Волчья натура. Зверь в каждом из нас

01: Область значения

Они поселились в гостинице «Привокзальная». Два брата-близнеца, как и большинство близнецов, мало похожие друг на друга. Николай Шарадников и Валентин Шарадников. На российские паспорта никто не косился, номер дали без малейшего скрипа, хотя, как выяснили братья, гостиниц в городе было всего шесть, а число приезжих за последнее время несколько возросло.

Что и неудивительно.

В полдень вся гостиничная обслуга сменялась, и к этому времени из файла учета посетителей явствовало, что братья Шарадниковы проживают в гостинице уже вторую неделю.

Алзамай оказался обычным сибирским городком; народу в нем обитало тысяч семьдесят. Извилистые улицы; в центре — дома старого выроста, низкие и приземистые, с потемневшей от времени корой; ближе к окраинам, где посовременней, — повыше, с более изощренной специализацией и со сложным метаболизмом, а где целыми кварталами сплошные одноэтажки. И все это — прямо в тайге, посреди сосен и лиственниц.

Единственный вокзал, причем в одном здании — и басо-, и ральсодорожный.

Теперь нужно было каким-то образом выяснить, откуда приехали в Алзамай люди-волки, впоследствии наделавшие столько шуму в Берлине? И братья неторопливо, но и без затяжек, стали раскручивать этот неподатливый с виду клубок.

Впрочем, на самом деле их назначение заключалось в другом. Приехавший несколько позже Шарадниковых Испанец держался в стороне и наблюдал: заинтересуется кто-нибудь деятельностью Шарадниковых или нет? И если конкуренты возникнут, Испанец должен был их нейтрализовать.

Оказалось, что через Алзамай в каждую сторону проходит полтора десятка транзитных поездов в сутки. В среднем с одного поезда ссаживаются человек десять. Столько же уезжают. С сегодняшнего дня все приезжие попадали под пристальное внимание Шарадниковых и Испанца; некоторые вскоре отсеивались как заведомо безобидные. Некоторых Испанец брал на карандаш. Некоторые сразу же брали на карандаш Шарадниковых, и их Испанец тоже брал на карандаш.

Иностранцы притворялись сибиряками. Сибиряки-безопасники притворялись простыми местными жителями. А маленький город дышал ежедневными заботами, не подозревая, что событийный центр мира ненадолго переместился сюда. В Алзамай.

Генрих Штраубе, независимый агент вэ-эр Европейского Союза, сошел не в Алзамае, а раньше, в Тайшете. Всю дорогу он пытался выглядеть беззаботным, и это ему вполне удавалось. Проиграл в карты местным шестоперам, совсем немного, чтобы расстраиваться. Выпил водки с попутчиками и тут же незаметно принял нейтрализатор. Изобразил вежливое внимание к девушке-овчарке, ехавшей в соседнем купе, некоторое время поболтал с ней о том о сем. Когда ходил в ресторан, дважды замечал Франсуа; тот ехал через вагон от Генриха.

Франсуа тоже вышел в Тайшете, но к Генриху даже не пытался приблизиться, а сразу же направился на басовокзал. Взял такси, благо таксисты-перехватчики, опережая друг друга, выбежали аж на перрон, и укатил без промедления. Генрих же не торопился: с ленцой вынес сумки из поезда, так же неторопливо прошел по перрону. В маленьком и уютном здании вокзала поглазел на скромные витрины дорожных киосков, выпил байкальской минеральной воды, купил пару местных газет и внимательно их просмотрел. Едва поезд отошел от перрона, вокзал сразу же погрузился в полудрему: словно по волшебству исчезли назойливые таксисты, исчезли бабульки с горячей картошкой и жареными окорочками, растворились среди вокзального люда глухонемые торговцы дешевыми книгами и журналами.

Из газет Генрих не сумел почерпнуть ничего путного. События в Европе упоминались вскользь, хоть и на первых страницах. Никаких привязок к местным проблемам он не обнаружил, зато узнал, что рабочие на лесозаготовках бастуют, потому что им мало платят и возят просроченные продукты, а городская футбольная команда в гостях разгромила артемовский «Кедр».

