Четыре души

Джейс ведет меня в ванную, и я мельком вижу себя в зеркале, когда он включает душ, горячий и сильный. Я в полном беспорядке. В моих волосах пыль и штукатурка, оставшиеся после взрыва бомбы, которая разрушила фасад особняка Эмилио, как нож масло, только намного, намного грязнее. Кроме того, в моих волосах есть пятна засохшей, липкой грязи, которая, как я знаю, является моей счастливой долей крови и мозгового вещества Джимми.

Я смотрю на пол, потому что не могу смотреть на Джейса. Его глаза блуждают по моему лицу, и мне интересно, что он там ищет. Доказательство? Признание? Воспоминания?

Мои уши мокрые, и я думаю, не идет ли из них кровь, потому что я все еще плохо слышу, а звон в голове достигает пика.

Мне становится интересно, если я настолько контужена от взрыва мотоцикла Дорнана, хоть и была так далеко, то как вообще кто-то еще выжил.

Как Дорнан выжил?

Я имею в виду, я знаю, что Джейс выстрелил в Джимми в сантиметрах от меня, возможно, поэтому я не слышу. Но все же. Я была контужена взрывом задолго до того, как Джимми прервал нас.

— Штаны, — говорит Джейс, стягивая мои джинсы и становясь передо мной на колени. Он смотрит на меня так, будто уже сказал это несколько раз, но если он и сказал, то я его не услышала. Я открываю рот, чтобы сказать ему, что я практически глухая, но не могу подобрать слова, поэтому просто закрываю рот и болезненно сглатываю.

Я расстегиваю верхнюю пуговицу джинсов и хватаюсь за его плечи, когда он стягивает их, и выхожу из них на дрожащих ногах. Он поднимается, пытаясь снова поймать мой взгляд, но я отворачиваю голову и завороженно смотрю, как брызги из душевой лейки бьются о сверкающую белую плитку на стене, поднимая клубы пара.

Что-то внутри меня замирает и умирает, когда я вспоминаю свой душ с Дорнаном в этой самой комнате. Я стояла на коленях, почти задыхаясь, когда он проталкивал свой член в мое горло, а из раны, которую он оставил на моей ноге, из-под порванных швов капала горячая кровь и стекала в сток. Мои пальцы бессознательно направились к тому месту на ноге, куда он с такой силой ударил меня ножом, прослеживая загрубелую кожу шрама вдоль бедра.

Как Джейс сможет когда-нибудь простить меня?

Я оцепенела, когда позволила ему стянуть мою рубашку через голову и бросить ее в угол. Я просто стою немая, не в силах ни говорить, ни плакать, ни обрабатывать что-либо.

Краем глаза я замечаю, что он на мгновение замирает, и я оборачиваюсь к нему, внезапно встревоженная. Он смотрит на шрамы на моем бедре, покрытые красивой татуировкой Эллиота, и я задыхаюсь, когда он прижимает свои теплые, дрожащие пальцы к моей холодной плоти.

Как только я вздыхаю, он отдергивает руку, отрывая от меня взгляд, и подставляет руку под струю душа. Он возвращает свою мокрую руку ко мне и осторожно берет меня за руку, направляя меня под струю воды.

Он все еще пристально смотрит на меня. О чем он думает? Что если он моргнет, я могу исчезнуть?

А может, так и будет. Может быть, я расплавлюсь и соскользну в сток, исчезну совсем. Как призрак.

Видение в моей голове тревожное, поэтому я пытаюсь отмахнуться от него. Возможно, это не самая лучшая идея, потому что как только я избавляюсь от этой мысли, мне вспоминается последний раз, когда я принимала душ в этой ванной — только что из отделения скорой помощи после того, как моя собственная плоть была отравлена плохим коксом, который чуть не убил меня.

Эта ванная переполнена очень плохими воспоминаниями

Господи. Я даже не могу представить, что Джейс, должно быть, думает обо мне.

Вдруг до меня доходит, что мальчик с грустными глазами, который стоит со мной, поддерживая меня в душе, под струями воды, пока я вяло переступаю с ноги на ногу, все еще полностью одет.

— Твоя одежда намокла, — кричу я, или, по крайней мере, это звучит как слабый крик, потому что я едва слышу.

Джейс грустно улыбается, глядя вниз на свою промокшую черную рубашку и тяжелые джинсы, которые, должно быть, весят тонну вместе с водой.

— Я не хотел навести тебя на неверные мысли, — говорит он, и я безучастно киваю.

Неверные мысли? Мое сердце разрывается, когда я понимаю, что он говорит о сексе. Он не раздевался, потому что не хотел, чтобы я волновалась, что он хочет секса. Конечно, это даже не приходило мне в голову. Но я думаю о том, когда он видел меня в последний раз, последний раз, когда он действительно видел меня перед смертью, и я должна задаться вопросом, сколько раз за последние шесть лет он прокручивал в голове тот ужасный день.

Конечно, он бы боялся дотронуться до меня. Естественно.

Глаза щиплет, и я вспоминаю, что еще ношу эти дурацкие голубые контактные линзы, прилипшие к глазным яблокам, вероятно, покрытые пылью и мусором. Мне повезло, что в глазах не застряли куски шрапнели. Я споласкиваю пальцы под водой и провожу пальцем по каждому глазу, отщипывая тонкие голубые пластиковые диски, и сбрасываю их в канализацию. В конце концов, он знает, кто я. Нет смысла скрывать это.

Он внимательно наблюдал за мной, и когда я бросила контактные линзы на пол, он нежно положил руку мне на подбородок.

— Посмотри на меня, — тихо говорит он, и я смотрю. Я смотрю на него, мои глаза слезятся, мне интересно, что он видит. Что он чувствует. Момент кажется сюрреалистичным. Пар из душа, суровая белизна плитки. Это заставляет меня на мгновение подумать, что я, должно быть, мертвая девушка.

— Вот ты где, — говорит он. — Ты действительно здесь? Ты настоящая?

— Думаю, да, — говорю я, обхватывая пальцами его татуированный бицепс.

— Твое лицо, — говорит он. — Что с ним случилось? Оно настолько изменилось, что я даже не могу объяснить.

— Оно исчезло, — отвечаю я с грустью и усталостью. — Это был единственный способ обмануть его.

Он изучает мое лицо, проводя кончиками пальцев по изменившимся скулам, тонкому носу, нетронутым губам, прежде чем вернуться к моим глазам, таким же, какими они были всегда.

— Джульетта, — шепчет он.

То, как он произносит мое имя, причиняет боль. Лавина печали и облегчения вырывается из меня, и я сдавленно всхлипываю. Он притягивает меня ближе к себе, и мы стоим под душем — картина печали и сожаления, а вода смывает с нашей кожи кусочки штукатурки и пыли.

Если бы только смыть наши грехи было так просто.