Звезда Парижа

1

Они созерцали Вилла Нова с холма, сдерживая нетерпеливых лошадей, — всадник и всадница, молодой изящный блондин и ослепительно красивая синеглазая брюнетка.

— Мне нравится, — произнесла графиня де Легон своим низким, чувственным голосом. Белоснежный муслиновый шарф на ее цилиндре подчеркивал густую смоль темных волос: стан был обтянут тугим жакетом амазонки. — Да, мне нравится место, куда мы едем.

— Что до меня, — нетерпеливо сказал герцог Немурский, — то мне больше нравится женщина, которая там живет, а к вилле я равнодушен.

Графиня, смеясь, произнесла с легким акцентом:

— Что вы хотите — это мне известно. А вот чего хочу я? Сама не знаю. И как это странно — то, что мы едем туда вместе!

Мгновение спустя она добавила:

— Впрочем, я буду рада, если она примет ваше приглашение.

Графиня де Легон и двадцатидвухлетний герцог Немурский вот уже полгода, как были любовниками, хотя, надо сказать, у непостоянной жены посла было одновременно столько связей, что она не придавала продолжительности знакомства большого значения. Ее отношения с герцогом Немурским были такие свободные и дружеские, что она, прекрасно зная, что он едет в Вилла Нова лишь ради Адель Эрио, нисколько этому не удивлялась и не препятствовала. Она составляла ему компанию потому, что с тех пор, как увидела Адель в Опере, та представляла для нее известный интерес.

Сама Адель была совершенно застигнута врасплох этим неожиданным визитом. Пользуясь прохладой, наступившей в конце дня, она срезала цветы в парке. Принц крови и графиня застали ее в домашнем платье из прозрачного вышитого муслина, без корсета, в чулках розового шелка и домашних туфлях.

У нее сердце невольно пропустило один удар, когда она увидела герцога Немурского. Эпизод на балу, хоть несколько и померк, но не испарился из ее памяти — она хорошо помнила чувственный пыл, исходивший от этого юноши, и теперь, едва он взглянул на нее — заинтересованно, дерзко — все детали вновь ожили в сознании. Трепет пробежал по телу, в глазах вспыхнул теплый блеск.

Беттина де Легон, казалось, угадывала многое из того, что думала Адель. Когда они, целуясь, приветствовали друг друга, ее поцелуй был одновременно лукав и горяч. Графиня шепнула, чтобы слышала только Адель:

— Я приехала, чтобы предложить вам обмен, моя милая.

Адель, невольно улыбаясь, указала глазами на принца:

— Хотите обменять моего Фердинанда на вашего Луи Филиппа?

— Вы догадливы, — не переставая смеяться, сказала графиня.

— Не лукавьте. Мой Фердинанд уже давно ваш, не так ли?

— Зато мой Луи Филипп станет вашим, как только вы пожелаете. — Графиня сжала руку Адель в своей, пожатие было чувственным и горячим. — Хорошо, что мы так понимаем друг друга. Это поможет нам в дальнейшем. Ведь мы почти коллеги, не так ли?

Ее синие глаза смеялись, когда она любезно отошла в сторону и взяла под руку Тюфякина.

Разговор получился странным и возбуждающим: обе чувствовали взаимное притяжение и в то же время ревниво оглядывали друг друга. Адель облегченно вздохнула, когда графиня отошла. Ее тянуло к Филиппу Немурскому. От жары, летней духоты и долгого воздержания это чувственное влечение усиливалось десятикратно. Умом она понимала, что ничего хорошего из этой связи выйти не может, что Филипп так же не богат, как и Фердинанд, что он только втянет ее в новые долги. Но влечение было сильнее ее, она, вопреки доводам разума, хотела говорить с принцем, чувствовать его взгляды и, возможно, еще что-то.

Они ушли вглубь парка и устроились на скамейке, окруженной цветущими кустами амаранта. Адель со вздохом села, алые розы, которые она срезала, лежали у нее на коленях. Принц тихо произнес:

— Когда-то вы призывали меня к терпению. Достаточно ли я был терпелив?