Минут через тридцать Генрих взялся за сумки. Газеты он оставил на лавочке. Перед зданием вокзала скучали несколько таксистов: собравшись в круг, они лениво побрякивали ключами и лениво переговаривались. Человек с сумками, показавшийся из дверей вокзала, мгновенно привлек их внимание: головы дружно повернулись к Генриху, словно флюгеры по ветру.

— Ехать надо? Тентасы, Слободка, Чуризовка? А? Недорого!

— Недорого? — весьма артистично засомневался Генрих. — А до басовокзала сколько?

— Двадцатка! — слегка оттопырив губу, сказал таксист, дебелый дядька с рожей красной, как сибирский червонец. — Поехали?

— А за пятнарик?

— Да брось ты, как раз двадцатка и выходит! — вещал дядька. — Или охота с сумками по жаре в биобусе трястись? А он еще когда придет!

— Семнадцать, — не сдавался Генрих.

— Восемнадцать, — выдавил таксист с видом благодетеля.

Генрих заколебался, дядька с плохо скрываемой надеждой глядел на него, всем телом подавшись к экипажу, полосатой «Белке», что дремала у обочины.

— Ладно, поехали! — Генрих дернул сумкой, изобразив бесшабашный взмах рукой. Таксист экстренно бросился открывать багажник.

Разбуженная ключом «Белка» тихонько фыркнула и приподнялась. Дядька взялся за пестики и тронул; вокзал величаво проплыл мимо.

«Проеду немного, — решил Генрих. — Потом договорюсь. Пусть остальные думают, что я на басовокзал поехал».

На дороге мелькали встречные экипажи, в основном местного, сибирского выроста. Сибирь всегда была краем плохих дорог, поэтому выращенные в Европе экипажи здесь не приживались. Мерзли, болели, повреждали ходовую. Даже всепогодные джипы биомобильного центра «Ганновер» чувствовали себя здесь неуютно. А неприхотливым сибирским селектоидам нипочем были ни морозы, ни снежные завалы, ни гнус на бесконечных междугородных трассах, ни летняя жара, ни пыль…

Генрих подумал, что эта страна во много раз больше Европы по территории и совершенно отлична по образу мышления, и философски вздохнул.

— Издалека? — деликатно поинтересовался таксист.

— Из Минска, — соврал Генрих согласно легенде.

— По делам?

— Ага. На лесозаготовки.

Таксист промычал что-то неразборчивое.

— Слушай, — начал Генрих, когда отъехали достаточно далеко. — А может, ты меня прямо в Алзамай отвезешь?

— В Алзамай? — водитель оживился. — А-а-а… А сколько платишь?

— Ну… — Генрих изобразил борьбу бережливости и вежливости. — Ну сотку.

— Две, — отрезал водила. — Один корм сколько стоит!

— Да тут ехать-то полста километров! — почти искренне возмутился Генрих.

— Не полста, а шестьдесят пять. Да еще назад — вдруг я там клиента не найду?

— Ну давай хоть сто пятьдесят!

— Э! — протянул дядька. — Биобусы, кстати, на Алзамай сегодня уже не пойдут. Учти.

— Ну скинь хоть сколько, — попросил Генрих. — Скинь, а? Очень надо.

— Ладно, — буркнул водила. — Сто восемьдесят платишь?

— Плачу, — горестно вздохнул Генрих.

«Белка» тут же свернула направо, на широкую проспектообразную улицу-просеку. Между домами-башнями шумела заботливо вычищенная городская тайга.

— А чего ж ты на поезде до Алзамая не доехал? — поинтересовался водила.

— Да… Это… — Генрих изобразил смущение. — Вчера, понимаешь, выпили малость. С утра, понятно, опохмелились… Пивком. Я подремать прилег. Кто-то сдуру ляпнул, что уже Алзамай. Ну я и выскочил спросонья. Пока горло промочил, поезд тю-тю. А потом на вывеску гляжу — Тайшет. И поездов больше ни фига нету до самой ночи. А мне сегодня отметиться надо… Я там кассиру чуть окошко не расколошматил.

