Русские богатыри

5. Илья Муромец и Калин царь

Из-за Чёрного моря, с Золотой Орды, поднялся татарский царь Калин Калинович, с сыном своим, Таракашком Корабликовым, с любимым зятем Ульюшкою.

Три года копил злой Калин царь силу несметную, орду бесчисленную, да ещё и сын вёл сорок тысяч, и зять тоже сорок. Было с ними сорок одних царей да царевичей, королей да королевичей. Идёт орда, шумит-гудит, что саранча ненасытная: где пройдёт, там один пепел останется, всё поест, всё сожжёт, а что получше, с собою прихватит. На сто вёрст орда растянулась, от конского пару, от пыли тьма стоит, не видать днём солнца ясного, ночью месяца светлого, а от духу татарского всякий крещёный человек за три версты бежит.

Не дошёл Калин царь семи вёрст до Киева, остановился у Днепра, раскинул полотняный шатёр и велел войску своему привал сделать. Расположились татары в широком поле, расседлали коней, разложили костры: кто конину варит, кто сбрую чистит, кто коня кормит, поит, а царь Калин в своём шатре сидит на ременчатом стуле за дубовым столом и пишет грамоту ко Владимиру стольно-Киевскому. Написал он грамоту скорёхонько и кликнул клич по всему стану:

— Эй вы, мурзы-бурзы, татаровья, кто из вас умеет говорить по-русски? Кто бы мог мне отвезти грамоту мою в город Киев, ко князю Владимиру?

Молчат мурзы-татаровья, друг за дружку хоронятся.

Выкликнул тут Калин царь во второй раз, выскочил к нему один бурза-мурза, татарин, ростом трёх сажен, голова с пивной котёл, промеж плеч косая сажень уложится.

— Ай же ты, Калин царь милостивый, я знаю по-русски, могу свезти твою грамоту.

И наказывает ему Калин царь:

— Поезжай ты, посол мой, не путём-дорогою, а лесами дремучими, лугами широкими, не въезжай в Киев через ворота, а перескакивай прямо через стену городовую, через башню наугольную; во дворе княжеском бросай своего коня непривязанного, входи прямо в гридню столовую, да смотри, двери настежь распахивай; поклонов перед князем с княгинею не отсчитывай, а прямо бросай им на стол мою грамоту…

Едет посол, как приказано, скачет через стену киевскую, входит в гридню, не кланяется, бросает грамоту на дубовый стол.

— Эй ты, князь стольно-Киевский, ты готовь-ка скорей свой Киев, очищай-ка улицы, расчищай ряды, накури побольше зелена вина, наш грозный Калин царь к тебе в гости жалует, хочет взять себе в жёны твою княгиню Апраксию; отдавай-ка без бою, без кровопролития, не отдашь добром, возьмём силою, всем вам тогда живым не быть.

Сказал посол, повернулся, без поклона вон пошёл, дверь за собою захлопнул, так что оконницы зашатались, стёкла попадали.

Запечалился Владимир, закручинился. На беду же тут и богатырей ни одного не случилось.

«Разорит злой Калин-царь стольный мой Киев-город, возьмёт он меня в плен с княгинею, сожжёт он Божии церкви, а иконы святые по реке вплавь пустит».

Надел Владимир чёрное платье, пошёл в храм Божий молиться. Видит, идёт ему навстречу калика перехожий.

— Здравствуй, Владимир, князь стольно-Киевский, что ты приуныл, в чёрное платье оделся, иль недоброе что в Киеве случилось?

Рассказал Владимир калике про печаль свою.

— Ну этому горю ещё можно помочь, — сказал калика, — сбросил с себя платье каличье, и увидел князь Илью Муромца. Обрадовался Владимир, бросился целовать богатыря.

— Ох, Илья свет Иванович, выручи, спаси от беды неминучей, созови богатырей, послужи, постарайся за веру христианскую.

— Да ведь ты, князь, нас с богатырями нынче не жалуешь, не чествуешь, не велел нам в Киев-то и заглядывать?.. — сказал Илья.

— Ты послушай, свет Илья Иванович, хоть не ради меня с княгинею, не ради церквей и монастырей, а ради бедных вдов да сирот малых сослужи эту службу великую.

