Бегство от Франка

Канал в Страсбурге

Я проснулась от непонятного звука и сразу почувствовала, что Фриды нет в номере. Тем не менее какое-то время я еще лежала и слушала. Все было тихо. Я зажгла настольную лампу. Два ночи. Я оставила ее в одиннадцать в баре отеля, поднялась и заснула, как только легла. Весь день мне казалось, что у меня начинается грипп или что-то в этом роде.

Сев на крышку унитаза, чтобы послушать, не раздадутся ли ее шаги, я пыталась понять, что же случилось. Возможность того, что Фриде захотелось провести ночь в баре отеля, была невелика. Будь это кто-нибудь другой, я бы могла предположить, что она, избитая и пьяная, валяется в сточной канаве или что ее ограбили и сбросили в канал. Но с Фридой такого случиться не могло.

Нет, это был один из ее приемов, позволяющих ей держать меня в напряжении. Она как будто наблюдала за моим страхом через вентиляционное отверстие. Оправдались мои наихудшие предположения: я не должна доверять Фриде. Да, она сама выбрала меня, но с таким же успехом она в любую минуту может выбрать кого-нибудь другого. Собственно, я всегда это знала. Во всяком случае, после того, как стало ясно, что она поддерживает отношения с женой Франка.

Мне не хотелось признаваться, что я сама не раз намеревалась расстаться с Фридой. Заглянув в платяной шкаф и под кровать, я заглянула даже под дверь, но, не успев лечь, снова вскочила и позвонила портье. При звуке усталого голоса ночного портье на другом конце провода мне стало стыдно. Что я могла ему сказать? Что чувствую себя одинокой? Спросить, не видел ли он, когда ушла Фрида? Я буркнула извинение по-норвежски и положила трубку.

На лампе был полотняный абажур. Когда-то он, безусловно, был красивый. Золотистый. Но слишком мощная лампочка превратила его в старую карту с нечеткими границами и стертыми обозначениями городов, в которых я никогда не была. Своеобразный подпольный мир с грязными трещинами и пятнами от вина, крови, кофе или воды. Кто их разберет. Дрожа, я поставила лампу на пол. Но не погасила ее. Отверстие наверху абажура образовало на потолке злой глаз.

Вскоре он начал мучить меня, даже когда я лежала, зажмурившись. Но я не могла заставить себя погасить лампу. Я принесла из ванной полотенце и прикрыла лампу сверху. Свет стал не таким ярким, и глазеющее око исчезло. Я попыталась заснуть, но одна мысль заполнила мою голову и я не могла прогнать ее. Она стучала у меня в голове и предупреждала: «Пожар!» Полотенце могло прикоснуться к лампочке. Я сдернула полотенце и спряталась под одеяло. Оно было тонкое и негнущееся, как тюфяк из тростника. Сейчас я предпочла бы перину, которая облегает тело, легко прикасается к спине и затылку и греет, не обладая тяжестью.

К утру, должно быть, я все-таки задремала, потому что проснулась от шума воды в трубах. Мне послышалось, что кто-то возится в ванной. Я вскочила и пошла туда. Разумеется, там никого не было. Лишь когда я вытиралась после душа, появилось бледное лицо Фриды. Несмотря на черноту под глазами, вид у нее был самый невинный.

— Привет! — сказала она.

— Где ты была?

— В порту, смотрела грузовое судно Гюнтера, — весело ответила она с таким видом, словно сообщила о ранней пробежке вдоль канала. Впрочем, я и так уже давно все поняла. Фрида пустилась в плаванье на всех парусах.

Мы сидели на скамье на солнышке. На берегу реки, а может, это был канал. Берега были выложены большими каменными блоками. Они были точно пригнаны друг к другу и держались благодаря собственной тяжести. Сила притяжения, думала я, одинаково опасна и надежна. В конце концов мы подчиняемся ей. И, если не падаем по своей воле, всегда найдется кто-то, кто позаботиться о том, чтобы подтолкнуть нас, семь локтей вниз, и мы падаем, замурованные в урны, или же наш развеянный прах свободно опыляет землю.

