Made by Chelovek

Когда появится первый И-человек и Ч-машина? Когда цифра и биология сольются воедино? И что из этого получится? Никто из людей знать не мог. В том числе и я.

Начало и конец. Нет, человеку не дано познать ни то, ни другое. А следовательно, остается быть середнячком, потребляя то, что дают. Используя, поглощая, перемалывая и выплевывая. Делая все то, чем занимались первые древние люди, ставшие прямоходящими, а позже и разумными. Остальное все осталось прежним – потребление, ради выживания, припудренного благополучием, понятие которого прятали под слово «счастье».

Активисты пытаются бороться за защиту чего бы то ни было, ради господдержки, грантов или собственного пиара. Они кричат: посмотрите на меня, я сортирую мусор и пью кофе из многоразового тамблера! Лицемеры, вот кто они! Лицемеры с тамблером и пакетом из био-разлагаемого пластика, говорящие по смартфону производство которого через двадцать лет будет обеспечивать всю планету лишними четырнадцатью процентами всего углекислого газа, выбрасывающегося в атмосферу.

Всего пара запросов в поисковике равняются по количеству произведенной серверами энергии кипящему электрочайнику. Пользователи телефонов, ноутбуков, компьютеров станут в ближайшем будущем главным поставщиком парникового газа, увеличив озоновые дыры.

За десять лет уже накопились три миллиона тонн отходов, связанных с гаджетами. Чтобы произвести один смартфон, весом не более двух сот грамм, в землю попадает восемьдесят шесть килограмм отходов5, а также приходится тратить почти тонну чистой питьевой воды. Вот и умножьте этот вред на пятьсот миллионов производимых по всему миру смартфонов в год в ближайшие двадцать лет.

Наверное, на каком-то генетическом уровне каждый живущий на планете юзер сумел впитать в себя гипотезу Коперника. Люди – наблюдатели. Не мы начали все это, не нам и заканчивать.

Мой проект И-людей назвали дурацким словом – экологичный. Решили, что экологичнее «впаять» нейрокоддингом сматрфон прямо в голову со всеми функциями, что поможет спасти планету.

К счастью, я считал себя ученым, а не философом. Я знал, что у человечества и пятьдесят тысяч лет вряд ли наберётся, что для ближайшего будущего планеты просто чих. Через сто миллионов лет на Землю упадет метеорит, похожий на тот, что убил динозавров. Через шестьсот миллионов лет почти не будет кислорода. Остатки жизни переберутся под землю и под воду. Через миллиард править будут одноклеточные. Через триллион в галактике прекратится звездообразование. Через десять в три тысячи третей степени лет существует вероятность появления гипотетического объекта, способного осознать свое существование.

– Вадим, пора домой. Ты меня слышишь? Ты осознаешь, сколько времени?

– Время возврата к теореме Пуанкаре?

– Что?

– Пространство вернется в начальную точку, Вега, вот что.

– Ты не отличаешь жизнь от науки. Три часа ночи. Будешь спать на софе? Или пойдем домой?

Вега присела на софу, которую ненавидела. Старый диван был смят, испещрён рытвинами и трещинами, выбоинами и спиралями острых пружин точно так же, как наш роман в последний год. Когда-то Вега была готова жить в этой коморке. Бесконечно болтать о прогрессе, о моих идеях о разработках.

Она учила компьютеры улыбаться, но я не помню, когда Вега улыбалась вместе со мной в последний раз.

– Эта новая. Я заправил в эту софу гель с функцией памяти.

– Это маркетинговое вранье – крем с эффектом памяти против морщин, моделирующая шею сыворотка с эффектом памяти. Нет никакой памяти, – прикоснулась Вега к тору на красной ленте, что висел на шее морской свинки, – есть только продажи и лозунги, увеличивающие продажи.

– А потом?

– Что потом?

– Когда наступит «потом», Вега? Когда не останется лозунгов и маркетинга? Вымирание людей – задачка для пятиклассника. Слишком простая, чтобы вообще ее решать.

