Русские богатыри

Добрыня Никитич

Жил-был богатый боярин Никита Романович с женою Мамелфою Тимофеевною, и родился у них сын Добрыня. Умер Никита, когда сын был ещё маленьким, и осталась Мамелфа Тимофеевна вдовой, стала сына растить, воспитывать.

Уродился Добрынюшка пригожим да умным, всем на диво; говорить начнёт — заговорит, прельстит всякого; в гусли заиграет — всё бы его слушал, не наслушался, а уж вежливостью да угодливостью никого против него в целом Киеве не сыщешь. Выучила его мать грамоте, научился он читать и писать, в пятнадцать лет вырос, окреп, стал богатырём хоть куда!

Пришёл он к своей родимой матушке и просит у неё благословения:

— Хочу я, родимая моя, поехать на горы Сорочинские, хочу потоптать змеевых детей, малых змеёнышей, хочу освободить добрых молодцев, что к ним в плен попали.

— Ох, дитя ты моё милое, неразумное; где тебе со змеями биться, ты ещё почти ребёнок; не езди, дитя, на горы Сорочинские, не топчи змеёнышей, а пуще всего бойся Пучай-реки: она изменчивая, бурливая, не купайся в её струйках, не заплывай за середнюю: середняя-то струйка, что огнём, сечёт…

Не послушался Добрыня матери, пошёл к лошадиному стойлу, выбрал себе лучшего коня, Самолёта, и поехал на горы Сорочинские, топтать малых змеёнышей.

Скачет добрый конь, поскакивает, топчет змеёнышей, потаптывает, а зной летний так и палит удалого молодца; жарко ему, в пот ударило…

— Дай, — говорит, — выкупаюсь я в Пучай-реке.

Течёт речка Пучай тихонько, струйка за струйкою бежит по камешкам; разделся богатырь, снял свою шляпу широкополую, греческую, скинул своё цветное платье, доспехи богатырские и бросился в реку. Проплыл одну струйку, проплыл и другую; текут струйки тихохонько, смирнёхонько, песку не замутят.

— Вот слывёт Пучай-река изменчивою да опасною, — говорит Добрыня, — а она как лужа дождевая…

Переплыл третью струйку, среднюю, слышит, поднялся шум с западной стороны, взглянул вверх: летит Змей Горыныч, сыплются от него искры, словно дождь идёт.

— Эге! — говорит Змей, — давно я тебя, Добрыню, поджидаю; захочу — к себе в пещеру унесу, захочу — тут же, на месте, проглочу.

Нырнул Добрыня, мастер был он плавать, проплыл под водою до берега, вышел, смотрит: ни коня его нет, ни платья, ни оружия, лежит только одна шляпа земли греческой.

А Змей-то над ним кружится, двенадцатью хоботами помахивает, хочет его пламенем сжечь, хоботами зашибить.

Захватил тогда Добрыня песку полную шляпу и бросил в Змея: полетела шляпа, что куль-пудовик, и отшибла у Змея сразу все двенадцать хоботов; упал он на землю, а Добрыня вскочил ему на грудь и хотел уже вынуть сердце с печенью, как вдруг взмолился ему Змей Горыныч:

— Не губи меня, богатырь, а положим с тобою лучше заповедь: чтобы мне не летать больше к вам, в Киев, а тебе — не топтать больше моих змеёнышей.

Согласился Добрыня и отпустил Змея. Взвился он высоко, высоко над Киевом, а в ту пору гуляла в саду своём княжеском молодая племянница Владимира, красавица душа-девица Забава Путятична. Шагает Забава по саду со своими нянюшками, мамушками, беды не чует, а Змей высмотрел её из поднебесья, как стрела спустился на землю, прилёг, привскочил, подхватил девицу на свои крылья змеиные и унёс к себе в пещеры, норы глубокие.

Прибежали нянюшки, мамушки, рассказали князю Владимиру, что унёс Змей Забаву. Скликает князь всех чародеек, всех знахарок, чтобы выручили они Забаву; не может никого докликаться, никто не берётся спасать девицу из плена Змеева.

Говорит тогда князю Алёша Попович:

— Никому не спасти твоей, князь, племянницы от Змея, кроме Добрыни Никитича, моего брата названого…

Послали за Добрынею.