— М-да, — сочувственно протянул водила. — Что ж вы так, граждане минчане… Один хоть ехал?

— Один. Командировка… — Генрих очень натурально подпустил уныния в слова.

Вскоре дома посреди деревьев вдоль дороги исчезли. Пошла обычная трасса — разбитый асфальтовый шлейф безо всякой разметки. И тайга, тайга кругом…

Дикий край, страна медведей, лосей… и волков.

Таксист гнал под девяносто и, похоже, знал тут каждую выбоину. Рассказывал зачем-то, где, кто и когда гробанулся, словно пытался Генриха напугать. Генрих рассеянно кивал. Спустя какой-нибудь час впереди над кронами сосен замаячили башенки многоэтажек и чешуйчатый шпиль телевышки.

— На окраине меня высадишь, — попросил Генрих.

— А куда тебе? Может, подброшу, раз уж довез? Не бойся, доплаты не потребую.

— Ну… Тогда на улицу Шадченко, можно?

— Шадченко? — переспросил таксист с сомнением. — Так это она и есть!

Генрих ухмыльнулся:

— То-то я вижу — вроде что-то знакомое…

— Слушай, а зачем тебе Шадченко? Леспромхоз дальше, на Зеленой.

— Да баба у меня здесь, — признался Генрих. — Сумки брошу и пойду, чего с ними таскаться?

Теперь таксист поглядел на Генриха с некоторым подозрением, но смолчал.

— Так где на Шадченко? — уточнил он немного погодя.

Генрих покосился в окно, повертел головой, словно ориентировался.

— А-а-а… Еще метров триста вперед… Кажется… Ага, точно! Во-он там! У того домика.

Таксист притормозил где надо.

Расплатившись, Генрих попросил:

— Слушай, друг… Только ты обо мне никому не рассказывай, ладно? Тут, говорят, новости расползаются быстро, не то что у нас. Неровен час, начальство узнает или наши пронюхают… Засмеют ведь. И штраф, неровен час, вляпают.

— Как знаешь, — неопределенно буркнул водила. — Твои деньги…

— Спасибо.

Генрих вытащил сумки из багажника и принялся неторопливо прикуривать, ожидая, пока таксист уберется. Тот еще раз подозрительно взглянул на Генриха, хлопнул дверцей и умчался куда-то в сторону центра.

Махолет из Братска тянул над самыми верхушками деревьев. Рихард поглядывал на колышущиеся маковки сосен и лениво жевал резинку. Юра Цицаркин безмятежно посапывал на рюкзаках.

Потом махолет вдруг стал рыскать в поисках полянки, хотя Рихард никаких различий впереди не усмотрел — все те же зеленые кроны. Он пихнул напарника:

— Эй, Юра! Прибыли.

Цицаркин открыл глаза. Рихард уже отвернулся и снова, подставив лицо ветру, глядел наружу. Потом он как-то сразу разглядел далеко впереди упирающуюся в небо телевышку.

Махолет завис на высоте двух с небольшим метров; трава на крошечной полянке струилась, прижатая к земле тугими порывами ветра. Казалось, что крылья вот-вот заденут за ветви крайних деревьев и бедняга-махолет беспомощно свалится, ломая плоскости и закрылки. Цицаркин торопливо спускал рюкзаки на длинном шнуре с крюком.

Рихард сделал пилотам ручкой, уцепился за край кабины, повис рядом с задней опорной лапой, а потом отпустил руки (махолет сразу подбросило) и мягко плюхнулся в траву. Даже не верилось, что такой высокий и нескладный дог способен на подобный прыжок, исполненный подлинно кошачьей грации. Цицаркину на грацию было плевать, как и любому твердоголовому терьеру. Он просто перевалился через край и шмякнулся на рюкзаки; а затем без всякой паузы встал. Махолет вторично подбросило на добрых полметра.

Рихард дал контрольную отмашку; махолет тотчас завалил правое крыло и косо ушел вверх и в сторону. За деревья.

— С почином, — пробурчал Цицаркин, крепкий пшеничный эрдель, упрямый даже с виду. Рихард не ответил, он как раз взваливал на плечи свой рюкзак.