Молчаливое море

Из записок Кострова

Просторный актовый зал, из которого вынесены столы и стулья, стал гулким, как лесная поляна. Нас, выпускников, заводили поротно. Отзвук наших шагов испуганно шарахался от стен.

— Под знамя — смирр-ноо!

Мелодия встречного марша заполонила зал и наши сердца. Звуки волновали, сулили новую, незнаемую и чудесную жизнь, которая будет сплошным триумфом.

Мимо застывших шеренг прошел знаменный взвод училища, выглядевший непривычно в парадной офицерской форме и без оружия. Красно-бело-синие волны ниспадали с древка знамени на лейтенантский погон знаменосца — двухметрового богатыря Александра Щеглова. Ассистентами его шли два золотых медалиста: Юрий Левченко и Борис Щукин.

Оборвал последний аккорд оркестр.

— Слушай приказ! — прозвучал в наступившей тишине взволнованный голос начальника училища. Чувствовалось, что поседелый адмирал переживает не меньше, чем мы — юноши в необмявшихся мундирах. Скольких таких благословил он в самостоятельное плавание по жизни!

Ох, какими долгими казались мне мгновения! Пока начальник училища добирался до одиннадцатой буквы алфавита, перед моим мысленным взором промелькнули целые годы. Вспомнилось, как пришел я пять лет назад прямо с железнодорожного вокзала на военный причал и обратился к вахтенному на проходной с просьбой взять меня во флот. Старшина сначала опешил, а после, расспросив меня подробнее, посоветовал пойти в управление вспомогательного флота. Я послушался и через несколько дней стал палубным матросом рейдового буксира «Бриз». Это закопченное до самых кончиков мачт судно в порту прозвали «вышибалой» за то, что буксир помогал сниматься со швартовов уходящим в море кораблям. Зимой, когда Золотой Рог одевался в ледяную шубу, «Бриз» становился отопителем — давал пар катерам и плашкоутам.

Служба на рейдовом буксире разочаровала меня. Была она незавидной: дальше внутренней гавани мы не плавали, и я с благодарностью вспоминаю капитана «Бриза» Якова Петровича Спицына, который не только сумел удержать меня в экипаже, но и заставил пойти учиться в вечернюю школу. А следующим летом он самолично отнес мои документы в приемную комиссию военно-морского училища.

Обветшавший буксир вскоре списали на слом, а его капитан перебрался на жительство в строящийся порт Находку. Как мне хотелось теперь пожать загрубевшую от мозолей руку Якова Петровича!

Адмирал уже называл фамилии па «к», а в моей голове застряла дурацкая мысль: вдруг меня пропустили в приказе?

И вот наконец: «Костров Александр Владимирович назначается командиром минной группы на подводную лодку «Л-9» Тихоокеанского флота...»

Вмиг полегчало на душе, лишь холодная струйка пота продолжала змеиться меж лопаток.

Еще через полчаса распустили строй. Шумными ватагами слонялись мы по актовому залу, тормоша и окликая друг друга.

— Камчадалы! Эгей, камчадалы! Все в левый угол!

— Сахалинцы! Собираемся возле колонны!

— Североморцы где? Куда североморцам?

— Тут мы! Двигай сюда, Барсуков!

Ко мне подошел Юрий Левченко. Он немножко свысока поглядывал на лейтенантский муравейник потому, что собственная судьба ему была известна уже давно. Как медалист он имел право выбора флота и корабля. Утром я чуточку задержался перед мраморной доской в вестибюле училища, на которой свежим золотом сияла его фамилия.

— Ну что, Сандро? — обнял меня Юрий за плечи. — Угодил, значит, в «семейную» базу? А ты знаешь, что в ней действует «сухой» закон?

Сам он отправлялся служить на Черноморский флот, и не солнечными ваннами соблазнило его «мандариновое» море, а просто он хотел самостоятельности. На Тихом океане служил его отец, на Севере — родной дядька, а в Ленинграде жил дед, отставной адмирал и влиятельный член Комитета ветеранов войны.

Я слегка завидовал его самоуверенности. Все у него было распланировано далеко вперед: год командиром группы, два года на боевой части, три года старпомом, потом командирские классы и не позже чем в тридцать лет — военно-морская академия... Вот уж у кого, действительно, был маршальский жезл в ранце!

— Зато тебя ожидает сухое вино, — шуткой на шутку ответил я Юрию. — В тех краях его, говорят, вместо воды пьют.