— Поезжай-ка, Добрыня Никитич, к Змею Горынычу в пещеру, высвободи Забаву Путятичну!

Пошёл Добрыня к своей родимой матушке, Мамелфе Тимофеевне, растосковался:

— И зачем ты меня, матушка, растила, холила? Должен я теперь со Змеем биться, убьёт меня Змей, стащит в свои норы глубокие.

— Ложись, дитятко, спать, утро вечера мудренее, — сказала ему Мамелфа Тимофеевна, уложила его, а поутру благословила в путь и наказывает:

— Вот тебе плёточка шелко́вая: как приедешь на горы Сорочинские, станешь топтать змеёнышей, ты стегай своего коня покрепче промеж ушей, да стегай его посильнее промеж ног — станет он поскакивать, змеёнышей отряхивать и потопчет их всех.

Взвился богатырский конь, понёс Добрыню на горы Сорочинские, к Змеевой норе.

Как завидели богатыря змеёныши, обвились они коню его вокруг ног, подточили над копытом щёточки, не может конь поскакивать. Стал его тогда Добрыня бить плёткою, которую мать ему дала, бьёт и меж ушей, и между ног: заскакал конь, отряхнул змеёнышей с ног, попадали они на землю, а он их всех притоптал.

Прилетел Змей Горыныч, увидал, что все змеёныши потоптаны, и говорит Добрыне:

— Зачем же ты не сдержал заповеди, притоптал моих змеёнышей?

— А зачем ты летел мимо Киева да унёс княженецкую племянницу? Отдай мне её лучше без бою, без кровопролития…

— Нет, не отдам я её без бою, будем мы с тобою биться насмерть!..

Схватился с ним Добрыня, бились они трое суток, и убил наконец Добрыня Змея Горыныча.

Сошёл он в его глубокую яму, а там сидят в плену царевичи да королевичи и Забава Путятична с ними.

Говорит Добрыня Забаве:

— Видишь, как мне пришлось из-за тебя странствовать!

Отпустил всех Змеевых пленников на волю, посадил Забаву с собою на коня и поехал к Киеву.

По пути наехал Добрыня на глубокий лошадиный след: ушёл след по колено в землю… Заметил себе витязь этот след и поехал дальше. Неподалёку от Киева встретил он своего брата названого, смелого Алёшу Поповича, и говорит ему:

— Возьми-ка ты, Алёша, Забаву Путятичну, доставь её с честью в Киев, к князю Владимиру, а я пойду посмотрю, какой такой богатырь проехал, что конь у него по колено в землю ушёл.

Поехал Добрыня по следу и наехал на паленицу, огромную женщину.

Паленица эта была дочь Микулы Селяниновича — Настасья Микулична. Оглянулась она на богатыря и сказала:

— Дай-ка, посмотрю, каков богатырь: коли не люб мне, так в полон возьму, а коли по сердцу придётся, на себе женю…

Пришёлся ей Добрыня по сердцу, и поехали они в Киев, повенчались да и зажили припеваючи.

Добрыня-то жил у ласкового князя Владимира три года в стольниках, да три года в чашниках, да три года послом служил. Посылает его как-то Владимир:

— Поезжай-ка, Добрынюшка, порасчисти дорожку прямоезжую в Золотую Орду, к Этмануйлу Этмануйловичу: ты покори мне Чудь белоглазую, победи сарацинов долгополых, и черкесов, и калмыков с татарами, и чукчей со алюторами… [5]

Пошёл Добрыня домой, стал седлать своего Самолёта-коня, а мать его подошла к нему и спрашивает:

— Ты куда собираешься, дитятко милое? Когда ждать себя велишь?

Отвечает ей Добрыня:

— Государыня моя, родимая матушка! Когда жив буду, и сам вернусь, а не жив буду, и ждать вам будет некого.

Пошла мать в светёлку, к молодой его жене Настасье Микуличне, говорила ей:

— Молодая ты моя невестушка! Сидишь ты тут, прохлаждаешься, над собой невзгоды не чуешь: улетает наш сокол неведомо куда, уезжает, собирается в дальний путь… Ты поди, спроси его, когда назад будет?

Выбежала Настасья в одной рубахе, без пояса, в одних чулочках, без чоботов, бросилась к мужу встала у его правого стремени, отвесила поясной поклон, коснулась правой рукой до земли:

— Ты скажи мне, государь мой, Добрыня Никитич, когда приедешь, долго ли тебя ждать велишь?