Адель лукаво улыбнулась:

— Может быть, даже слишком.

Потом, прежде чем он успел опомниться и принять ее слова как поощрение, она легко, беззаботно заговорила о другом. О музыке. Один Бог знает, как она любит Оперу. Да и вообще, импровизировать на рояле — любимейшее ее занятие. Князь нанял ей учителей. Кто знает, возможно, при соответствующем образовании она даже сможет сама что-то сочинять — иногда у нее в голове проносятся обрывки мелодий…

Он слушал очень внимательно, хотя и был сбит с толку темой, которую она выбрала. Пока она говорила, он не сводил глаз с губ Адель, и ей даже казалось, что он смотрит на ее грудь, едва прикрытую легким муслином. И вдруг, словно не выдержав, герцог Немурский взял ее руку:

— Адель, разве вы не видите, что я люблю вас?

Ничуть не удивленная, она освободила пальцы и очень легко ответила:

— Меня нельзя не любить. Оттого меня все и любят.

Она все словно шутила. Он возразил:

— Все — не я, Адель. Я действительно готов привязаться к вам.

Она улыбнулась чуть насмешливо:

— Правда?

— Честное слово…

— Мне остается только пожалеть вас.

— Почему?

— Потому, что вы, мой дорогой мальчик, до сих пор не разучились выдавать желание за любовь. Надобно различать эти чувства. Мне не нравится, когда мне говорят о любви, а хотят всего лишь спать со мной.

— Это не совсем так, — пробормотал он.

— Что, вы не хотите этого?

— Хочу. Но это не все. Я по-настоящему увлечен, Адель. Иначе я не говорил бы о любви.

Она внимательно посмотрела на него. В темных глазах Филиппа ей почудилась не только заинтересованность и похоть, но и какое-то более теплое чувство.

И внезапно, едва она осознала это, едва поняла, что он испытывает к ней что-то похожее на то, что она чувствует к Эдуарду, в ней проснулось жестокое желание дразнить его, играть с ним, сделать больно. Сейчас, в данную минуту, ей и самой хотелось ласк юноши, но тем сильнее она предвкушала миг, когда он ей надоест. Она еще не знала за собой таких дурных качеств.

Выражение глаз Адель насторожило Филиппа.

— Что же вы скажете? — спросил он.

— Если вы влюблены в меня, тем хуже для вас.

— Почему?

Засмеявшись, она встала, прошлась по дорожке, скрывая от него недобрый странный блеск в глазах. Впервые ей попался человек по-настоящему уязвимый. Он даже сам открылся ей, показал свою незащищенность. Какое-то мгновение она еще колебалась, потом дурные чувства перевесили.

— Потому что я капризна, непостоянна, никому не верна, К тому же, я дорогая женщина, и то, что вы влюблены в меня, ничего не меняет. Что вы можете мне предложить?

Он, в бешенстве, поднялся:

— Черт возьми, вы нарочно хотите казаться хуже! Я же знаю…

Он намекал на то, что с Фердинандом дело обстояло иначе — от него она ничего не требовала. Адель сказала:

— Ну, хорошо, положим, денег мне ваших не нужно. Но…

— Ничего больше не хочу слышать! Нет ничего такого, что остановило бы меня!

— Даже ваш брат? О, монсеньор, не кажется ли вам, что с моей стороны было бы некрасиво, уступи я вашим домогательствам?

— Моим домогательствам? Господи Боже! Адель, вы не можете так говорить. Мои ухаживания — это больше и лучше, чем просто какие-то домогательства. Ради вас я распрощаюсь с графиней де Легон навсегда и не испытаю ни малейшего сожаления.

— Вы уверены?

— Больше, чем уверен. Ну, а вы сами, Адель? Помните бал в Опере? Я не слепец, я понял, чего вам не хватает. Вы ждали меня! Вы были рады, увидев меня сегодня! Разве не так?

— Нет, совсем не так. — Глаза ее смеялись. — С чего вы взяли? Какая самонадеянность! И какое пренебрежение к брату!

