Звезда Парижа

9

Эдуард спал недолго. Может быть, полчаса — лишь для того, чтобы восстановить силы. Когда он проснулся, за окном брезжил серый февральский рассвет, нудно стучал дождь в оконное стекло, а внизу слышалось хлопанье дверей и крики пришедшей молочницы. Он шевельнулся и тут же замер. В его объятиях спала Адель, и ему вовсе не хотелось ее тревожить.

Пожалуй, впервые за эту встречу у него появилось время хоть о чем-то задуматься, пользуясь ее сном, но думать как раз и не хотелось. Обнаженная, Адель была прикрыта лишь волной волос, и он с улыбкой заметил, что она, прежде чем уснуть, сплела свои пальцы с пальцами его руки, обвивавшей ее талию. Пальцы и сейчас были чуть сжаты — это казалось таким наивным и доверчивым.

Она дышала очень тихо, рот, истерзанный яростными поцелуями, был полуоткрыт, — да, было в ней что-то детское, но в то же время от этого красивого, гибкого стройного тела исходил невыносимо утонченный аромат гвоздики, навевающий сладкую чувственность и волнующий… и еще оно излучало какой-то огонь, живой и испепеляющий. Эдуард в немом оцепенении, даже с каким-то тайным страхом прикоснулся к ее коже и отдернул руку, так, будто этот огонь обжег его.

Он тут же улыбнулся. Может быть, эта юная женщина действительно сочетала в себе самые разные качества, но бояться ее не было причин. То, как спокойно она уснула в его объятиях, как тихо дышала, казалось трогательным, ведь Эдуард знал, что она мало кому теперь доверяет. Стало быть, ему доверилась. Он вдруг почувствовал себя на редкость окрыленным и даже возгордившимся за то, что она досталась именно ему, что ему выпало счастье владеть ее душой, знать ее сердце; более того, его вдруг пронзило неожиданное, сильное, крайне необычное для него желание никогда не расставаться с ней.

Эдуард не считал себя сентиментальным или романтичным человеком. Но сейчас ему действительно захотелось, чтобы, когда настанет утро, они могли бы вместе отправиться завтракать, а потом поехали бы в отель де Монтрей, он показал бы ей портрет отца и рассказал о нем, а она бы хоть чуть-чуть лучше его узнала… Было бы великолепно, если б его мать приняла Адель, ибо как можно ее не принять, если он с ней так счастлив, если она влюблена так искренне?

На минуту он даже поверил, что так и будет. И на минуту ему даже захотелось увидеть Дезире, и впервые Эдуарду показалось, что этот ребенок не был бы слишком лишним между ними двумя…

Адель сонно пошевелилась.

Эдуард ждал, что будет дальше. Честно говоря, ему не очень хотелось, чтобы она сейчас проснулась: пусть бы лучше она спала, а он попытался бы себя понять, ибо его действительно поразило это вдруг нахлынувшее сентиментальное, какое-то семейное чувство. Он не знал его никогда. Может быть, Адель действительно оказалась способной привить ему вкус к романтизму, к уютным ужинам в отдельных кабинетах, прогулкам над рекой, тихим вечерам на набережных Сены — тем вечерам и прогулкам, когда держат друг друга за руки. Но Адель действительно просыпалась, и через секунду он уже не жалел об этом. Он наблюдал, как шевельнулись ее ресницы, открылись глаза, как, мгновенно вспоминая, где находится, она инстинктивно тянется к нему губами.

Он не хотел больше молчать. Склонившись к ее лицу, он произнес:

— Я люблю тебя.

Это были всего три слова, которые он и раньше говорил ей, но нынче в их звучании было столько искренности, что Адель замерла. У нее было чувство, что ее сердце вот-вот растает, растворится.

Потом слезы прихлынули к ее глазам, и она спросила, превозмогая отчаяние:

— Почему же… почему же в таком случае ты выбрал не меня?

Эдуард не знал, что она имеет в виду. Слишком пораженный ее реакцией, он даже не сразу обратил внимание на слова.

— Неужели только из желания угодить обществу? — допытывалась она, и искренняя боль была в ее голосе. — Неужели ты можешь поступить со мной так

— Я не понимаю, тебя, дорогая, — сказал Эдуард.

