Убийство в Хукерс-тауне

Глава 18

Утренний свет заливает комнату, безжалостно прогоняя обрывки снов. Мэйнард потягивается в постели, лениво сознавая, что, кажется, проспал и, может быть, спал бы гораздо дольше, если бы… Если бы не этот манящий запах, «чарующий аромат свежесмолотого кофе», как говорилось в какой-то там рекламе. Мэйнард садится, спустив босые ноги на пол, и ощущает не привычную холодность ламината, а мягкую пушистость ковра.

Ковёр чистый, снежно-белый, напоминающий отдалённо шкуру животного. Один из тех экотоваров, при производстве которых природе наносится вред куда больший, чем если сдирать шкуры прямиком с овец. Мэйнард не приверженец экологичного стиля жизни, честно говоря, он вообще не задумывался о таких вещах, но ковёр кажется ему уместным, подходящим, внезапно украшающим его холостяцкое жилище.

Холостяцкое?..

Мэйнард подцепляет синий халат, небрежно брошенный на спинке кровати, и выбирается из комнаты. По дому плывут ароматы завтрака, и в памяти сразу рисуются тосты с джемом, кофе и сливки, арахисовая паста, блинчики, политые кленовым сиропом. Сразу столько вкусного, как будто кому-то есть дело до его предпочтений.

Или есть?..

Мэйнард ускоряет шаг, потому что, кроме аппетитных картинок, память не рисует больше ничего. Мельком он замечает на стене фотографии. Он не помнит, что такие тут были, и, может, стоило бы остановиться и рассмотреть, но ноги сами несут его прямиком к кухне.

Там он никого и ничего не находит.

Стол девственно пуст, кофейник исчез. Мэйнард недоумённо хмурится и вдруг вспоминает, что у него есть терраса, выходящая на задний двор. Соседи вокруг давно приспособились завтракать и обедать на таких террасах, сидеть перед грилем, ожидая, когда подрумянятся котлетки и сосиски, весело проводить время вместе. Мэйнард забыл про террасу вовсе, оставив её ветшать. Он даже кресла там не поставил, потому что у него не было приятелей, которых он приглашал бы на пиво. Так уж вышло, что он не приглашал гостей, его дом оставался ракушкой рака-отшельника, наполняющейся пылью и хламом, а не смехом друзей или… Мэйнард обрывает мысль, потому что она не соотносится с его настроением, неожиданно приподнятым.

Прямо сейчас он идёт на террасу, и стеклянная дверь оказывается не запылённой, как обычно, а сияющей на солнце. Как будто бы её совсем недавно вымыли дочиста. Да что там! Не только её одну.

Мэйнард замирает, опасаясь надавить ручку и рассмотреть, что прячется за непрозрачным, лишь пропускающим свет стеклом, матовость которого разбивает мир на неровные цветные пятна. Он оглядывает комнату, подмечая, что в ней больше нет ничего лишнего. Его дом стал аккуратным, чистым, изменилась обивка мебели, на пол улеглись коврики, на стенах появились эстетично вписывающиеся в интерьер картины. Слишком легко закрыть глаза и представить, как к нему приходят соседи, как они вместе пьют чай с яблочным пирогом в гостиной.

Мэйнард хмурится, но в то же время в нём пробуждается почти детское любопытство, не позволяющее погрузиться в неприятные размышления. С одной стороны, ему немного страшно — вся прошлая жизнь словно куда-то пропала, подменилась чем-то другим. С другой — он не помнит ничего, совсем ничего, и это его совершенно не беспокоит.

Наконец он нажимает на ручку и распахивает дверь. На террасе стоит элегантный набор садовой мебели из бело-серого ротанга. Столик со стеклянной столешницей уставлен тарелками, и тут тосты с ярким коралловым джемом, тут оладьи, облитые карамелью и кленовым сиропом, кофейник со свежим кофе, что так божественно пахнет, изящный кувшинчик со сливками, в сияющих боках которого отражается он сам. Он видит и жареный бекон, и свежий белый хлеб, с мякотью, напоминающей облако, и хрустящей корочкой. Ему отчаянно хочется есть, но совсем нет желания понимать, отчего где-то глубоко внутри словно звенит тревожный звоночек.

Мэйнард поправляет халат, усаживается к столу в чрезвычайно удобное кресло и тянет руку к ближайшему тосту. Рот наполняется слюной… и в этот самый момент он слышит:

— Дорогой, решил начать завтрак без меня?..

Голос чарующий и нежный. Мэйнард всегда считал, что так будет говорить та самая женщина, которую он назовёт женой. Та самая, с которой он будет стоять у алтаря, которой наденет кольцо. Однако тревожный звоночек внутри будто становится громче, Мэйнард осторожно опускает ладонь и выдерживает несколько секунд, прежде чем обернуться.

И не успевает, потому что горячие ладони закрывают ему глаза.

— Так проголодался, да?.. — шепчет тот же голос над ухом. Горячее дыхание касается ушной раковины и вызывает мурашки. — Это потому, что ночь была бурной?..

Мэйнард живо представляет, какой могла быть бурная ночь, но сконфужен, потому что память, открывая прелести чужого тела, упрямо прячет лицо. Он точно не может подцепить его и вытащить на свет, как ребёнок, потративший в автомате последнюю монету и жаждущий за оставшиеся пятнадцать секунд безжалостной игры вытащить хотя бы самую уродливую игрушку, хоть что-то.

— Да… — хрипло отвечает Мэйнард, потому что ответа от него будто бы требуют.

— Какой ты у меня, — раздаётся смех.

Ладони ускользают, кто-то проходит мимо Мэйнарда, пока он рассеянно смотрит на собственный халат, надетый на голое тело. Память не подсказывает, было ли на нём бельё, когда он проснулся. Он даже не может вспомнить, как привык спать, удобно ему в боксёрах или он хочет фланелевую пижаму в полоску или каких-нибудь слоников. Не помнит он и этого халата, и на миг ему кажется, что тот как-то давит в плечах, а швы слишком уж врезаются в кожу.

Наконец он поднимает голову, услышав, как отодвинулось от стола кресло напротив. Он встречается взглядом с Мэнди Макгауэр. Светлое, лавандового оттенка платье уютно закрывает фартук с узором из ярких ромбов, рыжие волосы свободно лежат на плечах, сияя так, точно сами являются источником света. Подкрашенные губы улыбаются живо и маняще.

— Мэнди Макгауэр, — повторяет Мэйнард вслед за своими мыслями. Сердце отчего-то бьётся натужно, тревожный звоночек обращается криком полицейских сирен.

— Макгауэр? — смеётся Мэнди. — Эй, что это с тобой? Мэнди Джонс, помнишь? Мы поженились в прошлом году. Ты что, до сих пор не можешь поверить?..

Но звук сирены занимает собой всё вокруг, он настойчивый, способный сломать реальность. Он перемалывает и завтрак, и террасу, и самого Мэйнарда. Только Мэнди внезапно остаётся стоять посреди расползающейся клочьями тьмы.

— Мэйнард? — спрашивает она недоумевающе. — Мэйнард, что происходит? Мэйнард, эй!

В следующую секунду он видит Мэнди не в платье, и волосы не сияют, они собраны в развалившийся хвост. А она сама — на переднем сиденье чужой машины, лицом в руль, дышит слабо и явно в отключке.