И бил тут Владимир Илье челом до сырой земли. Пошли они в княжеский терем, а Илья и говорит князю:

— Насыпай-ка, князь, одну мису [10] чистого серебра, другую красного золота, а третью скатного жемчуга; поедем-ка мы с поклоном к Калину царю, попросим у него сроку три дня, чтобы могли мы в Киеве поуправиться.

Поехали они к Калину царю, поклонились ему с подарками:

— Дай ты нам, Калин царь, сроку три денька, чтобы нам отслужить обедни с панихидами, чтобы нам перед верною смертью друг с дружкою попрощаться.

Дал им Калин царь три дня сроку, а Илья поехал к синему морю, где стояли богатыри, его товарищи, и скликал их всех оборонять Киев, спасать вдов и сирот, выручать князя с княгинею.

Подъехали богатыри к Киеву, стали метать жребий, где кому становиться: выпал жребий Илье рубиться посредине. Стали богатыри рубить силу татарскую, бились, бились ни много ни мало двенадцать дней, не пивши, не евши, без отдыха. На тринадцатый день примахались их руки белые, притупились сабли острые, призастлались очи ясные, поехали они отдохнуть, соснуть. Илья Муромец не поехал с поля ратного, знай рубит, знай колет без устали.

Видит он, впереди у татар накопаны рвы глубокие, а во рвах натыканы острые копья мурзамецкие.

Пристегнул Илья коня, поскакал ко рвам, а конь и проговорил ему по-человечьи:

— Ты хозяин мой, Илья Муромец! Из первого-то подкопа я вылечу, и из второго подкопа ещё выскочу, а в третьем останемся и ты, и я!

Осерчал Илья на бурушку:

— Ах ты, травяной мешок, не богатырский конь! Не хочешь ты служить за веру христианскую!..

Стегнул коня по крутым бёдрам, взвился конь, два раза перескочил, а в третий подкоп упал вместе с хозяином. Набежали татары, заковали Илью в цепи железные, руки, ноги ему сковали, привели к Калину царю.

— Славный богатырь, Илья Муромец! — сказал ему Калин царь. — Послужи-ка мне верою, правдою, как служил Владимиру, отпущу тебя через три года с честью, с милостью.

Илья Муромец отвечал ему:

— Будь у меня только сабля острая, или копьё мурзамецкое, или палица боевая, я бы уж послужил по твоей по шее татарской!

Осерчал Калин царь, кричит своим слугам, чтобы вели Илью в поле чистое, расстреляли его стрелами калёными.

А Илья опять говорит:

— Эх ты, царь Калин Калинович! И казнить-то ты не знаешь, не ведаешь: кто же казнит богатыря стрелами калёными? Ты вели положить мою буйную голову на липовую плаху, да и отсеки её по плеча…

— Ну, ведите его на поле, отсекайте ему голову, коли эму этого хочется, — приказал Калин царь.

Повели Илью на поле, положили его на землю, хотят отсечь буйную голову.

Лежит Илья, молится угодникам, чует, силы-то вдвое прибыло… Как вскочил он с земли, как рванул цепи-оковы железные, свалились с него оковы, рассыпались.

Схватил он тут самого сильного татарина, стал им, как дубинкой, помахивать: где махнёт — там и улица, отмахнётся — переулочек, сам-то приговаривает:

— Крепок татарин, не ломится, жиловат, не рвётся.

Только вымолвил, а голова-то у татарина уж и прочь летит, по пути татар побивает. Испугались мурзы, побежали, по болотам попрятались, по рекам потонули, бегут, приговаривают:

— Не дай нам Бог бывать в Киеве, с русскими богатырями встречаться!

Пошёл Илья к Калину царю, схватил его за руки, поднял выше головы, бросил о землю — тут его и до смерти расшиб.

Подбежал к Илье его богатырский конь, бурушко косматый, сел богатырь в своё седло черкасское и поехал в Киев, к Солнышку, князю Владимиру…

Задали в Киеве пир, какого ещё не бывало, а татары, что в живых остались, в свои степи убрались…

Недолго Илья погостил в Киеве уехал опять в чистое поле, оберегать землю русскую на заставе богатырской, сражаться с врагами-недругами…

Проездил Илья ни много ни мало двенадцать лет, случилось ему быть близко Киева, и говорит он себе: «Дай-ка, побываю я в Киеве, попроведаю, что там деется».