— Я говорю о Мари д'Альбон.

Так как он продолжал молча смотреть на нее, Адель добавила:

— О твоей помолвке с ней. Ты что же, говорил ей то же, что и мне? Если да, то я такого не заслужила. А если нет, то при чем тут она?

— Да, при чем тут она? — повторил Эдуард.

Адель, полагая, что ему вздумалось насмехаться над ней, ничего уже больше не сказала. Она вообще не намерена была затевать подобный разговор. Только слова Эдуарда «я люблю тебя", сказанные так проникновенно, заставили ее упомянуть о Мари, а без них она бы никогда не заикнулась о ней: эта ночь была их ночью, в ней не было места никакой Мари на свете.

Эдуард, силой заставляя повернуться к нему лицом, сказал:

— Должно быть, ты просто наслушалась сплетен.

— Сплетен? Но ведь все говорят, все уверяют…

— О, неужели уверяют настолько, что даже Адель, которая лучше всех знает, какой я неважный семьянин, поверила в эту небылицу? — ласково поддразнил он ее.

Голос Эдуарда был так спокоен и весел, что не встревожиться было нельзя. Она знала, что он придерживается правила никогда не лгать, да и стал бы он призывать на помощь какую-то дешевую ложь? Сердце Адель пропустило один удар. Поднимаясь на локте, она зашептала быстро, отчаянно, словно пребывала в настоящем ужасе:

— Но как же? Все об этом говорят. А когда у д'Альбонов начались трудности с деньгами, то и вовсе целый хор получился: все утверждают, что ты спасешь их от разорения, женившись на Мари. Я знаю, ты отдыхал с ними где-то за городом… говорят, ты ценишь ее, да и вообще, я знаю, она красива… А твоя мать? Она ведь за этот брак, она наверняка любит Мари!

— Ты откуда вообще все это взяла? Адель! Что тебе за дело до Мари?

— Мне? Да она не выходила у меня из головы почти полгода, с тех самых пор, как ее стали связывать с тобой! Я с ума сходила от этого!

Он некоторое время молчал. Потом негромко спросил, не зная даже, как к сказанному относиться:

— Ты следила за мной?

— Пыталась. Ну, Эдуард, скажи мне, — она почти умоляла, — это так или нет?

— Что?

— Ты женишься на Мари?

Эдуард улыбнулся, перебирая волосы Адель:

— Моя мать хотела бы этого брака. Признаться, дорогая, до меня тоже порой доходили подобные слухи, но мне казалось это просто смешным. Я никогда бы не обидел Мари ложными надеждами, она слишком мне нравится. Нравится, как очень многие нравятся. — Эдуард мягко добавил: — Я никогда не собирался на ней жениться, это скорее мечта моей матери, а еще больше графини д'Альбон. Я не хотел их разочаровывать.

— Но почему же они тогда об этом говорили? — допытывалась она, судорожно сжимая обеими руками его ладонь. — Почему?

— Я подозреваю, они пытались таким образом заставить меня привыкнуть к мысли о Мари. А вообще-то я не вникал в то, что ими движет.

Графу де Монтрею казалось, что он сказал всё, чтобы успокоить Адель, чья ревность его позабавила — до того она была беспричинной. Но лицо молодой женщины словно застыло, не выражая никаких чувств, кроме, может быть, оцепенения. Будто обессилев, она опустилась на подушки; пальцы ее рук были сцеплены. Она прикусила губу и не говорила ни слова.

Эдуард склонился над ней:

— На мой взгляд, в моей жизни и намерениях нет ничего такого, что могло бы сильно тебя огорчить.

Она молчала, пребывая в каком-то непонятном ему отчаянии и полузакрыв глаза.

— Адель, — сказал он почти раздраженно, — надеюсь, ты достаточно умна, — впрочем, я даже уверен в этом — чтобы не заставлять меня клясться и выделывать всякие банальные штуки? Это было бы совершенно неуместно.

— Эдуард, — проговорила она, будто собравшись с силами, — мне очень жаль.

Прежде чем он успел что-то сказать, она добавила:

— Знаешь, я предала тебя.