Кто-то отдается на волю воды. Течений. Это свободнее, но уж чересчур одиноко. Я увидела себя, плавающую вместе с мальками сельди по тому, что некогда было кишечной системой. Мы свободно вплывали и выплывали. По крайней мере, мы могли вымыться. Особенно, если речь шла о море. Вечный моцион. Ведь там, в глубине, ничто никогда не останавливается. Приятно было думать, что тебя вечно будет качать. Как бы глубоко там ни было.

Я не удостоила Фриду ни словом. Но было не похоже, чтобы ее это огорчило. Она начала что-то записывать в новом блокноте с листами из рисовой бумаги. Я помнила этот блокнот, купленный в какой-то лавочке в Праге. Спрашивать, что она там записывает, было ниже моего достоинства. Еще не хватало!

Вода из Рейна или неизвестно откуда текла у моих ног. Ее поверхность была неспокойна. Тени менялись и передвигались, как мели при слабом течении. У противоположного берега вода двумя потоками обтекала старую лодку, привязанную у края канала. Лодка сопротивлялась и пыталась отвязаться. Она хотела уплыть прочь. Поиграть с волной. Но была привязана двумя веревками и не могла сдвинуться с места.

Два лебедя, белый и серый, переругиваясь, плавали вокруг, иногда ныряя с головой в воду. Чайки и небольшие вороны пировали рядом возле перевернутого ведра с отходами. На соседней скамейке лежала дохлая мышь, подняв вверх все четыре лапки. Открытые глаза кололи застывшей в них смертью. Маленький рот поражал свежим розовым цветом. Вокруг нас вился воздушный запах мочи. По обоим берегам стояли дома разного размера и качества. Но все были старые. Некоторые были оштукатурены по последней моде, из чего явствовало, что кто-то потратил целое состояние на их ремонт. Город был похож на старый театр, он все время менял костюмы и декорации.

— Ты не хочешь спросить, как мне с ним было? — спросила Фрида и бросила камешком в дохлую мышь.

— Нет, — устало ответила я.

— Почему? Что тебя угнетает?

Пришли две подружки, неся между собой корзину. Они ногой столкнули мышь со скамьи и сели. Бесстрашная легавая тут же подхватила мышь и бросилась прочь, таща на поводке хозяина. Подруги сплетничали и смеялись, доставая из корзинки еду. Через мгновения их лиц было уже не видно из-за кусков цыпленка и белого хлеба. Тем не менее, поток хихиканья и слов не переставал течь из их жующих ртов.

— Ты меня бросила… Я испугалась, мне было обидно, — призналась я.

— Чего ты испугалась?

— Что будет, когда к нам приедет жена Франка?

— Предоставь все мне, — сказала Фрида, убирая блокнот.

— Как я могу все предоставить тебе, когда ты вдруг исчезаешь с незнакомым мужчиной?

— О Господи! Но я же вернулась! Я должна жить своей жизнью. Только тогда я смогу внести свой вклад.

— Во что?

Фрида помолчала, глядя на воду, потом положила руки на спинку скамейки и начала рассказывать:

— Он плавает на своем суденышке и пришвартовывается там, где ему взбредет в голову. Я думала, что у него большое судно, много грузчиков и глубокий трюм, но все оказалось не так.

— Ты была с ним… на его судне? И, кроме вас, там никого не было?

— Да.

— Ты с ума сошла. Зачем ты подвергаешь себя такому риску? Что бы я делала, если бы ты?.. — воскликнула я, понимая, что Фрида может подумать, что я тревожусь не за нее, а за себя. Но она как будто ничего не заметила. И продолжала говорить, зажмурившись на солнце.