— У вас с Фердинандом все кончено, черт побери, я это знаю!

Он в бешенстве обломал ближайшую ветку. Адель, так и не давая герцогу Немурскому понять, серьезно ли ее сопротивление — было ведь так забавно держать его в неведении, произнесла:

— Все равно, это будет некрасиво…

Станут говорить, будто я поклялась заполучить всех братьев Орлеанов до единого, включая даже герцога Монпансье[1], которому всего десять. К чему мне такая слава?

Ее загадочная, исчезающая улыбка, изящно наклоненная голова, длинная, словно выточенная шея с завитками локонов, каждое движение, каждый взгляд — все было продумано и рассчитано на того, чтобы очаровать собеседника. Был август. Адель в белом легком платье, с ее золотистой кожей и сочными алыми губами, была словно создана для фона, на котором кокетничала, — для этого парка, цветущих кустов амаранта, синего летнего неба. Скользнув еще раз по Филиппу чуть насмешливым взглядом, она, не приглашая его следовать за собой, молча пошла по тропинке, ведущей к берегу Уазы, — там, внизу, все дышало речной влагой. Филипп, хотя и пребывал в крайне неясном положении, не мог оторвать глаз от того, как она шла, как струились прозрачные пышные юбки вокруг ее длинных ног, как покачивался стан; и он пошел следом за ней, ослепленный, одурманенный, так, как олени идут за важенкой.

Минуту спустя он уже был рад, что оказался возле Уазы. Здесь, у реки, как он полагал, сама природа должна была действовать против Адель, звать к наслаждению, опьянять, ломать сопротивление. Казалось, Адель действительно поддавалась обаянию летнего вечера: она стояла очень прямо, обхватив локти руками, ноздри ее чуть раздувались, будто от волнения, глаза были устремлены вдаль, туда, где зеленое, цвета яшмы небо было подернуто бледно-розовыми облаками и на его фоне проступала далекая линия холмов.

— Адель, — шепотом произнес он ее имя.

Она не ответила. В высокой траве перекликались кузнечики, а чуть дальше, в приречном тростнике, хором квакали лягушки. Солнце пряталось за горизонт, небо постепенно меняло свой цвет из зеленого на сизовато-серый. Помедлив немного, Филипп ступил шаг вперед, и его рука не слишком смело, но очень нежно обвила талию Адель.

Она не сопротивлялась, лишь искоса взглянула на него, чуть повернув голову, в зеленом взгляде мелькнуло лукавство. Не в силах остановиться, чувствуя своей рукой, какая она гибкая и податливая, и надеясь, что его не остановят, Филипп принялся целовать тонкую изящную шею, чуть отогнув муслиновые оборки. Его затуманенный взгляд проникал ниже, угадывая очертания упругих полукружий грудей. Адель, ни вздохом, ни словом не поощряя его, но и не останавливая, запрокинула голову. От горячих губ Филиппа по телу плыли теплые волны. Его язык проник в ухо, стал ласкать так нежно и жарко, что сладкое томление разлилось под ложечкой, и на какой-то миг она ощутила себя как в тумане.

Одна рука Филиппа отводила в сторону тяжелую волну ее волос, вторая медленно, словно завороженная, ползла с талии вверх и, наконец, забравшись за корсаж, сжала левую грудь, мягко нажала на сосок — следовало признать, что этот молодой человек терпелив, чуток и весьма страстен.

Впервые за все объятие Адель повернула голову, оказалась к принцу в профиль. Филипп, уже долго ждавший этого движения и тосковавший по ее рту, обнял ее сильнее, почти прижал к себе. Их лица были сейчас совсем близко, их дыхания почти сливались, они балансировали на очень тонкой грани, всего миг оставался до горячего поцелуя, которого хотели оба, но Адель словно дразнила его, словно ни на что не решалась, тогда, решив проявить твердость, Филипп сам подался вперед, чтобы завладеть этими розовыми соблазнительными губами, чувственный изгиб которых сводил его с ума. В самый последний миг Адель отшатнулась, не позволив ему этого.