Взглянул на неё Добрыня с ласкою:

— Ты любимая моя, молодая жена, свет Настасья Микулична! Жди ты меня три года; не приеду через три года, дожидайся ещё три, а если шесть лет минуют и не приеду я из чистого поля, значит, нет меня в живых, тогда считай себя вдовой и иди замуж, за кого хочешь, — хоть за русского богатыря, хоть за боярина, хоть за своего, хоть за татарина, только помни один мой наказ: не иди замуж за брата моего названого, за Алёшу Поповича, не будет тебе с ним счастья.

Обещала ему Настасья, попрощалась, заплакала.

Благословила мать Добрыню, поскакал он в чистое поле, остались обе женщины одни, вдоволь наплакались, натужились:

— Закатилось наше солнышко ясное, скрылся от нас наш светел месяц!

Идут дни за днями частым дождичком, нарастают недели за неделями, что трава луговая, плывут годы за годами, что река течёт…

Прошли шесть лет — не приехал Добрыня. Сидят Настасья Микулична с Мамелфою Тимофеевною, горюют, а Алёша Попович пришёл к ним и говорит:

— Полно вам ждать Добрыню, я с неделю как приехал из чистого поля и видел его убитого: лежит Добрыня у ракитового куста, голова у него проломлена, богатырская грудь прострелена, проросли сквозь его тело цветы лазоревые.

Зарыдала мать, закручинилась Настасья, говорит:

— Велел мне Добрыня ждать его шесть лет, а я буду ждать его двенадцать лет, успею ещё замуж выйти…

Опять потянулись дни за днями, недели за неделями, годы за годами. Прошли и ещё шесть лет, а о Добрыне всё ни слуху, ни весточки. Опять приходит Алёша, а с ним идёт сам Владимир Красное Солнышко, сватает Настасью:

— Что же ты будешь жить вдовою? Ведь уж не приедет Добрыня, иди замуж за Алёшу Поповича, не пойдёшь добром, возьмём силою!

Не посмела Настасья ослушаться князя, взяли её за белые руки, повели на пир свадебный.

А Добрыня Никитич тем временем полонил все земли, в которые его послал князь, очистил дорогу в Золотую Орду и возвращается домой. У самого Царе-града остановился он в поле, засыпал коню своему белояровой пшеницы, налил ключевой воды студёной. Не ест конь, не пьёт, стоит, понуря голову, копытом землю бьёт.

— Ой ты, конь мой ретивый! Ты что же не ешь, не пьёшь? Али чуешь ты над нами беду-невзгоду? Али близко лютый недруг притаился?

— Чую я невзгоду — отвечает ему конь, — только не вблизи, а вдали; собирается невзгода, боярин, над тобою в Киеве: повели сегодня твою молодую жену на свадебный пир, повели её с братом твоим названым, Алёшей Поповичем.

Вскочил тут Добрыня на коня, стал его бить по крутым бёдрам, поскакал конь во всю свою мощь богатырскую, перескочил через городовую стену, через башню наугольную и принёс Добрыню прямо во двор его.

Не спрашивает Добрыня ни придверников, ни приворотников, всех расталкивает, бежит прямо в гридню, к матери. Спешат за ним приворотники, придверники, жалуются Мамелфе Тимофеевне:

— Не спрашивает ничего у нас этот детина, нас не слушает, всех нас расталкивает, сюда, к тебе прямо в гридню прошёл.

Мамелфа Тимофеевна и говорит Добрыне:

— Что же ты, добрый молодец, моих приворотников и придверников расталкиваешь, без учтивости прямо в гридню лезешь? Был бы жив моё дорогое дитятко, Добрынюшка, он бы тебя вежливости повыучил… Ты ступай-ка своим путём-дорогою, а не то я тряхну своею старостью и сама тебя клюкою попотчую!

Не слушает укоров детина, сам расспрашивает.

— Я, — говорит, — Добрыню третьего дня видел, он жив, здоровёхонек, послал тебе поклон, велел узнать про жену свою. Где она?

— Жена Добрынина сегодня с Алёшей Поповичем венчается, сам князь их просватал, а Добрынюшка мой во чистом поле лежит простреленный…