Слез не было в ее глазах. Поднимаясь, плотнее закутываясь в простыню, словно стыдясь теперь своей наготы, она прошептала, умоляюще складывая руки:

— Эдуард, мой дорогой, я не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить. Я так ревновала, так боялась тебя потерять, что сходила с ума… вероятно, у меня и вправду что-то в голове помутилось. Но, поверь, всё еще можно поправить, и это даже хорошо, что ты сейчас не дома, а здесь…

— Ты ничего не объясняешь толком, дорогая. Мне кажется, ты…

— Я сделала подлость, и я знала это, когда шла сюда, я намеренно тебя предала, лишь бы не отдать ей! — прокричала она в отчаянии, закрывая лицо руками.

— Кому не отдать? — холодно спросил Эдуард.

— Мадемуазель д'Альбон!

Он силой отнял руки от ее лица, заставил взглянуть на него, и Адель почти беззвучно, сбивчиво и бессвязно объяснила ему все. От непоправимости того, что она совершила, ее охватывал ледяной холод: он мешал думать, мешал даже чувствовать. В отчаянии цепляясь руками за Эдуарда, проклиная саму себя за глупость, желая себе смерти, она больше всего боялась увидеть на его лице презрение или отвращение.

— Послушай, — прошептала она быстро и горячо, — я знаю, что всё испортила, что я ничего не стою сейчас в твоих глазах, не стою никаких чувств, но, мне кажется, всё еще можно изменить…

— Изменить? — переспросил он, отталкивая ее руки.

— Да, теперь просто нельзя будет возвращаться домой. Надо найти способ. Они ждут тебя дома, но ведь есть и другие страны. Ты можешь уехать в Брюссель или Лондон, это можно устроить, я ничего для этого не пожалею…

Ее речь прервалась, ибо он ничего не отвечал и вообще не глядел на нее. От того, что Эдуард узнал, легко было бы потерять всякое самообладание, но не природное хладнокровие, доставшееся графу де Монтрею от предков. Это хладнокровие поначалу заставило его засомневаться в ее словах. В своем ли она уме? Что она говорит? Однако сомнения отпали, ибо слишком убийственны были факты: она говорила с Жиске и Делессером о неосторожных словах Мориса, рассказала о каком-то слуге, который следил за виконтом д'Альбоном в Бордо, и о многом другом, чего она знать не могла, если б действительно не сделала того, о чем говорила.

— Эдуард, — произнесла она, опуская руки, — скажи что-нибудь… Не молчи, ты убиваешь меня этим молчанием.

— Сказать? — Он поневоле усмехнулся, качая головой. — Слишком неожиданный поворот произошел в нашей встрече. Мне не так легко найти слова.

— Скажи хотя бы, что я должна сделать… Пожалуйста, мой дорогой, позволь мне хоть чем-нибудь исправить то, что я сделала. Даже преступники имеют на это право, а я…

Холодная ярость охватила Эдуарда — такая испепеляющая, что он едва сдержался, готовый в этот миг ударить Адель, лишь бы заставить замолчать.

— Довольно, — прервал он ее ледяным тоном. — Я никуда убегать не собираюсь, и не надоедайте мне бесполезными разговорами.

У него не было сил больше с ней говорить. Во-первых, в кошмарной ситуации оказался он сам — пожалуй, кошмарнее еще не бывало. Даже четыре с половиной года назад, когда сразу после Июльской революции его посадили в тюрьму, над ним не нависала большая опасность. Ибо тогда против него не было никаких доказательств, а теперь оказывалось, что всё, чем он нехотя занимался, подчиняясь давлению роялистов, находилось под пристальным наблюдением Жиске и Делессера, этих, как надо было понимать, любовников Адель.

Между делом, лежа с ним в постели, она натравила этих полицейских псов на след Мориса д'Альбона — просто так, из беспричинной, пустой ненависти к Мари. А его, Эдуарда, она, оказывается, предпочла отдать полиции, но только не отдать Мари, так, будто он ее вещь и она им распоряжается. К тому же, было трудно представить, что станется с его матерью, как она переживет подобное потрясение.