— У меня не было выбора. Понимаешь, Санне, с одиночеством не шутят. Оно подавляет все. Даже способность к близости. Я не могу постоянно испытывать одиночество. Случайное знакомство или нет, не играет тут никакой роли. Он сказал, что был готов к тому, что я ему позвоню. В нем была какая-то неуверенная серьезность. Там, на судне. Над его койкой висел паяц, похожий на тех, каких мы видели в маленькой переполненной лавке на Софиенштрассе в Берлине. Мне было интересно, как он может спать, когда у него над головой звякает эта игрушка. Но о таких пустяках не спрашивают. Он зажег керосиновую лампу в углу рядом с кроватью. Она тоже позвякивала. Но почти неслышно. Ведь судно было пришвартовано к берегу. Маленький огненный глазок внутри закопченного стекла делал темноту более глубокой. Он стоял совершенно нагой, освещенный этим огнем. Не очень молодой, к счастью. Я не люблю молодых людей. Не могу брать ответственность за них на себя. Не могу вытаскивать их из колодца, когда они понимают, что им почти нечего дать мне. Не могу извинять и утешать их. Молодые, отчаянные парни, стреляющие от бедра и тут же умирающие, не для меня. Я люблю выносливых. Тех, которые владеют собой. Которые ошибаются и понимают, что это может повториться. Которые в своих недостатках не обвиняют никого, кроме природы. Которые не боятся насмешливых и умных женщин. Тех, которые не сдаются даже в поражении.

— Последнее звучит, как цитата из Рудольфа Нильсена или Нурдала Грига[24], — к собственному удивлению, сказала я. Обычно подобные комментарии были характерны не для меня, а для Фриды. Но она продолжала, словно ничего не слышала.

— В каком-то смысле мы с ним слеплены из одного теста. У нас нет своей постоянной гавани. В этом нет ничего плохого. Жаль только, что люди ошибаются, думая, будто тот, кто работает по найму, продается. Это не так. Продаются те, кто имеет все и все равно пребывает в раздражении. Те, которые всегда хотят иметь все и потому никогда не бывают довольны. Такие, как Франк.

— Не надо так говорить о Франке, — шепотом попросила я.

— Почему? Ведь это правда. Знаешь, Санне, мы можем называть это любовью, влечением или эротикой. Даже распутством. Можем называть это, как угодно, но мы не должны думать, что это дается бесплатно. Не должны.

— Ну почему бесплатно…

— Знаешь, что Райнер Мария Рильке написал, когда получил письмо от своего адвоката о том, что Клара Вестхофф, его жена, просит развода?

— Интересно послушать.

— Примерно это звучит так: Тот, кого любят, умирает и исчезает. Тот, кто любит, приобщается к вечности. Для того, кто любит, но не нуждается в ответной любви, любовь — это преодоление предела и преображение. Тот, кто так любит, счастлив, вопреки боли, горю и одиночеству.

Смущенная, я перевела взгляд на ровный ряд домов на другом берегу реки.

— Это должно служить утешением для таких, как я?

— Нет, напоминанием.

— Рильке мог бы сказать это короче, тогда бы это было легче запомнить.

— У тебя есть предложение?

— Человеку важнее быть способным любить, чем быть любимым!

— Скажите! Какая ты сегодня уступчивая! — Она усмехнулась.

— Этот Гюнтер не смог заставить тебя согласиться с тезисом Рильке. Скорее, наоборот, — заметила я.

— И, разумеется, не бесплатно.

Неожиданно между нами не осталось никаких разногласий. Только смех.

— Расскажи поподробнее, — попросила я.

— И ты все стерпишь?

— Да.

— И не будешь прерывать меня глупыми вопросами?

— Нет.

— Я позвонила ему и спросила его, где он находится.

— Сидя в баре?

— Ты можешь помолчать или нет?

— Молчу-молчу.

— Я сидела в этом скучном, пустом баре и позвонила Гюнтеру. Он как раз только что пришвартовался и разогрел на примусе банку тунца. Сказал, что ждал меня. Я даже забыла, какой у него хриплый голос. Поднимающийся из глубины. Из чрева большого города или из речного ила. От этого у меня внизу живота вспыхнула искра. Или она вспыхнула в мозгу. Когда такое случается, от одного до другого не так уж и далеко. Он объяснил, как мне найти его причал и судно «Юнгфрау Мария».