– Люди сами, как вирусы. Еще не понял? Мы – термиты. Копошимся, делаем вид, что у нас есть миссия и цель, а по факту – простые насекомые.

– Эти насекомые переживут всех людей дважды, Вега. Нас не будет, а термиты продолжат копошиться.

– Что ж, – взяла она в руки клетку с Вегой, – в следующей жизни попрошу у высших сил сделать меня термитом. Или морской свинкой! Уверена, она счастливее нас обоих. Пойдем домой, Вадим. Ты достаточно сделал сегодня для науки.

– Нет, Вега. Недостаточно. Ей, троглодитке, никогда не будет достаточно.

– У тебя позвоночник искривлён. Мышцы в тонусе. Хоть бы на массаж сходил, и на плавание. Ты доведешь себя до истощения.

– Уже.

– Так жить нельзя, Вадим. Ни тебе, ни мне.

Она замерла в дверях, понимая, что шаг вперед или назад сейчас значит шаг в ее счастливое будущее с подвенечным платьем и тройняшками или же… возвращении к нулю, когда она снова влюбится не в того парня.

– Я так больше не могу, Вадим. Ты реши со мной ты хочешь быть, или тебе достояно просто быть. Одному.

– И сколько у меня времени?

– Пока я не сделала шаг. К тебе или от тебя.

– Поставь клетку, Вега. И…

– И что? Вадим! – вернувшись она опустила клетку между нами.

Она всегда была между. Хрюкающее-мурлыкающе-свистящее создание делило экватором мое сердце на науку и все остальное. Одна Вега была по ту сторону, вторая по другую. И кажется, та, что была женщиной проигрывала партию той, что была свинкой.

– Вадим, ты теряешь меня, разве ты не видишь? Мы десять лет с тобой спим на этой софе в твоем кабинете и едим в корпоративной столовой. Ты знал, что у меня даже половника нет! Потому что для него нужна кастрюля, а внутри нужен суп. Но внутри кастрюль мы храним всю таблицу Менделеева и иногда корма для морских свинок! Мне двадцать восемь, Вадим. Я хочу хоть раз в неделю варить тебе суп! И спать в кровати на подушках с наволочками, а не под твоим колючим серым пледом с растянутыми петлями! Это называется жизнь. Жизнь с тем, кого любишь. И я тебя люблю, понимаешь! Тебя! Но ты готов остаться здесь и сочинять Билль о нейроправах, который защитит в будущем Вегу.

– Потому что кроме нас, ее никто не защитит. И это нужно сейчас!

– Вадим! Я поняла, что ты показал совету сокращенную версию проекта. Но твое сейчас наступит через двести пятьдесят лет! Нас там уже не будет! Нас и сейчас почти не осталось… Знаешь, – почему-то Вега улыбалась, говоря мне следующе, – я поняла, почему ты назвал нейроразум и свинку тоже Вегами. Что бы не путать нас. Чтобы не выбирать из нас. Я права? Скажи, я права?

Я встал и подошел к ней вплотную, пробуя забрать клетку:

– Да. Ты права. Отдай мне Вегу.

– Это. Мое. Имя.

– Отдай мне морскую свинку, Вега.

– Она. Тоже. Моя.

– Она наша, – дернул я клетку на себя, чувствуя страх, идущей от животного. – Она тебя боится. Отдай!

– Пошел ты на три буквы!

– Я пойду и на одну. На букву «И»!

– Этого никогда не будет! Они не готовы! Люди не готовы получить ее! Ты не понимаешь, Вегу превратят в винтовку с оптическим прицелом, дав в руки макаке!

– Я тоже эта макака, Вега! Люди – не идиоты!

Она чуть не выпустила клетку, но тут же дернула ее снова.

– Это ты пришелец, а не нейроразум! Люди все всегда портят! Все, что им дают! Они как детишки с ядерным коллайдером!

– С чего ты их так ненавидишь?! Ты работаешь здесь ради защиты всего живого и каждого человека! И я тоже! Я не отдам тебе Вегу! Она принадлежит нам всем.

– Она никому не принадлежит!