Подъехал к княжескому терему, видит, у князя Владимира идёт весёлый пир. Вошёл Илья в гридню и остановился у двери. Глядит на него Владимир Красное Солнышко и не узнаёт своего старого богатыря.

— Откуда, — говорит, — ты, старик? Какого роду-племени, как тебя звать, величать?

Илья Муромец усмехнулся да и говорит:

— Свет Владимир, Красное Солнышко, я Никита Заолешанин.

Всё-таки Владимир князь не узнал его, так и поверил, что это Никита Заолешанин, не посадил его с богатырями, боярами, а велел ему сесть с детьми боярскими за меньшой стол. Тут уж не сдержало сердце богатырское этой обиды. Задрожали стены в гридне, как поднялся Илья с места да как крикнул князю:

— Эй ты, князь Владимир стольно-Киевский, не по чину мне место, не по силе честь; сам-то ты сидишь с воронами, а меня садишь с воронятами!

Князь тут разгневался:

— Уж не думаешь ли ты, Никита, что у меня и богатырей нет, чтобы унять тебя?

Посылает он трёх самых лучших богатырей:

— Идите-ка, проучите невежу, выкиньте его вон из гридни!

Вышли из-за стола три богатыря, стали Никиту поталкивать; стоит молодец, с места его не сдвинуть, даже не шевельнётся.

— Ну, князь, — говорит Илья, — кому хочется потешиться, позабавиться, давай-ка сюда ещё троих богатырей!

Вышли и ещё три богатыря: толкают Никиту, изо всех сил стараются, а он стоит себе на месте как ни в чём не бывало, ни рукой, ни ногой не шевельнёт.

— Давай, — говорит, — ещё троих, видишь, этих мало.

Посылает Владимир и ещё троих: надседаются богатыри, вспотели, а не могут сдвинуть Никиту с места.

А Добрыня Никитич, крестовый брат Ильи Муромца, давно его признал, сидит подле князя, молчит, на богатырей посматривает.

Не стерпел наконец Добрыня.

— Аль не видишь, — говорит, — князь, что это не Никита Заолешанин? Разве может кто другой так с богатырями справляться, кроме Ильи Муромца, моего брата крестового, названого? Смотри, князь, не умел ты встретить, угостить дорогого гостя, не удержать его тебе ни честью, ни ласкою!..

Илья Муромец, между тем, тряхнул своею буйною головою, порасправил могучие руки и говорит Владимиру:

— Добро же, Владимир, князь стольно-Киевский теперь уж мой черёд пришёл — смотри, как бы не отпала у тебя охота тешиться!..

Как прошёлся Илья раз-другой по гридне, как хватил богатырей одного, да другого, да третьего: повалились богатыри, что снопы лежат, кто ползёт, кто сидит, а кто и встать не может; а Илья у стола похаживает, железные сваи между мест, что солому, поламывает, богатырей поталкивает, скамьями потрескивает. Сам князь со страху за печку забился, собольею шубою закрылся.

Уходил Илья своё богатырское сердце.

— Довольно, — говорит, — мне шутки пошучивать, пора и честь знать.

Говорит ему князь Владимир:

— Ой, Илья свет Иванович, ты садись на первое место, по правую мою руку, а не хочешь, садись на второе место, по мою руку по левую, а то сядь, куда тебе вздумается, я учествую тебя по чину, по заслуге.

Встал Илья перед князем, скрестил на груди руки мощные, как заговорил, задрожали оконницы в гридне, заходили на столах чаши серебряные.

— Владимир стольно-Киевский, князь земли святорусской, правду тебе сказал мой брат названый, молодой Добрынюшка Никитич, не умел ты меня встретить, угостить с лаской, с почестью, посадил ты меня, богатыря, за меньшой стол, на отъезде уж теперь тебе меня не сдержать, поздно схватился чествовать — по тех пор вы меня и видели!..

Был тут Илья, и нет его, пропал его богатырский след, по тех пор его и видели!..