Звезда Парижа

7

Эдуард в который раз повертел странное письмо в руках. Поначалу, когда он, уставший и раздосадованный сегодняшним приемом, прочел эти изобиловавшие ошибками строки, ему показалось, что это обычная любовная чепуха, которую ему часто посылали по почте. Потом ему показалось странным, что эта незнакомка знает об улице Эльдер, об его квартире для интимных свиданий. Стало быть, он с ней уже встречался.

Это не сумасбродка, жаждущая знакомства с графом де Монтреем, хотя к такому способу, как письма, взбалмошные дамы тоже иногда прибегали. Почерк был графу незнаком. Может, его изменили умышленно, а может, писали в большом волнении и оттого буквы были искажены. Эдуард взглянул на горничную:

— Что это была за дама?

— Очень молодая, господин граф. Прехорошенькая.

— Скажите, по крайней мере, какая она была? Блондинка? Брюнетка? Служанка покачала головой:

— Я не разглядела, сударь.

— И цвет глаз тоже не разглядели?

— Было темно, ваша светлость.

— Стало быть, вы знаете лишь то, что она красива, — раздраженно подытожил граф, бросая письмо на стол.

— О, знаю еще кое-что! Эта дама сказала, что у нее есть муж, и можно было понять, что она его боится. А еще она говорила, что вы будете рады письму и велела передать его только вам и никому другому.

Граф де Монтрей жестом дал понять, что горничная может быть свободна. Не было никакой зацепки, которая помогла бы разобраться, что за странная женщина высказала письменно столь странную просьбу. От записки не исходило даже никакого запаха. Полнейшая таинственность.

Было известно лишь то, что дама красива, но Эдуард был знаком с доброй сотней красивых женщин, и даже если перебрать только замужних, это не очень-то облегчит дело. В конце концов, Эдуард пришел к выводу, что это какая-нибудь взбалмошная выходка, предпринятая, скажем, графиней де Легон. Прелестная бельгийка ни на день не оставляла попыток возобновить отношения, и он уже устал противиться. Способ ею был избран экстравагантный, но, по меньшей мере, у нее есть фантазия. Эдуард решил, что на всякий случай выполнит просьбу — в конце концов, кто мог ему помешать посетить собственную квартиру? Но утруждать себя долгими раздумьями над подобной чепухой — это уж слишком. Мало ли какие идеи могут прийти в женские головы. Он пойдет, раз уж его так просят. Странно, но даже особого любопытства Эдуард не испытывал, и с усмешкой подумал напоследок только о том, что, возможно, завтра станет жертвой розыгрыша.

Утром он вообще забыл о том, что случилось вечером, и день прошел обычно, как всегда, без всяких размышлений о дамских письмах. Он вспомнил о записке совершенно случайно, вечером, когда в зарешеченной ложе Амбигю Комик какая-то лоретка громко заговорила о том, как ей писал стихи известный поэт, — и, слушая эту чепуху, Эдуард понял, что, вероятно, уже опоздал. Было уже почти девять вечера, а его просили явиться в семь.

Уходить или остаться в Амбигю — ему было всё равно, но он все-таки ушел, полагая, что попытку предпринять стоит, и через полчаса уже входил в дом на улице Эльдер и поднимался по лестнице.

Его ожидали. Еще находясь внизу, он заметил женский силуэт. Женщина, словно утомленная бесконечным ожиданием, в отчаянии прислонилась к стене. Эдуарду невольно стало не по себе за свое двухчасовое опоздание, он ускорил шаг, и незнакомка обернулась. На лице ее была густая темная вуаль, руки затянуты в перчатки из тонкой кожи, и от всей ее фигуры повеяло неуловимым ароматом гвоздики. Аромат появился и пропал, как фантом. Незнакомка с укором сказала:

— Ты не спешил.

Он узнал ее. Мгновенно. Хотя, честно говоря, еще, когда он шел по лестнице, его пронзила догадка, короткая, как электрический разряд. Он будто почувствовал, что это она, и задумался на секунду: почему же эта мысль не приходила ему в голову раньше?

— Я же написала «в семь». И я не так часто тебя беспокою. Неужели Адель не стоит даже твоей точности?

Она говорила ему «ты», совсем не так, как раньше, в дни их любви, и было видно, что теперь именно это «ты» звучит для нее естественно. И вообще, поведение ее было неожиданно и странно: она вела себя так, будто они расстались давно, но оставались добрыми друзьями, словно не было той ссоры на улице Кассини, словно не упрекала она его и не чувствовала себя оскорбленной.

Первое потрясение, вызванное встречей, понемногу проходило.

— Я не ожидал увидеть вас здесь, — сказал граф де Монтрей.

Она подняла вуаль. Даже в полумраке лестницы Эдуард видел, как блеснул ее огромные изумрудные глаза, — цвета морской волны, русалочьи, те самые, что обожгли его когда-то на приеме у Гортензии Эрио, и он вдруг понял, что именно этих глаз и этого голоса ему и не хватало целых полтора года. Он просто был слишком эгоистичен и лицемерен, чтобы признаться в этом. Или, может, он даже это не вполне осознавал. Властно, сильно завладевая ее рукой, Эдуард произнес:

— Ты хорошо сделала, что пришла.

И в его речи тоже исчезло «вы». Он склонился, мягко, очень медленно коснулся губами ее рта. Адель полуоткрыла губы, он поцеловал ее снова, обласкал нежный чувственный изгиб верхней губы и свежую припухлость нижней. Ее руки поднялись, обвивая его шею, и она прошептала сквозь слезы:

— Я пришла, потому что не могла больше жить без тебя. Это… это было чересчур больно. — Судорожный вздох прервал ее слова, но, подняв глаза на Эдуарда, она сказала, совсем как раньше, в их первые дни: — Я люблю тебя. Ты моя судьба.