В тот момент я еще не знал сколько раз в будущем вернусь в мыслях в этот самый момент. В эту точку невозврата, когда брошенное вверх тело рано или поздно ринется камнем вниз.

Мы тянули и боролись за клетку с такой силой, толкали друг друга и отпихивали, словно два водителя, желающие управлять одной и той же машиной, несшейся по трассе на скорости триста, выдирали друг у друга руль. Не удивительно, что рано или поздно произошло столкновение и между нами образовалась груда раскореженного металла, когда Вега внутри клетки врезалась в стену, благодаря инерции нашей драки.

Я подобрал расплющенную конструкцию и аккуратно извлёк из нее морскую свинку. Красная лента на ее шее развязалась, упала под ноги. Мой чип посылал сигнал сильнейшей головной боли. Справляясь с ней, шатаясь и удерживая равновесие, волоча ноги и перебирая руками по шершавым стенам я шагал в сторону медицинского блока.

Я плохо помню, что происходило… пока в санчасти Веге не ввели обезболивающее, и не преступили к сканированию полученных ею травм.

– Голову! Голову ей проверьте! За ухом справа… там у нее травма.

Сканирование показало сотрясение мозга. Если бы такие повреждения получил человек, у него скорее всего образовался опасный тромб, наличие которого отражалось временами мигренью.

– Ей уже не больно, – успокаивал меня медик. – Она будет спать до утра. Вам бы тоже не мешало, Вадим Алексеевич.

– Я останусь, – смотрел я на мирно посапывающую Вегу. – Я вижу то, что ей снится… я хочу это запомнить.

По моей щеке скатилась холодная слеза. Сам не знаю почему. В то мгновение я плакал впервые в жизни. Теперь я думаю, что это плакала во мне душа Веги.

– И что там? Мечты андроидов об электроовцах? – спросил медик.

– Ей снятся люди, которые ее любят, а она любит их. Не за власть или деньги. Просто так. Потому что рядом с ними тепло. Все, что она хочет – сидеть целый день на моих теплых руках.

– Как говорите это случилось? – поднял медик с пола раскуроченную клетку.

– Несчастный случай, – буркнул я. – Моя вина. Это все моя вина, – уткнулся я лбом о подстилку, на которой лежала Вега.

Подцепив теплое тельце пальцами, я сделал все, что мог в тот момент. Я просидел всю ночь на полу лаборатории, держа Вегу, отдавая ей все мое тепло, пытаясь исполнить ее последнее желание. Мое тепло согревало ее так, как того хотелось.

К рассвету, ее тельце начало холодить кончики моих пальцев.

С тех пор я больше не видел Вегу – мою не состоявшуюся жену. Чип на красной ленте, где был записан единственный оригинал коддинга нейро-Веги – исчез, а я так и не смог его повторить.

Может быть, я не хотел не потому, что не мог, а потому что это было слишком больно – вспоминать обо всех моих Вегах, который я потерял. Первый год я злился на Вегу, потом ненавидел, а позже я ее понял и простил. Но не ее, я простил себя – дурака. Я осознал, что все это время Вега была права: став еще более сутулым одиноким стариком с признаками умственной деменции, я понял, что у меня не осталось даже воспоминаний о счастье.

Не осталось сине-зеленого домика, так и не появилась ни жена, ни дети. Я даже не смог перебороть себя и снова завести морскую свинку. Теперь у меня не было и работы, которой без своих идей и мозгов я оказался бесполезен.

Приняв решение о криоконсервации тела, я раздавал ученикам и стажерам на память о былом Вадиме Красном памятные сувениры из своего старого кабинета, когда обнаружил в нижнем ящике рукопись.

Она называлась «Воспоминание о счастье» и именно ее вы держите в урках, а может быть читает из нейроразума моего тамагочи прямо сейчас. Когда-то я написал рассказ на литературный конкурс о своей жизни. О моих Вегах, о моих звездочках, что перестали светить, как перестанет быть, однажды, все, что вам знакомо или не знакомо. Все что вы можете представить, и еще больше того, чего представить не можете.