Я не очень раздумывал над тем, далека или близка от железной дороги моя «семейная» база, которую прозвали так за то, что располагалась она в двух бухтах, похожих на влюбленную пару. Впереди у меня было целых пять отпускных недель, а в кармане тужурки — воинские требования на билет до Новосибирска и далее пароходом вниз по Оби. Я уже гадал, на какой из рейсов угожу: на «Абакан» или на «Красный Партизан»? К временной пристани в Норках швартовались только эти два колесных ветерана. Новые теплоходы проходили транзитом мимо.

Правда, надо было закруглить и кое-какие училищные дела. В последний раз наш четыреста одиннадцатый класс собрался вместе, чтобы исполнить коллективную волю: разыграть по жребию классный магнитофон. Покупали его в складчину еще на втором курсе и тогда же условились после выпуска подарить его первому женатику. В ту пору все мы были убежденными холостяками и не предполагали, что на магнитофон окажется сразу семеро претендентов. Кому из них отдашь предпочтение, если даже свадьбы назначены на один и тот же день?! И «нарушители конвенции» под смешки и шиканье остальных нехотя тянули жребий.

Что касается меня, то я не подтрунивал над женихами, держа молчаливый нейтралитет. И втайне намеревался стать восьмым.

Всю последнюю зиму я писал Оле длинные и путаные письма, перемежая курсантские новости с планами на будущее и неумелыми стихами, вроде:

Кисеею солнце занавесив,
Мгла стоит, как ватная стена.
Я тайком грущу, и верь, Олеся,
В моем сердце только ты одна...

Я не ходил в увольнения. К театрам я так и не привык, а кинозал училище имело свой. Можно было перелистать книгу увольняющихся за целый семестр и не обнаружить моей фамилии.

Я стал своего рода достопримечательностью курсантской роты после одного казусного случая. Командира нашего, капитана третьего ранга Бейлера, прозванного «папашей» за постоянную, порою нудную заботу о курсантской пастве, не на шутку встревожило мое затворничество. И он пригласил меня в кабинет.

— Почему вы никогда не ходите в город, курсант Костров? — спросил он, собрав над переносицей кустистые брови.

— Не имею желаний, товарищ капитан третьего ранга! — бодро отрапортовал я.

— Как не имеете? Отчего не имеете? Кто вам позволил не иметь? Может, вы и в столовую не пожелаете идти? — Когда «папаша Бейлер» сердился, он начинал частить, забавно повторяя одни и те же слова.

— Я знаю устав, товарищ командир, — вскинул голову я.

Нашему «папаше» очень нравилось, когда его называли командиром. Может, оттого, что он никогда не служил на кораблях. Но на этот раз я его не подкупил.

— Старшина Лебедев! — крикнул он в коридор.

— Есть, товарищ командир! — откликнулся из канцелярии ротный старшина.

— Ко мне зайдите.

Когда Лебедев явился, капитан третьего ранга ткнул пальцем в мою грудь:

— Видите этого курсанта? Знаете вы этого курсанта? Слушайте внимательно: в субботу выпишите ему увольнительную записку и лично выведите за КПП. Предупредите дежурную службу, чтобы не пускали его обратно до конца увольнения. Ясно вам? Понятно вам?

— Так точно, товарищ командир! — гаркнул Лебедев, пряча улыбку.

— Понял, лорд Байрон? — сказал он мне за дверью.— Выпроводим тебя за ворота с почетным эскортом. Гордиться должен!

Лебедев был компанейским парнем. Вскоре все его дружки знали о сенсационном приказании «папаши Бейлера». Забавная новость обрастала подробностями.

В субботу после ужина не одна пара любопытных глаз наблюдала за моим выводом.

— Чуешь, Костров, — серьезно напутствовал меня Лебедев,— ты гляди не ошалей да не женись на первой смазливой девчонке. Обходи их сторонкой, подальше от греха...

Я лишил его удовольствия еще раз позубоскалить вечером. Отойдя метров на сто от КПП, я махнул обратно через высокую чугунную ограду.

Еще раз вспомнил я этот эпизод, когда на выпускном балу увидел «папашу Бейлера», хмельного и добродушного, в окружении кучки горластых лейтенантов.

— Подьте-ка сюда, Костров! — поманил меня пальцем командир роты. — Тут мореманы эпиграмму на меня прочли, — указал он на бывших своих подопечных, сгрудившихся возле. — Но не говорят, кто ее сочинил. А я знаю, что это ваших рук дело, лорд Байрон! Вы всегда что-то пописывали. Бейлер про каждого из вас все знает! И за то, что в папаши меня произвели — я не в обиде. Ни в коем случае! Хочу только, чтобы и вас ваши подчиненные называли отцами!..