно. Только когда она прошла мимо красного углового дома и штык перестал терзать ее нутро, она вспоминает, что, кажется, не заперла дверь на веранду. Скорее всего, не заперла, но вернуться она уже не может. Она должна идти дальше мимо длинного ряда домов и грохочущего моря, подняться на холм и свернуть не меньше двух раз. В одном месте она останавливается и стоит, ухватившись за изгородь. В саду у изгороди качается на ветру одинокая рябина. Небольшая, чахлая, она склоняется к женщине и похлопывает ее по плечу. Асфальт на дороге весь в ямах. Из нее все еще течет. Словно она породнилась с самим дождем. Это не кровь, думает она. Это воды. Скоро я превращусь в лужу, которая потечет вниз по склону. Может быть, это будет даже приятно. Утечь от позора. Избежать всех этих взглядов. Огорчение, что дверь на веранду будет хлопать на ветру, спасает ее от этих мыслей. Она видит перед собой эту дверь. Дверь хлопает, хлопает, наконец стекло разбивается и осколки летят во все стороны. Сосед выходит посмотреть, что случилось. Он закрывает дверь и затыкает дырку в стекле старым плащом. Потом возвращается к жене и говорит: